А. Г.), как суровом и мрачном фанатике, или на сцене Художественного театра в драме …Ставрогин», переделанной, как известно, из романа Достоевского «Бесы».
Дальше этой гипотезы уже некуда идти. Возводить на Нечаева подобную клевету – это значит не только не учитывать никаких социально-политических условий тогдашней России, породивших нечаевское движение, но и обнаруживать историческую беспринципность. Но в подобных выводах Богучарский не одинок.
Вслед за Богучарским, Е. Колосов, который требует пересмотра отношений к Нечаеву, неожиданно заявляет, что «Нечаевская тактика не умерла, а воплотилась в Стефановиче. Но она не застыла и на нем. Нечаев родил Стефановича, после же Стефановича, хотя, как говорит Тун, его деятельность «не вызвала подражания», что совершенно верно, – явилось, тем не менее, еще худшее воплощение, нечаевщины» – Дегаев. Цель оправдывает средства, так охарактеризовал Достоевский Нечаева, и так же оправдывал себя Дегаев.
За Дегаевым много лет спустя пришел Азеф. Как это ни печально, но надо признать, что во всех этих вполне «случайных», в известном смысле, эпизодах проглядывает одна и та же нить развития.
Сделав огромнейшую натяжку от Стефановича к Нечаеву, E. Колосов в дальнейшем завершении своего положения мало, чем отличается от Богучарского.
Делать же переход от Стефановича к Дегаеву, к этому предателю партии «Народной Воли», – это значит не видеть логической ошибки в построении своего силлогизма (ссылка на авторитет Достоевского). А от Дегаева бросаться прямо к Азефу – это уже просто «от лукавого». В таком «пересмотре» ни Нечаев, ни историческая наука не нуждаются, и можно было не призывать современников к «ликвидации» исторических заблуждений о Нечаеве. Но в арсенале легенд о Нечаеве остается еще одна гипотеза, которая неожиданно вдруг всплывает у Л.Г. Деча.
Льву Григорьевичу Дейчу почему-то не нравится, что И. Успенская, родная сестра Веры Засулич, в своих «Воспоминаниях» отображает Нечаева не с общепринятой оценкой, как «мистификатора, лжеца, обманщика и кровожадного вампира».
В своей статье. Г. Дейч пытается опровергнуть положение А.И. Успенской, что Нечаев является выдающейся личностью на общем фоне общественно-революционной жизни того времени. A. И. Успенская нигде не говорит о «гениальности» Нечаева, она дает его таким, каким он был на самом деле, опровергая только ряд возводимых вокруг его имени «легенд». Но статья Г. Дейча представляет и другой интерес.
В ней он выдвигает свою собственную гипотезу о возможных отношениях Нечаева к народовольцам. Полемизируя с народовольцами на страницах повременной печати, Л.Г. Дейч не может успокоиться, что народовольцы после установления сношений с томящимся в Алексеевском равелине более 8 лет Нечаевым решили освободить его и устроить ему побег из равелина.
Отбросивши свои ранние заблуждения о Нечаеве, народовольцы подвергли личность его тщательному пересмотру и пришли к заключению, что в оценке Нечаева слишком много было исторического субъективизма, что при изменившейся тактике политической борьбы Нечаев, с его пламенной преданностью революционному делу, может явиться достойным сотоварищем в их борьбе с правительством.
«Когда Перовская попросила меня, – воспоминает А.И. Успенская, – высказать мое мнение о Нечаеве, я сказала, что, по моему, он слишком рано выступил на сцену, что теперь (1881 г.) он мог бы быть бесценным работником, идя рука об руку с такими же энергичными и беззаветно преданными революционному делу людьми, какими являлись тогда народовольцы. – Мы тоже так думаем, – сказала Перовская. И народовольцы решили освободить Нечаева. Когда на собрании Комитета было прочтено обращение Нечаева, – говорит народоволка В.Н. Фигнер, – с необычайным душевным подъемом все мы сказали: «надо освободить».
Но с этим решением Исполнительного Комитета партии Народной Воли» Лев Дейч никак не может примириться.
Задним числом, спустя 43 года после решения Комитета, он как бы пытается предостеречь Комитет от ложного шага, который он предпринял в связи с освобождением Нечаева. «Естественно поэтому поставить вопрос, говорит Дейч, – была ли бы роль Нечаева плодотворна, если бы удался задуманный им заговор и он присоединился бы к террористам? Я полагаю, что нет, так как для применения его приемов не было соответствующей почвы…
Очутившись на воле, Нечаев ничего не изменил бы в усвоенной им системе… Можно с уверенностью сказать, что, как бы народовольцы ни ставили высоко энергию Нечаева и фанатическую его преданность делу, все же им вскоре стало бы невмоготу мириться с ним: он так же компрометировал бы их, как Бакунина, Огарева, дочь Герцена и др. за границей.
«Возможно, конечно, не ограничиваясь одной компрометацией, Нечаев, чтобы отделаться от тех или других признанных им вредными членов организации, расправлялся бы с ними, как с несчастным студентом Ивановым»[5].
