Я взглянула на птенца: что в нём выдавало сокола — не понимала, но словам поверила. Вальгард с Рефилом точно скажут: они ни раз ходили на охоту вместе с ловчими птицами и отправляли тех в разведку. Осторожно поднявшись, я нерешительно замерла, не решаясь подходить ближе к колдуну. Никогда прежде не доводилось видеть подобных ему, а здесь будто сами Норны судьбы спутали. Любопытство подначивало задать сотню вопросов, и я рискнула:
— Расскажите, что произошло на пристани? Пожалуйста.
Эймунд оторвался от созерцания мёртвых птиц и выпрямился во весь рост. Смоляные волосы волнами спускались на плечи, сверкая серебряными бусинками, притаившимися среди прядей. Тёмная верхняя накидка сочеталась со штанами и резко контрастировала с синей рубахой. Широкий кожаный пояс украшали руны и несколько сумок и мешочков, в которых наверняка хранились травы и амулеты. Пара кинжалов и длинный меч добавляли суровости.
— Ведущим опасно пренебрегать зовом сейда, — терпеливым, мягким тоном произнёс он, будто объяснял непутёвому ребёнку. — Ты убегаешь от него, не желаешь учиться и понимать. Продолжишь — сойдёшь с ума от подобных приступов. Или умрёшь раньше, учитывая твою удачу.
Я прикусила щёку изнутри, не желая поддаваться на глупую провокацию, и переменила тему:
— Вы сказали, что птицы отравлены. Разве это возможно?
Эймунд тяжело вздохнул, снизойдя до пояснений:
— А ещё я сказал, чтобы ты уходила прочь, но разве ты слушаешь? — он брезгливо взглянул на птиц. — Раз упомянул яд, значит, так оно и есть. Чуешь вонь? Так пахнет гнилая печень волка, в которой измазаны вороны. Бешенство и хворь — первое, что можно наслать так. Однако перья птицы покрыты жжённым порошком трав, что уже интересно. Вопрос, Астрид, кому это всё было предназначено? Человеку или этому птенцу, что встал на пути у воронов? Но прежде, чем ты успеешь ляпнуть ещё что-то, прошу: уходи. Или заставлю потрошить птиц вместо меня, а после гадать на их внутренностях.
И, взглянув на моё лицо, Эймунд громко захохотал. Не желая испытывать его терпение, я поспешно проговорила:
— Благодарю за объяснения, господин. Мне действительно пора, — я заправила бурдюк за пояс, глубоко поклонилась на прощание и, прижимая сокола к груди, поспешила прочь под пристальным взглядом колдуна.
Уже смеркалось: я и не заметила, как в лесу пролетело время. По пути домой приходилось плутать по улочкам и дворам, не рискуя попадаться на глаза зевак. Их любопытный и праздный взгляд наверняка бы засмотрелся на грязную и порванную одежду, порождая очередную порцию сплетен о «колдунье Астрид». Сокол мирно спал, но пренебрегать советом Эймунда было опасно, однако сомнения душили: как объяснить Тьодбьёрг запекшуюся кровь? Сказать, что колдовала сама — не поверит и будет права. В раздумьях я топталась на развилке позади домов знатных господ, и когда всё же решилась повернуть к дому вёльвы, увидела Вальгарда. Злого. В своих излюбленных сине-чёрных одеждах и широком плаще, развевающемся при каждом шаге, он всегда походил на грозовую тучу, но сейчас от него так и разлетались искры.
— Ты что тут делаешь? — прошипел он, явно желая прочитать нотации, но тут же осёкся, заметив птицу и кровь на одежде. — Астрид, что случилось?
Его серые, будто лёд, глаза полнились беспокойством, что мне стало стыдно: опять принесла неприятности.
— Я гуляла в лесу и услышала крик: малютку пытались загрызть вороны. Я не могла пройти мимо, Вальгард. Ну а когда ринулась вытаскивать птенца, то они напали на меня.
Брат нагнулся, осматривая сокола, а позже осторожно прикоснулся к порванному плащу.
— Как остановила кровь?
— Мне помогли, — призналась я. Врать не хотелось. — Прошу, не спрашивай, кто и почему — я расскажу позже. Сейчас важнее отнести птенца к Тьодбьёрг, поэтому пойдём скорее.
Вальгард покачал головой.
— Поступим иначе: я отнесу птенца, а ты идёшь домой и приводишь себя в благопристойный вид. Проклятие, Астрид! — он запустил руку в густые тёмные кудри — верный знак, что брат злится. — Рефил же предупреждал тебя, что сегодня пир в честь гостей из Хваланда, а ты опять сбежала. Отец крайне недоволен, Астрид.
Я виновато посмотрела на брата: мне опять достанется, а он не сможет защитить меня.
— Иди домой и поторопись. Поговорим позже. И, пожалуйста, в этот раз не натвори ничего, — и он ушёл, забрав у меня птенца.
Глава 3
Небо гневалось от ударов Тора, обрушаясь на землю хлёстким ливнем и буйным ветром. Молнии освещали хмурые скалы и закравшуюся тьму пролеска. Вдали бесновалось море, утягивая на дно добычу с берегов.
Непогода застала нас возле старого храма — единственное, что уцелело после пожара в Опустошённом хозяйстве. Жизнь в городе прельщала далеко не всех, и многие селились по всей западной, восточная преимущество была изрезана скалами, части Хвивальфюльке большими группами, возделывая землю на протяжении поколений. Каждую осень в столицу тянулись возы с собранным урожаем, а обратно возвращались телеги с тёплыми одеяниями, животными, оружием, мотыгами, серпами и трэллами.
