Монтгомери лишь ждал подходящего случая.
Клодина
Клодина грезила о ночи любви. Она не знала всего, что скрывало это выражение, однако в нем точно была любовь. А это было главное. Она представляла, как любовь расцветает при робком свете луны, в тени балдахина, скрывающего несказанное блаженство. От таких мыслей она покраснела. И огляделась украдкой. Толп ее свадьба не собрала. Подруга Мария Стюарт как будущая королева Франции не могла снизойти до того, чтобы присутствовать на ней, не нарушив приличий. Барон де Рец был недостаточно знатного рода.
Сидя за свадебным столом, муж пожирал Клодину глазами. Любовь никак с ним не вязалась. Почему судьба, предрекавшая блестящую будущность, бросает ее прозябать в постели этого противного старика? От отвращения ее передернуло. Теперь ей никак от него не сбежать, если только Провидение не осчастливит ее внезапной смертью мужа. Она тут же отогнала эту преступную мысль.
Стоял такой зной, что она потела в свадебном платье. Она пригладила рукой креп – дорогую ткань, которую мать тщательно выбирала. Она терпеть не могла эту бронзово-красную ткань, переливающуюся на солнце. День шел, и запахи пота крепчали, отчего недолго было и упасть в обморок.
Мать, с видимым облегчением оттого, что пристроила дочь, смеялась после каждого глотка.
«Зачем эта женщина так много обучала меня культуре и наукам, если все равно выдала за невежду?»
Еще в детстве, глядя, как ветеринар лечит охотничьего пса, Клодина загорелась разного рода науками. Мать поощряла ее удовлетворять этот голод, повторяя любимую фразу: «Дерзай, дочь!» Клодина понимала, как несказанно ей повезло. Но сегодня той эпохе пришел конец.
– Я вам рассказывал, крошка моя, как заполучил вашу руку?
Клодина помотала головой, не в силах разжать челюсти. От гнилостного дыхания старого супруга ее мутило. Когда он говорил, она старалась не смотреть на его черные зубы с обнаженными корнями.
– Я был призван на аудиенцию к монарху, вместе с другими сражавшимися за него доблестными воинами, которым он хотел даровать награды – земли, титулы, чины с ежегодным жалованьем. Госпожа Диана де Пуатье бесцеремонно стояла подле короля. Я слышал, как она пересказывает ему новые издевки придворных над королевой. Она делала вид, что возмущена, однако никто не обманывался. Когда я подошел, она сказала: «Ваша милость, чему мы обязаны удовольствием принимать вас?»
Клодина представила, как барон, с грязноватым плоеным воротником и покатым подбородком, из-за которого лицо напоминает куницу, с трудом сгибается в поклоне, на который, должно быть, больно смотреть. Еще немного, и его бы добили, как хромого коня.
– Я ответил со скромностью: «Сир, если угодно будет Вашему Величеству вспомнить военные походы, которые вел я в юности при вашем отце, великом короле Франциске I, да упокоит Господь его душу, то нынешний мой быт, увы, отнюдь не столь успешен. Только что лишился я дражайшей супруги Дианы, погибшей в родах». При этих словах я как бы повернулся в сторону фаворитки, носящей то же имя. «Ребенок также не выжил, из-за чего, сир, в свои почтенные лета я по-прежнему не имею наследника. Оттого и пришел я просить у Вашего Величества позволения жениться вновь». И поверите ли? Король тут же позволил!
Клодине казалась жалкой его похвальба «почтенными» шестьюдесятью четырьмя годами. Но еще больше она жалела себя.
– Я сказал королю, что в выборе супруги мне нужно его одобрение.
– Неужели? – ответила Клодина.
Барон, казалось, все больше распалялся от собственного рассказа.
– Я заметил, как заинтересовалась одна герцогиня, когда король спросил, кто же счастливая избранница.
– Счастливая избранница…
Барон положил на предплечье Клодине мокрую ладонь.
– Да, моя крошка. Осознаете, какая вам выпала удача, так ведь?
Клодина, изобразив улыбку, отняла руку.
– И я ответил, что мой выбор пал на одну из фрейлин Ее Величества, – продолжал он. – Видели бы вы лицо фаворитки!
Очевидно, все, что касалось королевы, казалось ему значительным.
– Это мадемуазель Клодина де Клермон, сир, – выдохнул барон.
Клодине показалось, что подбородок барона де Реца еще глубже ушел в шею, оттого что пришлось назвать ее девичью фамилию. Тот, кто был теперь ее мужем, склонился к ней и дохнул винными парами:
– Вы знали, голубка, что в юные годы я имел виды на вашу матушку? Король дал бы мне и ее руку, но, поразмыслив, я сказал, что предпочитаю дочь!
Он расхохотался, широко разевая рот.
Забыв об отвращении, Клодина повернулась к нему:
– Так ведь вы и правда годитесь мне в деды, барон!
– Вполне возможно, сударыня. Именно поэтому я и просил короля ускорить нашу свадьбу.
Клодина разглядела в его глазах игривый огонек. Диана де Пуатье и сама вышла за старца в совсем нежном возрасте. Клодина догадывалась, с каким удовольствием представляла фаворитка юную фрейлину королевы в иссохших руках старого развратника. Сколько мрака нужно скопить в душе, чтобы желать другим юным девушкам пройти через то же, что выпало пережить самой.
