Поняв, что ее ждет, Мадлен задрожала. Она попыталась вырваться, но граф схватил ее за затылок, держа совсем близко.
– Смотрите, как вырывается, дикарочка, – развеселился он.
– Надо ее привязать! – предложил кто-то.
Мадлен забилась сильнее.
– Ну так сходите за всем, что нужно, – сказала Диана де Пуатье раздраженно.
– Оставьте, сударыня, я лично займусь этим зверенышем.
Твердой рукой он заставил Мадлен встать на колени у его ног.
– Граф, вы владеете ножницами?
– Нет, зато бритвой – да.
Диана засмеялась, придворные тоже.
Из их толпы вышла дама и присела в реверансе перед фавориткой.
– Сударыня, при всем уважении к его сиятельству, дозвольте мне взять на себя этот труд.
– Ну же, Луиза, пускай он развлечется.
Дама, которую фаворитка назвала Луизой, переглянулась с Монтгомери. Очевидно, они были знакомы. Между ними чувствовалась связь, напряжение, заряжавшее все вокруг. Дама заговорила вновь:
– Вероятно, господин де Монтгомери орудует бритвой так же ловко, как и мечом, но ведь вы, сударыня, не хотели бы, чтобы он передал вам груду непригодных для ваших целей волос. Бьюсь об заклад, если ему и доводилось прежде брить представительниц иного пола, то лишь в тех местах, которые я не могу вам назвать из стыдливости.
Фаворитка расхохоталась. Приближенные хором затряслись от смеха.
– Что ж, Луиза, будь по-вашему.
Монтгомери напряженно поклонился перед дамой.
– На сей раз, сударыня, я покоряюсь. Надеюсь, в следующий раз вы не лишите меня удовольствия.
– Не сомневайтесь, сударь, – ответила Луиза.
Она повернулась к Мадлен.
– Ну, вперед, девчонка! – велела она сухо.
– Ах, нет, Луиза! – остановила ее фаворитка. – Мы же хотим посмотреть, не так ли, друзья?
Все жадно закивали. Мадлен, на грани обморока, похолодела, несмотря на зной.
– Разумеется, сударыня, – уступила Луиза.
Мадлен сидела на скамейке, опустив голову, и слышала, как лезвие срезает пряди, одну за другой. Краем глаза она видела, как ее волосы аккуратно кладут на протянутые руки Монтгомери. Он держал их так осторожно, словно на них лежала женщина, а не пряди. Его прозрачный взгляд жег Мадлен. Она упорно не поднимала подбородка от груди. Постепенно вес волос на плечах, затылке, макушке исчезал. Она чувствовала себя обкраденной еще острее, чем торгуясь у ростовщика, – и еще более нагой, чем когда ее раздевал Франсуа Клуэ.
– Они такой длины, что, бьюсь об заклад, их никогда не стригли, – заметила дама, срезавшая ей локоны.
– Как мило, у нее до сих пор младенческие волосы! – потешалась Диана.
– Но совсем не младенческий вид, – прибавил Монтгомери.
Мадлен хотела провалиться или вовсе не рождаться, чтобы не слышать этих смешков, которыми ее забрасывали, как камнями.
Однако нужно было еще пожить. Ради Пьера, ради матери. К глазам подступили слезы; от них было больно, но она сдерживалась. Она прогнала из головы их лица. Нужно было крепиться, и она крепилась. Не заплакала. Боль от подавленных рыданий стихла, пробурив в животе глубокую дыру. Бездонную, куда зарылись ее отчаяние и злоба.
– Наконец-то! – вздохнула Диана де Пуатье. – Монтгомери, передайте ваш трофей моему парикмахеру. Он сделает к вечернему балу чудные косы.
Исполнив это, граф отряхнул мундир от прицепившихся волосков.
– Ваша красота, сударыня, не нуждается в этих уловках.
– Однако вы же их мне и подсказали, сударь.
Пойманный на лести Монтгомери не знал, что ответить.
Неловкую тишину прервало появление запыхавшегося щитоносца.
– Ваше сиятельство, король требует вас на последний поединок.
– Но мне казалось, турнир окончен, – возразила Диана.
Щитоносец преклонил колено.
– Верно, ваша светлость, однако король настаивает на последнем заезде.
Фаворитка не стала скрывать раздражения.
– Торопитесь, граф. И смотрите не измотайте его мне.
Монтгомери понимающе улыбнулся.
– Не беспокойтесь, сударыня, король одержит победу в первой же схватке.
– Прекрасно. А вы тогда сможете вернуться к мадемуазель де ла Беродьер и вашим с ней ребячествам.
Веселая толпа разошлась вслед за Монтгомери, и отголоски их острот потонули в праздничном шуме.
Мадлен вдохнула как можно глубже. Дрожащие руки хотели потрогать голову, но она им не позволила. Разумеется, теперь Франсуа Клуэ не захочет ее видеть, ни как модель, ни как любовницу. Она потеряет единственного человека, который был с ней добр.
Слезы потекли по щекам без предупреждения. Она вытерла их рукой, потом подняла передник и шумно в него высморкалась.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил любопытный голос.
Она смущенно подняла глаза.
Перед ней стояла Луиза де ла Беродьер. В глазах у нее читалась жалость.
Мадлен хотела подняться, но дама удержала ее за руки и села рядом.
– Сиди и слушай.