Так, недалеко от палисада Виндерхольма двадцать лет назад поселился один богатый бонд, который устал от вечного шума прибоя, уличной брани и толкотни. Найдя плодородный участок земли, он вместе с трэллами возделывал поле, собирал урожай и ухаживал за животными. Вскоре его семья разрослась, работников стало больше, и дела пошли в гору, а золото вместе с серебром постепенно копились в сундуках, спрятанных в неприметной пещере близ хозяйства. В благодарность за счастье и достаток бонд построил небольшой храм, заказав у лучших мастеров статую Всеотца. Однако богатство способно извести даже самое чистое сердце: сын бонда пал в азарт и связался с разбойниками — бандой из Змеев, как поговаривали знатоки сплетен. Пьяные сборища, забавы на пирсе с тир, бои без правил, воровство и серебро, что утекало подобно элю на пиру — юноша оказался по уши в долгах. И когда пришёл час уплаты, негодяй сбежал, обчистив тайник в пещере. В наказание и назидание другим Змеи вынесли сожгли амбары. Пламя быстро перекинулось с одной постройки на другую, забирая с собой жизни несчастных. Спустя пару дней сына бонда нашли и казнили, но банда словно испарилась. Предполагали, что они вернулись в Ормланд, другие же шептались, что это происки местных разбойников, но правда навсегда осталась потерянной.
С той поры прошло два года, и Опустевшее хозяйство постепенно разрушалось. Храм печально взирал свысока на обугленные постройки, однако и его крыша прогнила и стонала от происков ветра, грозя рухнуть в любой момент и похоронить под собой статую Одина. Бродяги держались от хозяйства подальше: поговаривали, что по ночам старый кошмар оживает и призраки заново сгорают в пламени, крича от боли и ужаса. Проверить бред всегда хмельных людей никто не решался, поэтому Опустевшее хозяйство негласно стало приютом для изгоев и скрывающихся. Пропитанное эмоциями, уединённое место наверняка стало бы идеальным для нелюдимого колдуна со шрамом. Я невольно вглядывалась в поваленные и обгорелые останки домов, пытаясь различить знакомый силуэт, но дождевая завеса надёжно искажала тени и очертания.
— Не задерживайся! Сегодня проедем мимо, — окликнул Вальгард и толкнул коня вперёд.
Вальгард уважал чужой покой и обычно не упускал возможности прошептать пару слов о заступничестве и покое несчастных, но сегодня он упрямо следовал к сторожевому домику близ Одинокой башни — старой заставе на пути к Утёсу слёз и краю Десяти водопадов.
— Дальше ехать опасно, Вал. Буря может усилиться, останемся здесь, — прокричал Сигурд, слезая с бурого коня и уверенно ступая к сторожке.
Втроём мы хотели добраться до водопадов, но не успели. Вместо скалистой долины, плавно поднимающейся ввысь, будто каменные ступени великанов, и рокота воды, низвергаемого с высоты горы Тролльтинд, нас встречала башня с поеденными мхом стенами и маленькая хижина для усталых путников. Одинокая башня выполняла роль заставы: смотрящие в случае опасности должны были зажигать сигнальный огонь и постараться задержать неприятеля.
Оставив лошадей в загоне под крышей, Сигурд по-хозяйски толкнул дверь домика и фыркнул, явно недовольный скромным убранством. Узкое окошко прямо под покрытой дёрном крышей едва ли пропускало свет. Стены представляли собой ряд плотно сдвинутых столбов, вкопанных в землю и обмазанных глиной для тепла. Пара полок с утварью, посуда грудилась на единственной лавке, а очаг в центре занимал всё пространство, не позволяя свободно развернуться.
— Я поднимусь, спрошу разрешения остаться, пока дождь не стихнет, — Вальгард метнулся к скользкой лестнице, ведущей на вершину башни.
— Понадобилось вам тащиться в такую срань, — Сигурд снял капюшон и брезгливо поморщился, глядя на пыльные полки и грязные скомканные одеяла на дырявом тюфяке.
Я закатила глаза:
— Если бы не твое желание познакомиться с каждой встречной юбкой, мы бы выехали раньше.
Сигурд Харальдсон от природы считался красивым: голубые глаза, прямой нос и волевой подбородок, волнистые, соперничающие с отблесками солнечных лучей, волосы, которые он всегда собирал в высокий хвост. Ещё в детстве, глядя на миловидное личико, старушки назвали его или мидгардским ликом Бальдра. Домотканые разноцветные рубахи со сложными узорами, начищенные сапоги из мягкой кожи, плащи с брошью и сверкающее холодом оружие, украшенное рунами — он подкупал внимание. Девушки заглядывались на него и полыхали румянцем, стоило ему бросить мимолётный взгляд. Плюясь завистью многие шептались за спиной Харальдсона, считая его высокомерным мальчишкой, неспособным ни на что без своего влиятельного отца, однако хоть Сигурд и обладал дурным характером, он всё же был добрым и участливым господином Болтуном, от которого мы узнавали все слухи и планы конунга.
Единственным его другом был Вальгард, однако истинные их отношения вызывали сомнения даже у меня. Они росли вместе, тренировались и знали тайны друг друга, но порой Сигурд украдкой бросал тяжёлые взгляды на брата, которые словно кричали о спрятанной в глубине души неприязни. Вальгард был выше, но худее, чёрные кудри всегда торчали в стороны, как бы он их не собирал, а ранняя борода, которую он срезал, добавляла облику дикости. Сдержанный Дьярвисон легко понимал военные тактики и пользовался уважением самого конунга, но слыл необщительным и холодным, за что его и прозвали Ледышкой. Харальдсон же был своенравным, но крайне обходительным: он всегда знал, что и кому сказать. Однако ни мастерство уговоров, ни тренировки до потери сознания, ни охотничьи трофеи не приносили Сигурду должных отцовской любви и признания.