Говоря другими словами, Лев Дейч глубоко убежден, что Нечаев так же убивал бы народовольцев, как убил он Иванова, все равно, оказался бы то Желябов, Перовская, Суханов, Фроленко или кто другой, которого Нечаев «признал бы вредным членом организации». Но для этого нужно, чтобы перечисленные члены Исполнительного Комитета оказались «вредными членами организации» и такими же предателями, как Иванов.
Самому Л.Г. Дейчу прекрасно известно, как относятся революционеры к предателям, все равно, будет ли то Иванов или Горинович, на которого покушался некогда и сам Дейч[6].
Перед этим Л. Дейч приводил ссылку на не совсем объективное письмо Бакунина к Талвитие, после своего разрыва с Нечаевым в июле 1870 г.
Если в чем действительно прав Л.Г. Дейч, так это в своем прогнозе возможной реабилитации Нечаева. «Пересмотр и переоценка деятельности Нечаева, – говорит он, – его «реабилитация» должны были бы состоять или в доказательствах, что к приписываемым всеми, за исключением одной А.И. Успенской, возмутительным приемам он, Нечаев, совсем не прибегал, или же, наоборот, необходимо было бы прямо заявить, что примененные Нечаевым, по сообщению Бакунина и других, средства не только не были вредны, но являлись вполне целесообразными, а потому содействовали скорейшему торжеству революции».
С такой постановкой вопроса реабилитации Нечаева, которую предложил неожиданно сам Л.Г. Дейч, мы вполне согласны и думаем руководствоваться ею на протяжении всей нашей работы о Нечаеве в плоскости его исторической реабилитации. Ниже, касаясь политического мировоззрения Нечаева, нам придется более подробно остановиться на основных приемах тактики политической борьбы Нечаева и вскрыть классово-революционную сущность ее.
Являясь далеким провозвестником классовой борьбы, Нечаев в истории нашего движения один из первых применил именно те приемы тактической борьбы, которые нашли более широкое и глубокое воплощение в движении русского большевизма, боровшегося одинаково как со своими классовыми врагами, так и со своими политическими противниками – меньшевиками и эсерами. То, что Дейчу больше всего не нравится в Нечаеве, это именно и можно поставить в заслугу Нечаеву. Поэтому вполне определенно можно сказать, что тактические приемы Нечаева не только не были «вредными», но, наоборот, «вполне целесообразными», а потому содействовали «скорейшему торжеству революции».
Что же касается первого положения Л. Дейча, что реабилитация Нечаева заключается «в доказательствах, что к приписываемым всеми, за исключением одной А.И. Успенской, возмутительным приемам, он, Нечаев, совсем ни прибегал», то и это положение поможет нам реабилитировать[7].
Из изложенного выше не трудно заключить, что почти все возводимые на Нечаева обвинения были ложью со стороны их авторов, являвшихся политическими, а, следовательно, и классовыми противниками Нечаева. Обвинения классовых врагов всегда служат гарантией революционеру, что взятая им тактика политической борьбы является наиболее целесообразной для данного времени. А что его политические противники были в то же время и классовыми врагами, так это нетрудно установить из анализа предшествующего периода общественной борьбы в России, из которого и вырастало враждебное Нечаеву народническое движение.
Глава вторая Исторические корни нечаевского движения
Выше указывалось, что с понятием о нечаевском движении обычно связывалось представление, как о каком-то незначительном «эпизоде» в истории русской революционной мысли, – эпизоде» вполне изолированном, корни которого не прослеживаются ни в предшествующих моментах освободительного движения, ни в последующих этапах революционной борьбы.
С легкой руки таких буржуазных историков, как Тун, Богучарский и другие, это представление постепенно начало укореняться в нашей исторической литературе, пока не заняло довольно прочного места. Что это так – стоит заглянуть в любой учебник или в очерк по истории революционного движения, чтобы обнаружить, насколько ошибочное представление о Нечаеве и нечаевском движении является общим местом для целого ряда авторов.
Самостоятельно не прорабатывая исторического материала, подобного рода авторы зачастую довольствуются готовыми выводами, не замечая, что этим самым они повторяют выводы своих идеологических противников. Подобный взгляд на «эпизодичность» нечаевского движения по существу является чистейшим измышлением буржуазных историков, классовая позиция которых выпирает из каждой их строчки. Бессильны проникнуть в социально-экономическую зависимость исторических событий, буржуазные историки также бессильны по части определения подлинной исторической сущности того или иного события.
Отсюда вполне понятно, что в нечаевском движении они могли увидеть не что иное, как, эпизод», и притом эпизод, «кошмарной страницей» вошедший в историю русского революционного движения. Нечаевское движение представляет тот исключительный интерес, что в его содержании можно легко проследить зародыши той классовой борьбы за социальную революцию, которая спустя несколько десятилетий так ярко развернулась в период выступления на историческую сцену русского рабочего класса, руководимого социал-демократами большевиками.