Барон де Рец сжал Клодине руку.
– Старый воин, который столько послужил короне, заслуживает подходящей награды, крошка моя. Король завершил аудиенцию словами: «Берите дочь, она ваша!»
Смеясь, он поднес руку юной супруги ко рту и поцеловал. Клодину передернуло с головы до пят.
Виолы не попадали в отбиваемый тамбуринами ритм. Клодине хотелось разломать все инструменты на дрова. Она кипела от гнева. И не знала, как от него избавиться. Или как его изрыгнуть? На кого? На мать, которая скрыла тайну ее рождения, тем самым обрекая на раннее замужество? На мужа, который сияет довольством, как охотник, поймавший добычу, даже не успев устать? Свадебная музыка превратилась в жуткую разноголосицу. Все эти хороводы и танцы вызывали в ней лишь гадливость со злобой. Почему она не может насладиться хотя бы этими последними праздничными минутами? Она попробовала вновь сосредоточиться на музыке. Но ей казалось, что музыканты играют про то, как ловко провел ее муж и как похоронит теперь заживо в своем замке, где вместо любви царить будет ревность.
Когда Клодине пришлось остаться наедине с мужем, она из гордости не показала ни страха, ни неприязни. Она стояла посреди спальни прямо, в едва примятом платье.
– По взгляду вашему я вижу, что вас обучали, как горделивых негодниц.
– Сударь, гордыня есть грех, и я никогда…
– Молчать, женщина, когда я говорю! – крикнул он, и в воздухе свистнула плеть.
Клодина вздрогнула. Она только сейчас заметила это орудие и с тревогой думала о том, для какой надобности оно висело в спальне новобрачных. Удивившись вольности его выражений, как и появлению плети, она предпочла послушаться.
– Всему учить заново, – проворчал барон де Рец.
Клодина хотела возразить, что ему не в чем ее упрекнуть, но промолчала.
– Помните ли вы, мадам де Рец, – произнес он по слогам, – те слова, что сказали перед Господом?
Она собиралась ответить, но он продолжил сам:
– «Долг ваш уважать того и повиноваться тому, кто оказал вам честь, взяв в жены, и кто отныне…»
Он потряс плетью, веля ей закончить фразу.
– «…ваш владыка и господин», – прошептала она сквозь зубы.
Он замахнулся на Клодину плетью, но она успела отпрянуть, так что он, промахнувшись, чуть не упал. Нервы у нее были так натянуты, что она едва не рассмеялась. Он повернул к ней багровое от гнева лицо.
– Тебе смешно, безмозглая ты птаха?!
– Нет, сударь, отнюдь. Клянусь вам.
– Иди сюда, уж я научу тебя хорошим манерам!
Он схватил ее за волосы, притащил к постели, заставил встать на колени. Держа так и прижимая лицом к шелковому стеганому одеялу, он задрал кружевное платье и выпорол ее плетью по голым ягодицам, как порют детей. Ткань, в которую Клодина впилась зубами, заглушала ее крики. Не давая подняться, он придавил ее сверху коленом. Она всхлипывала, и собственные рыдания душили ее: воздуха не хватало. Казалось, пытка никогда не кончится. Она силилась понять, за какую провинность с ней так обращаются. Ей казалось, что она умрет, задохнется под весом истязающего ее мужчины.
Вдруг пытка прекратилась: он выпустил ее, пыхтя как старая, выбившаяся из сил кляча. Клодина свернулась в постели, ничего не видя из-за слез. Но он не дал ей опомниться. Он сдернул с нее великолепное подвенечное платье, разорвав его безо всякого стеснения. Сам он уже успел раздеться. Клодина невольно отвернулась, чтобы не смотреть на его обрюзгшую морщинистую плоть. Он схватил ее за лодыжки, грубо раздвинул ноги и обрушился сверху всем своим весом. У нее перехватило дух. Но боль в истерзанных плетью ягодицах вернула к действительности. Она пыталась сопротивляться, но не смогла. Не успев понять, что происходит, она вдруг почувствовала, как ее пронзили. Она вскрикнула. Сквозь слезы она видела, как палач довольно смотрит на нее звериными глазами. Его огромные руки стиснули ей грудь, впиваясь ногтями. Потом он начал дергаться.
«Что с ним?»
Движения его ускорились, будто в исступлении, и каждый новый толчок, встряхивая ее, нес невыразимую муку. Клодина заподозрила, что он, быть может, внезапно сошел с ума, раз так странно трепыхается на ней.
– Мне… от вас… больно… – сумела выговорить она.
– Замолкни, ты теперь моя! Слышишь?!
Он закрыл ей рот ладонью, а второй обхватил шею. Клодина вся напряглась. Впервые в жизни она ощутила себя в полной власти мужчины, который может вмиг убить ее, стоит ему захотеть. И этот мужчина – ее муж.
Дышать ей было трудно, но она больше не сопротивлялась. Он просто хотела, чтобы все кончилось. Включая ее жизнь, если нужно. Лишь бы конец. Из-за сумбура в голове молиться она не могла. Ни одного ободряющего слова не протискивалось в ее ум. Ни единой мысли. Она просто хотела, чтобы все кончилось.
– Мне больно, – прошептала она.
– Не волнуйся, уже почти все.