– Не настаивайте.
– Знает ли он, что у него есть дитя, или от него вы тоже скрыли правду? – сказала Клодина с горьким упреком.
Пальцы матери скользили по линиям растительного орнамента на бокале, а сама она замкнулась в молчании.
– Говорите, сударыня, заклинаю вас!
Если бы правда могла сорваться с губ матери, как зрелый плод, она бы уже трясла ее как яблоню.
Мать села на сундук, глядя перед собой.
– Ваш отец был необыкновенным мужчиной. Высоким, красивым, сильным. Это была волшебная встреча. Носить под сердцем плод единственной ночи нашей любви, когда нам с мужем так и не удалось зачать, – это был дар Небес.
Взгляд у нее заблестел, будто она видела своего возлюбленного за пеленой воспоминаний.
– Клодина, я дорожила вами больше, чем если бы вы были законным чадом.
– Тем крепче мое желание узнать его. Скажите мне имя.
Вырванная из мечтаний мать воззрилась на нее холодным взглядом.
– Этого вы не сможете узнать, – отрезала она, вставая.
Она налила себе еще вина. Но прежде, чем успела пригубить бокал, Клодина вырвала его и плеснула ей в лицо.
Вытираясь рукавом, мать смотрела на нее в изумлении.
– Как вы смеете?
– Я хочу знать его имя!
– Я не скажу вам. Вам не разговорить меня иначе как под пыткой.
Если бы стоящая перед Клодиной женщина не рождала ее на свет, она бы всерьез подумала о такой возможности.
– Я разыщу правду, пускай и вопреки вам!
Ее слова потонули в тишине: мать выливала остатки вина в другой бокал.
– Дочь моя, боюсь, супруг не даст вам для этого должного простора.
Супруг… Клодина про него почти забыла. Мать была права: барон де Рец ни за что не позволит ей остаться при дворе. Он был настроен решительно: поездка на свадьбу должна стать последним ее выходом в люди, прежде чем он заточит ее в своем имении, пока она не забеременеет и не родит ему заветного сына. Представив, что она снова в одной постели с бароном, Клодина содрогнулась от омерзения. Нет, она не хочет туда возвращаться. Однако как ей сбежать? Ведь должен быть способ.
Луиза
– От Мадлен никаких вестей? – спросила Луиза у Фанфи.
Служанка, делавшая госпоже прическу, покачала головой.
Ждать становилось невыносимо. Чего только не представляла Луиза: что Монтгомери заметил Мадлен и убил, что она переметнулась на его сторону, что они оба погибли. И не могла решить, какая из возможностей была всего хуже.
Войска, которые герцог де Гиз послал с приказом арестовать Монтгомери, вернулись ни с чем, к великому несчастью королевы.
Луиза не могла просто так молиться в спальне короля, ожидая, когда он преставится, и бездействовать. К счастью, кардинал Лотарингский дал ей повод занять себя.
Еще недавно ей показалось бы тяжким грехом растлевать кардинала перед тем, как уйти в монастырь. Но теперь, когда посвятить себя покою оказалось невозможно, всю ее наполняла злость, которая не видела беды в кровавом пятнышке на некогда девственно-белом платье послушницы.
Копье, пронзившее глаз монарха, изменило и ее судьбу. Она осмотрела себя в венецианском зеркале. То, что сделал с ней Монтгомери, никак не просвечивало наружу. Кожа у нее была свежа, как розовый бутон, золотые волосы спускались до талии послушными лианами. Однако смута внутри была темна и ветвиста, как зимний лес. Странно, но ей вдруг стало до глубины души обидно, что несчастье ее не видимо другим: ей бы понравилось искать утешения в чужих взглядах – однако при ее прекрасном, сияющем виде кто поверит в ее беду?
Да, она была красива до отвращения.
Луиза выбрала изумрудное платье, от которого Фанфи отвязала рукава, в такую жару излишние, и своей рукой чуть приоткрыла ворот, обнажив ключицы. Глядя в зеркало, она потренировалась часто дышать, так, чтобы грудь поднималась как нужно. Она украсила себя изумрудно-бриллиантовым ожерельем и прибавила подходящие серьги, ласкавшие ее нежную шею. Зеленые камни сверкали как эхо ее глаз. Затем она надела светлые нежно-зеленые туфли из шелка, отделанные бархатом.
Она была готова.
– Сударыня, чему я обязан вашим визитом? – удивился кардинал.
Луиза сделала кошачий взгляд, положила ладонь на корсаж, желая удостовериться, удается ли отработанное движение, и сказала отрывисто:
– Спасибо, Ваше Высокопреосвященство, что принимаете меня у себя.
Он посторонился, пропуская ее внутрь.
– Я должна говорить с вами наедине, но не знаю… – шепнула она, хлопая ресницами.
Он махнул слугам, и они вышли.
– Не бойтесь, сударыня, говорите, я весь внимание.
– Я хочу исповедаться, Ваше Высокопреосвященство, но не знаю, в какой мере могу вверить себя вам.
– Всецело, сударыня, не тревожьтесь.
Она подошла и коснулась его плеча.
– И телом и душой, Ваше Высокопреосвященство?
Она видела, как расширились его зрачки, и он ответил хрипло:
– И телом и душой, сударыня.