Девушка опустилась обратно на скамью и заплакала горючими слезами.
– Я хочу умереть.
– Ты не станешь умирать из-за отрезанных волос.
«Она ничего не знает обо мне и моей жизни».
– Ты ведь понимаешь, что они отрастут?
Слезы у Мадлен не унимались.
– Ты не ответила. Ты знаешь, что волосы отрастают, или не знаешь?
Мадлен кивнула.
– Знаю, сударыня.
Дама отпустила ее.
– Хорошо, значит, ты не дура.
Мадлен поджала губы. Разумеется, она не дура!
– Как тебя звать?
– Мадлен, сударыня.
– Я видела, как ты, Мадлен, дала Монтгомери пощечину.
Девушка осмелилась взглянуть даме в глаза. Они блестели таким торжеством, будто это она ударила графа.
Мадлен сперва наивно подумала, что эта дама настояла на том, чтобы самой остричь ее, по доброте душевной, однако взгляд ее опроверг эту догадку. Она поступила так лишь в пику Монтгомери.
– Что ж, Мадлен, я тебя нанимаю. Найдешь меня после турнира во дворце де Турнель. Спросишь, где покои Луизы де ла Беродьер. Я фрейлина королевы Франции.
Мадлен оторопела. А дама нахмурилась.
– И надень чепец, а то ты на пажа похожа. До вечера, Мадлен!
И, не дожидаясь ответа девушки, Луиза де ла Беродьер направилась к главной трибуне.
Мадлен заулыбалась. Семья спасена. Наконец-то работа, из-за которой не придется краснеть. Она отправит господину Клуэ письмо с благодарностями.
Все еще потрясенная, она наконец решилась потрогать голову. От прикосновения к коротким волосам у нее пробежали мурашки, ей уже не терпелось, чтобы они отросли. Ей нужно было найти хлопковую ленту, чтобы завязать чепец служанки, который вдруг стал велик. Она вспомнила про Монтгомери, и внутри поднялась волна гнева. Тогда-то она и осознала, что, если поступит в услужение к Луизе де ла Беродьер, это грозит ей новой встречей с ним.
«Вот бы он умер!»
Вдруг толпа разом вскрикнула от ужаса.
Луиза
– Боже мой, что случилось? – воскликнула Луиза.
Она обвела взглядом трибуны. Зрители вставали на цыпочки, другие спускались с помостов, подходя ближе. Все были на ногах, не считая нескольких лишившихся чувств дам и кормилиц, которые попрятали лица детей в свои груди.
Луиза увидела, что на самой середине ристалища всадник завалился назад в седле, потеряв ногами стремена и выпустив из рук поводья.
Черно-белый султан на шлеме дрожал. Только один человек носил эти цвета.
– Король! – воскликнула Луиза.
Монарх как будто сумел выпрямиться, удержать равновесие, но тут же качнулся, как дерево от топора лесоруба, и медленно соскользнул с коня. Толпа потрясенно ахнула.
Все бросились, чтобы подхватить его, но поздно. Он упал тяжело, с металлическим лязгом, и тут же потонул в сбежавшейся толпе.
Какое-то время Луиза видела лишь ливреи мечущихся во все стороны оруженосцев.
Она сощурилась, ослепленная блеском доспехов на солнце.
Вдруг над суматохой показалось тело короля: его подняли на руках, и оно поплыло, точно шаткий плот по волнам. Рука его потянулась к шлему. Значит, он был жив, но как такое возможно? Из окровавленного шлема, точно устремленная в небо мачта, торчал воткнувшийся в глаз обломок копья.
Она перехватила панический взгляд Монтгомери, который бежал к людям герцога де Гиза, несшим на руках короля Франции. Герцог пронзил его убийственным взглядом. На миг Монтгомери растерялся, но, совладав с собой, тоже взялся нести раненого.
Трубы смолкли. Слышны были лишь возгласы смятения и мольбы Господу.
Луиза оглянулась на королевскую трибуну, ища глазами королеву. Екатерина Медичи стояла, прямая как башня, с круглыми от ужаса глазами, и держалась обеими руками за горло, будто никак не могла набрать в грудь воздуха. Губы у нее посинели, а лицо стало белее кружевного воротника.
В воздухе запахло железом.
Луиза устремилась против толпы и, поднимая юбки по самые икры, стала карабкаться наверх, помост за помостом. Добравшись до королевской трибуны, она схватила королеву за запястья.
– Государыня.
Застывший взгляд оживился от знакомого голоса. Королева вдруг разом осела. Клодина де Рец поддержала ее с одной стороны, Луиза с другой. Вместе они помогли королеве спуститься.
– Посторонитесь, дорогу!
Они кое-как пробили себе путь вниз.
– Луиза, Нострадамус был прав! – бледная как снег королева схватила ее за руку.
– Государыня, король не умер.
– О Dio mio[10], защити его!
Кричащего от боли короля несли ко дворцу де Турнель, и стоны, усиленные шлемом, звучали душераздирающе.
Цирюльники, в ведение которых входила и хирургия, смотрели на голову стонущего короля, не решаясь подступиться. Луиза, прикрывая рот платком, боролась с не оставлявшей ее тошнотой.
Раненого занесли в ближайшую комнату и сняли с него доспех. На нем остался лишь шлем, пронзенный обломком копья на уровне глаза. В откинутое забрало было видно бледное как мел лицо, непрестанно корчившееся от боли.