Записка вызвала одобрение у одних и явное раздражение у других. Раздавались сердитые голоса: кто принес записку, откуда? В это время к столу, где сидел Пожарский, подошел с очередным посланием один из казачьих атаманов. «Какое это писание ты подал, атаман?» — поинтересовался князь. «О природном царе Михаиле Федоровиче», — с упором на слове «природный» ответил казак. Эта атаманская записка и стала той последней каплей, которая склонила собор в пользу Михаила Романова.
К тому же к казачьим аргументам трудно было не прислушаться. За стенами собора в Москве, демонстрируя свою силу и влияние, вдруг начали буйствовать казаки, не стесняясь временного правительства Пожарского и Минина. Позицию казаков историки объясняют просто. Как и все на соборе, они отстаивали тех, кого считали своими. Своими же для казаков, служивших под началом обоих Лжедмитриев, были только две кандидатуры: «Маринкин сын», то есть сын самозванца (но эта кандидатура выдвигалась не всерьез, а как уступка собору), и Михаил Романов. Дело в том, что отца Михаила казаки считали таким же замазанным в старых грехах, как и они сами, а потому не ждали от Романовых никаких неприятностей.
Напомню, что первый Лжедмитрий сделал Федора Никитича (Филарета) митрополитом, а второй — патриархом. Патриархом всея Руси Филарет на тот момент быть, разумеется, не мог, но тех православных, что находились на подконтрольной «тушинскому вору» территории, окормлял, как и положено. Уже после воцарения сына, в 1619 году Филарет переоформил свой высокий сан официально, согласно всем церковным канонам. А заодно получил от сына и титул «великого государя». Что справедливо. В действительности именно отец до своей кончины управлял страной, стоя за спиной сына. Кажется, это был первый тандем в российской политике. Недаром патриарха и одновременно «великого государя» величали в ту пору не совсем обычно — Филаретом Никитичем, соединив церковную и светскую традиции.
Наконец, кандидатуру Михаила Романова поддержали и все те, кто еще не отвык от вольницы Смутного времени. Их вполне устраивал неопытный юноша: некоторые сочли, что при слабом государе они легко сохранят свою безнаказанность. Никто из них не предполагал, что за спиной Михаила очень скоро, вернувшись из плена, встанет его отец — не только волевой человек и сильный политик, но еще и патриарх.
В конце концов Михаила провозгласили царем, но это было лишь предварительное избрание. Нужно было еще получить согласие самого Михаила и непосредственно народа. Мнение народа выясняли с помощью уникального по тем временам опроса общественного мнения. Собор принял решение тайно разослать по городам верных людей, чтобы выяснить точку зрения широких масс. Донесения внимательно анализировались. Подавляющее число сообщений свидетельствовало о поддержке кандидатуры Михаила Романова. Это секретное полицейское дознание и стало своеобразным плебисцитом. Другой формы зондажа общественного мнения не знали, да и технически не смогли бы какой-то серьезный референдум организовать. С огромным трудом, как хорошо известно из истории, делегация собора добилась положительного ответа и от Михаила.
Итак, преемник был выбран молодой и неопытный, зато один из тех, кто никак не был лично запятнан в преступлениях Смутного времени. Новый государь нуждался в серьезнейшей политической и экономической поддержке, зато действительно объединял вокруг себя большинство русских.
Между тем, отвергнув иностранного кандидата на царский трон, многие русские, особенно купцы, тут же заговорили о пользе иноземцев. Здесь были торговля, необходимые стране ремесла, науки. Здесь были деньги. После Смуты иноземцы не стали для русских ни врагами, ни друзьями, просто пришло наконец понимание очевидного факта: партнерство с Западом не только желательно, но и неизбежно. А возможно, и выгодно.
Огромное географическое пространство, когда-то разделявшее древнюю Московскую Русь и Западную Европу, после Смуты сузилось. Запад превратился в близкого соседа. Иностранцы стали для русских не приятнее, но понятнее. Скорее по нужде, чем по доброй воле русские еще шире, чем раньше, открыли дверь на Запад. Без западных идей и денег восстановить разрушенную страну оказалось невозможно.
Конечно, общаться и торговать с Западом Русская земля начала гораздо раньше. Еще Иван Грозный, например, создал «Англо-русскую компанию» с немалыми иностранными инвестициями в российскую экономику. Однако именно после Смуты не только в царской голове, но и в широких народных массах впервые появилась мысль, что Запад может быть для России не только врагом, но и важным партнером.
К тому же, пережив Смутное время, многие русские мечтали не только о порядке, стабильности и сытой жизни, по которым истосковались. Для любого трезвомыслящего человека, за время Смуты хорошо присмотревшегося к иноземцам, являлось очевидным, что на тот момент они знали и умели больше русских, были богаче их материально, да еще и жили в сравнении с домостроевскими порядками русских гораздо привольнее. Эта мысль не была всеобъемлющей, старые стереотипы без боя не сдавались, но факт, что многие на Руси с надеждой стали смотреть уже на Англию, Голландию, а не на дедовские нравоучения.