– Тогда отпустите грехи мои, Ваше Высокопреосвященство, ибо я согрешила, – сказала она, опускаясь на колени у его ног.
Он ласково погладил ее по волосам. Такая нежность шла вразрез с суровым видом, который ему придавала раздвоенная, точно двузубая вилка, борода. Его противники видели в ней знак самого дьявола.
Луизе же в ней виделся вызов, так же как и в его непомерном пристрастии к роскоши. Личная гостиная духовного лица ломилась от изобилия. Массивные золотые распятия соседствовали со статуями ангелочков, играющих на лире или флейте. Но больше всего его гордыню, как и любовь к роскоши, ласкала картина, где Мария Магдалина с обнаженной грудью омывает ноги Христу. Глядя на заблестевшие глаза кардинала, Луиза подумала, что, возможно, когда она опустилась на колени, он представил ее в той же смиренной позе.
– Карр! Карр!
Она подняла голову. Кардинал рассмеялся, показывая на своего попугая.
Входя, она сразу заметила необычную птицу с алым оперением. Попугай раскачивался на жердочке, одна лапа была прикована золотой цепочкой. Кардинал предупредил ее:
– Не приближайтесь к нему, он кусается, как и воспитавшие его дикари. Это подарок от испанских псов, которые надеются скормить мне этот мир, а скорее – поражение, – пробурчал кардинал. – Но скажите же наконец, что привело вас ко мне. Я слушаю, дитя мое.
Луиза молитвенно сложила руки и подняла на него взгляд.
– Ваше Высокопреосвященство, я согрешила плотью с графом Монтгомери.
– И вы испытали наслаждение, дитя мое?
Она прикусила нижнюю губку, как виноватая девочка.
– Нет, потому что я думала о вас, ваше высокопреосвященство.
– Обо мне? – удивился он.
– Да! – сказала она, вновь поднимая на него умоляющие глаза. – Я думала о вашей красоте… о доброте, что преображает ваш лик.
– Это и правда напоминает грех, дитя мое.
Она схватила его руки и стала пылко покрывать их поцелуями.
– Исповедуюсь в этом, Ваше Высокопреосвященство, и не вынесу больше и мига, так я жажду отпущения.
Она удивлялась, как может по-прежнему улыбаться, когда ее тошнит от отвращения. Тело ее действовало само, а дух наблюдал со стороны.
– Молю вас, Ваше Высокопреосвященство.
С блеском в глазах кардинал погладил ее по волосам.
– Я дам вам отпущение, такое, что вы не скоро забудете…
Его Высокопреосвященство задрал алую сутану, оголив свою возбужденную плоть. Она оценила, что «отпущение» длинновато для того, чтобы вместить его в рот целиком. Он закончил раздеваться, пристально глядя на нее с тем влажным блеском в глазах, с каким мужчины смотрели на нее с ранней юности. Поначалу этот блеск пугал ее, но она научилась подчинять себе его силу.
Он был лишь немногим старше ее. Ей исполнилось двадцать девять, а ему – тридцать пять. Обычно, из-за пышных придворных одежд, он казался лет на десять старше. Но теперь его полунагое тело открылось во всей своей крепости. Неровный свет свечей очерчивал мускулы бедер и живота. Луиза же осталась в прежнем туалете, лишь расслабив корсет, так что показались соски.
Она сосредоточилась на том, чтобы держать нужный ритм. Вперед, назад. Попугай, не спуская с нее глаз, качал головой в такт.
– Я назвал его Папагалло.
«Papagallo, то есть буквально “французский папа”: кардинал уже видит себя на папском престоле!»
Вихрастый красный попугай глядел на Луизу круглым глазом. Он открыл узкий клюв и каркнул:
– Puta, puta[12]!
– Не правда ли, он прелесть как нелеп? – восхитился кардинал.
Да он еще ее обзывает! Луиза представила, как хватает птицу за шею, собственноручно ощипывает и потом выпускает, чтобы он попрыгал, пища, прежде чем она нанижет его на вертел и поджарит.
«Интересно, мясо попугая ближе к утке или курице?»
Ей вдруг привиделось, как тот, орудуя клювом, выщипывает волоски из бороды хозяина. Зубы сами сомкнулись в лукавой улыбке.
– Ай!
– Простите, Ваше Высокопреосвященство.
Чуть остыв, он продолжил:
– Столько лет войны, и все ради чего! Но хуже всего, что король этим гордился! Хвастался, что принес в королевство мир. Однако какой ценой?! Он отдал испанцам итальянские земли, которые столько крови стоили его блистательному отцу, королю нашему Франциску Первому – упокой Господь его душу.
Он слишком много болтал. Она не собиралась проводить здесь всю ночь. До сих пор она так и не получила главных сведений, за которыми пришла. А от них зависела безопасность королевства. Она забыла про попугая и вернулась к своим трудам. Пока она вынуждала его мужской корень напрячься сильнее, сам кардинал расслаблялся. Раскрасневшись от впечатлений, он взглянул на картину с Марией Магдалиной. Она заподозрила, что он сравнивает плотский экстаз с духовным.
Луиза встала, взяла кардинала за руку и повела на кровать. Она легла и притянула его к себе. Он без обиняков поцеловал ее в шею.
– Ах, Ваше Высокопреосвященство, Бог не даром направил стопы мои к вам.