том же месте, к нему подходит Якоби, который не обнаруживает у него никаких признаков жизни. В вертикальном положении, стиснув лошадь ногами, управляющий держится в седле исключительно за счет трупного окоченения.
За день до смерти управляющий впервые вывез своего приемного сына за ворота Темного холма. В небольшой открытой повозке они доехали до железнодорожной станции в ближайшем городке, Рудкёпинге (когда-то я даже представить себе не мог, что туда проложена железная дорога), и если Карл Лауриц, широко раскрыв глаза, изучал окружающий мир, то управляющий смотрел прямо перед собой с каменным выражением лица, не обращая внимания на крики преследовавших их мальчишек, на тех зевак, что окружили их, когда они вышли на перрон, и на городские дома, которые как-то странно подросли и вовсе не походили уже на те редкие и низенькие строения, которые он помнил со времен своей молодости сто семьдесят лет назад.
Вот они ждут поезда, мужчина и мальчик. Повозка их запряжена низкорослыми лошадьми, одеты они по моде прошлого века, и они одни в целом мире. И тем не менее руки дрожат только у отца Карла Лаурица, мальчик же совершенно спокоен. Приближается поезд, лошади приходят в возбуждение, и мисс Кларисса позднее рассказывала, что, когда она со всеми своими сундуками, саквояжами и шляпными коробками вышла на перрон и с ужасом смотрела на то, как управляющий в парике и туфлях на высоком каблуке с пряжками, обхватив морды лошадок, пытается пригнуть их к земле, она встретилась взглядом с Карлом Лаурицем, и во взгляде его не было ни капли страха, а одно лишь безграничное любопытство.
На станции они забрали не только мисс Клариссу, но еще и рояль, а также королевского придворного фотографа с черным аппаратом на треноге. Именно приемный отец Карла Лаурица убедил Графа, что все эти приобретения необходимы, — ведь они помогут отгородиться от внешнего мира. Если в Темном холме появится фотография, она наглядно подтвердит, что время остановилось, поскольку теперь мы сможем, несмотря на то что живший в поместье художник умер, создать семейный портрет, который займет место рядом с картинами на парадной лестнице, ведущей в рыцарский зал, потому что фотография как нельзя лучше иллюстрирует неизменяемость жизни. С помощью рояля, прибывшего из Швейцарии, наконец-то удастся заглушить звуки механических косилок и разбрасывателей навоза, которые все чаще стали доноситься из-за стены и мешать изысканиям Графа после того, как последний из музыкантов, который обыкновенно музицировал, пока Граф работал, внезапно скончался, не доиграв до конца сюиту. И тем не менее Граф не сразу согласился выписать фотографа и приобрести рояль, обе уступки дались ему нелегко. А вот решение поместить в газетах, про которые Граф слышал, но которых никогда не читал, объявление о приеме на работу гувернантки, объясняется исключительно тем, что однажды в парке Темного холма приземлился аэроплан.
Увидев эту шаткую, ненадежную конструкцию, Граф вспомнил времена своей молодости, двор в Версале и похожий безбожный эксперимент, когда огромный колокол наполнили теплым воздухом. «Припоминаю, — произнес он вслух, обращаясь к тому, кто стоял рядом, а это как раз оказался Карл Лауриц, — что грешник этот разбился о парижскую мостовую, не успев приблизиться к солнцу и сгореть». Карл Лауриц ничего не ответил, он не сводил глаз с огромного насекомого, которое в облаке шума, сотрясаясь и теряя высоту, пронеслось над стеной Темного холма и рухнуло как подстреленная птица. Машина упала в мутное озеро парка, и это спасло авиатору жизнь. При других обстоятельствах ему немедленно отрубили бы голову, особенно потому, что на следующий день в воде было обнаружено множество сомов, плавающих брюхом кверху, — звуковой шок погубил этих гордых рыб. Но в самом факте падения аэроплана Граф усмотрел естественное проявление энергии, исходящей от философского камня и центра Вселенной, как будто провидение одобрительно похлопало его по плечу, приветствуя его исследования, и потому он распорядился поселить авиатора в замке и лечить его переломы и ушибы при помощи пиявок, кровопусканий и мочегонных средств, пытаясь при этом выведать у него, где именно самолет находился, когда началось падение. Однако ему так и не удалось ничего разузнать, потому что летчик оказался англичанином. Сам Граф по-английски не говорил, а Якоби уже двести лет как забыл свой родной язык. После применения нескольких сильнодействующих слабительных средств душа авиатора вознеслась и отправилась туда, откуда она прибыла, так что пообщаться им с Графом так и не удалось.
После этого происшествия Граф распорядился подать объявление о приеме на работу гувернантки для обучения его детей современным языкам.
В день приезда мисс Клариссы в Темном холме была сделана первая в истории поместья фотография. На этом снимке, сохранившемся по сей день, Граф, Графиня и трое их детей стоят на верхних ступенях лестницы, поднимающейся к дверям замка. Ступенькой ниже никто не стоит, и на следующей тоже никого нет. А ниже стоят Якоби, управляющий и его семья. Лица всех запечатленных на фотографии застыли — они понимают, что их изображение сейчас сохраняется навеки, а мальчик Карл Лауриц прямо и бесстрастно глядит в объектив.