Необходимая и спасительная самокритика при этом зачастую переходила в крайность. Это резкое движение маятника, качнувшегося в результате потрясения, вызванного Смутой, от излишней самоуверенности к откровенному унынию и неверию в собственные силы, конечно, также способствовало тому, что в поисках новых истин взгляд русских с надеждой обратился на Запад. Далеко не всегда этот взгляд можно назвать объективным и взвешенным: в сознании многих на смену одним мифам и иллюзиям пришли другие, но уже западного толка. Требовалось время, чтобы маятник остановился и крайности в людском сознании были преодолены.
С этого момента в России и появились «западники» и «антизападники». Одни объясняли все беды Смутного времени тем, что русские пренебрегли заветами отцов и дедов, а потому предлагали идти назад, к истокам православия, к аскетизму и самоотречению. Другие убеждали в необходимости учиться у тех, кто знает больше, и, набирая постепенно силу и опыт, догонять ушедших вперед. Только это, с их точки зрения, гарантировало стране в будущем процветание и безопасность.
Ключевский заметил:
Из потрясения, пережитого в Смутное время, люди… вынесли обильный запас новых политических понятий, с которыми не были знакомы их отцы… Это печальная выгода тревожных времен: они отнимают у людей спокойствие и довольство и взамен того дают опыты и идеи.
Учитывая тему разговора, для нас важнее всего то, что именно тогда впервые в голове у русского человека родилась и еще одна «крамольная идея», продиктованная выборами Михаила Романова.
Что главу государства можно выбирать. Свободно обсуждая самые разные кандидатуры.
И без подсказки из Кремля.
«Тишайший» из преемников
Нередко самые простые вопросы оказываются и самыми сложными. Что значит быть хорошим (плохим) главой страны? Что, собственно, мы хотим от него и что он реально способен сделать?
Еще Макиавелли хотя бы пытался понять, каким должен быть государь. А наши екатерининские масоны все время твердили, что рыба гниет с головы, ужасаясь циничной безнравственности императорского двора.
Вот и князь Щербатов, автор первой русской утопии «Путешествие в землю Офирскую», описывая идеальное государство, отмечал, что ответственность там несут все, включая монарха. Суда истории «в земле Офирской» государю не избежать: только через тридцать лет после его смерти, когда польза или вред от его деяний становятся очевидными, в ходе всенародного обсуждения решается вопрос: ставить бывшему лидеру памятник или заклеймить позором.
Наконец, справедлива ли сама человеческая память? Почему об Алексее Михайловиче, прозванном народом за добрый нрав Тишайшим, мы забыли, а портреты его сына Петра Алексеевича, которого многие русские именовали в свое время не иначе как Антихристом, украшают сегодня самые высокие кабинеты?
Оба были преемниками, продолжали дело своих отцов, пусть и совершенно по-разному. Кто из этих двоих больше соответствует понятию «правильного» государя?
Это только на первый взгляд сравнение кажется неправомерным: с одной стороны — всеми забытый «тишайший», а с другой — бог-громовержец, великий реформатор, победитель шведов, основатель Санкт-Петербурга, «Медный всадник», наконец! И все же предлагаю попробовать. Только без мифов и умолчаний, которыми изобилует «житие» Петра Великого.
Правление Алексея Михайловича большинство отечественных историков признает «замечательным», хотя хозяйство от отца, Михаила Романова, он унаследовал очень беспокойное: Русь едва поднималась после разрухи Смутного времени. Да и само царствование Алексея Михайловича проходило не без проблем: тут вам и «набежавшая волна» Разина, и разнообразные бунты, даже в самой столице, и церковный раскол — немалое потрясение для «бастиона православия».
Бунты подавлялись решительно. И тем не менее — «тишайший».
Сравнивая правление отца и сына, князь Яков Долгоруков, хорошо помнивший времена Алексея Михайловича, говорил Петру I: «В ином отец твой, в ином ты больше хвалы и благодарения от нас достойны». Однако выделял при этом, что главная задача государя есть правосудие, а именно здесь — упрекал он реформатора — «отец твой более, нежели ты, сделал».
Петр этого, кстати, и не оспаривал, понимая правоту Долгорукова. Большую часть своего царствования реформатор правил с помощью устных приказов, записок и распоряжений, составленных на бегу, в горячке разнообразных дел. Письма заменяли законы, а исполнение поручалось не учреждениям, а доверенным лицам, наделявшимся в каждом конкретном случае особыми полномочиями.
Обязанности специалистов самых разных областей тогда чаще всего исполнял гвардейский офицер Преображенского или Семеновского полков, ему поручались то организация солеварения, то надзор за духовенством, то дипломатическая миссия за рубежом. Петровский гвардеец чем-то напоминал номенклатурного партийного работника советской эпохи, который мог руководить и ткацкой фабрикой, и банями, затем ведать балетом, а завершить карьеру послом где-нибудь в Африке.