На следующий день управляющий умер.
Похоронами в Темном холме всегда занимались крестьяне, но хоронили они до сих пор только своих, и поскольку Граф был занят исследованиями, а Якоби уже давно утратил какие-либо практические навыки, никто так и не позаботился о погребении управляющего. Обнаружив труп и не понимая, что делать, Якоби оттащил всадника вместе с лошадью в тень и попытался было зарегистрировать смерть в книгах замка, но вскоре от этой мысли пришлось отказаться — хронология не позволяла: выглядело каким-то абсурдом, что управляющий, который только что был полон сил и энергии, внезапно, в одночасье умирает, и Якоби отложил решение этой задачи на будущее. По мере того как воздух и скудный свет высушивали управляющего и его лошадь, а кожа все туже обтягивала их черепа, животное казалось все более смышленым, а мужчина — все более моложавым и бодрым. Ни Граф, ни Якоби не изменили старой привычке выходить днем на главную лестницу замка и обращаться с какими-то указаниями к управляющему. И их не особенно беспокоило то, что в ответ они ничего не слышали. Оба давно потеряли интерес к ответам: Граф — потому что ровно двести лет назад, когда от него ушли гости, оставив его перед позолоченной решеткой, решил, что у него самого есть на все ответы, Якоби — потому что благодаря своим историческим занятиям пришел к выводу, что истина всегда существует в форме вопросов. К тому же управляющий и так был немногословен, и даже сейчас, когда ничего кроме свиста ветра в костях, там и сям вылезавших сквозь кожу, от него не доносилось, обитатели поместья каждое утро по пути на работу продолжали почтительно кланяться неподвижной фигуре, стоящей в тени главного здания, и все так же трудились в полной уверенности, что песочно-серые глаза неусыпно наблюдают за ними.
В тот день, когда управляющего переставили в тенёк, мисс Кларисса заметила, как Карл Лауриц подошел к отцу и долго и внимательно его рассматривал. В следующий раз она увидела своего будущего ученика утром на последней скамейке классной комнаты.
Мне так и не удалось узнать, когда Граф обратил внимание на Карла Лаурица и почему он распорядился, чтобы его, вместе с графскими детьми, мисс Кларисса обучала музыке и иностранным языкам, но в один прекрасный день Карл Лауриц оказался за последней партой в музыкальной комнате, которая одновременно служила классом и где стояли маленькие столы с углублениями для чернильницы. Если на мисс Клариссе и трех благородных наследниках были туфли с пряжками или сапожки, жабо или шейный платок, то на Карле Лаурице были сапоги из смазной кожи и рубашка с белым воротничком — нечто в Темном холме до тех пор невиданное. В таком облачении он вышел из флигеля управляющего, пересек под взглядами челяди мощенный булыжником двор, и, когда он поднялся по главной лестнице и закрыл за собой парадную дверь, один из слуг, не потерявший еще способность говорить, сплюнул на землю и сказал:
— Тоже мне граф выискался!
Но в лицо мальчику никто ничего про его одежду не говорил. Сначала все ожидали, что сидящий на лошади управляющий нагнется и всыпет мальчишке за его проступок, но вскоре уже никто не обращал на него внимания, и только мисс Кларисса ничего не забыла. Она сразу поняла, что Карлу Лаурицу, чтобы раздобыть себе эту одежду, пришлось, скорее всего, покинуть Темный холм, а способность совершить нечто, что было строго-настрого запрещено всем, кроме управляющего, свидетельствовала о том, что мальчик знает себе цену.
И вот Карл Лауриц оказался рядом с благородными детьми, которые прежде лишь сияли ему далеким священным светом, и, сидя за последней партой в классной комнате, он обнаружил, что молодые графини, несмотря на то, что их уже неизвестно сколько лет обучают, не могут связать двух слов, и что молодой граф, его ровесник, хватает грифель обеими руками, когда нужно что-нибудь написать. Тут-то, на фоне помраченного рассудка благородных детей, Карл Лауриц и осознал свои способности, а мисс Кларисса позднее утверждала, что никак иначе как в музыкальной комнате, во время ее урока, Карл Лауриц сделал наблюдение, сыгравшее решающую роль в его жизни, а именно, что жизнь устроена не так, как лестница в Темном холме, где каждому определена его ступенька, а скорее представляет собой социальную наклонную плоскость, в середине которой он оказался в силу неудачного стечения обстоятельств, но возможность зацепиться за эту плоскость и вскарабкаться наверх у него остается.
Во время уроков, которые проходили в первой половине дня, в обязанности Карла Лаурица входило закрывание и открывание окон, а также поддержание огня в большом открытом камине. Три года выполнял он эту работу и в течение этих лет без особого труда научился читать и писать на английском, немецком и французском языках, а также играть на рояле. Это был самый способный к языкам ученик — из всех, кого мисс Клариссе довелось обучать. Сначала она обращалась с ним твердо и снисходительно, но вскоре сдалась. За три года, проведенные ею в Темном холме, он стал тем человеком, с которым связались все ее мысли и надежды, и, несмотря на авторитетный вид, лицо ее светилось тихой радостью, когда она, глядя поверх бессмысленных лиц графских детей, заглядывала в живые карие глаза Карла Лаурица и говорила: «Shut the window, Charlie!»