– Только супу, ладно? Твердого ничего не могу, зубов, считай, нет, да и желудок теперь из кусочков сшит. Одно слово, что желудок, а на самом деле – кошелек для мелочи.
– Что… что?.. – Она начала задыхаться в попытках спросить: «Что с тобой случилось?», но Сергей понял вопрос:
– Под лесину попал. В тайге на лесоповале, понимаешь? Изломало всего, раздавило. Думали, не выжить мне. Руку ампутировать пришлось. Ничего, теперь уж ничего. Пройдет. Ты только надо мной не плачь, ладно? И это… не говори мне ничего. Я все понимаю. Понимаю, каково тебе… Только и мне ведь… кучеряво. Так что давай пока молчать. Авось привыкнем друг к дружке. Потом… что-нибудь скажешь. Когда все отойдет. Отболит. Поняла? Полотенце дашь?
Лида послушно кивнула – это означало, что даст. И что она все поняла. Что будет молчать.
Так они и молчали все три дня – до тех пор, пока Сергей не исчез.
Кстати, это было второе его исчезновение. Первое произошло уже на второй день после его возвращения домой. Сергей тогда исчез утром, она еще спала, а вернулся поздно вечером. Лида, впрочем, и сама задержалась на записи, а когда пришла, он уже сидел на ступеньках и курил. Рядом стояла большая чашка с остатками крепкого чая и блюдце с раскрошенным пирогом.
Еще поднимаясь, Лида приметила на третьем этаже приотворенную дверь Поливановых-Серебряковых и теперь поняла, что подкормила Сергея Клавдия Васильевна. Именно такие большие бокалы, ярко-красные, в белых горошинах, издавна водились в ее хозяйстве, Лида сама сколько раз дарила соседке недорогие чайные сервизы ее любимой расцветки. Впустив Сергея домой (ключ он брать отказался в первый же вечер), Лида отнесла вниз бокал и блюдце. Глаза у Клавдии Васильевны были красные, все лицо опухло от слез. Но она только посмотрела на Лиду, покачала головой и ничего не сказала. Губы у нее тряслись, но ни звука из них не вырвалось. Лида тоже промолчала – привычно. Да, воистину о Сергее теперь можно было только молчать. Ну и плакать – если были слезы или силы.
У нее не было ни того, ни другого. Она теперь каждый день боялась – сама не зная чего. Исчез Сергей – тряслась как осиновый лист. Пришел – затряслась еще пуще. Весь мир вокруг превратился словно в зыбкое болото. Куда Сергей ходил – он ей ничего не сказал. Лида заикнулась было – показал в ответ авоську, наполненную пачками «Примы». Получалось, что бегал за куревом? Ну, пусть так…
Весь последующий день Сергей пролежал в боковушке, ничего не ел, зато дымил беспрерывно. Лида тоже была дома, готовилась к лекции, и к вечеру у нее до того разболелась голова от дыма и напряжения, что около полуночи пришлось выйти подышать. И так хорошо было на улице, что она не могла заставить себя вернуться домой. Бродила, бродила вокруг квартала, сворачивая в боковые улочки, где еще оставались старые, позапрошлого века, деревянные двухэтажные дома, обреченные на снос, где еще пахло особенно, забыто – дымом печным, старым деревом, слышался собачий лай. Черная кошка (а может, она просто казалась черной в темноте?) свалилась с огромной, какой-то уж совсем реликтовой березы и, резко выскакивая из пухлых сугробов, понеслась длинными прыжками к крыльцу. Юркнула в нарочно выпиленный для нее лаз внизу дверей, и где-то в доме ошалело, переполошенно, совершенно не по-ночному, заорал вдруг петух…
Морозы, которые щемили город последнюю неделю, отступили, пошел снег – даже не пошел, а повалил огромными, влажными праздничными хлопьями. Лида и не заметила, как миновал час. Двинулась наконец домой. Завернув во двор, подняла по привычке глаза к своим окнам и уловила промельк тотчас погасшего света в своей комнате. Шевельнулась тревога в душе – зачем Сергей заходил туда? А почему бы ему и не зайти, эта квартира принадлежит ему столько же, сколько и Лиде! А может быть, ей просто померещился свет? Промельк его был так краток…
Войдя в коридор, Лида почти уверилась, что да, почудилось. В квартире царила темнота, из-под двери боковушки не сочилась привычная сизая струйка – Сергей спал, надсадно храпя…
Лида успокоилась – первый раз, может быть, она уснула спокойно с тех пор, как вернулся Сергей. А утром он ушел – она еще спала, – ушел и не вернулся.
Лида ждала день и два. Потом решилась – позвонила в милицию и спросила, как заявить о пропавшем человеке.
– Кто пропал? – спросил ее усталый мужской голос.
Она объяснила.
Мужчина хохотнул:
– А вы что, очень хотите, чтобы он вернулся?
– Да, – сказала Лида, зная, что врет, и чувствуя, что мужчина об этом догадывается.
Он помолчал, потом спросил:
– Вещи все в доме целы?
Теперь помолчала Лида. Насчет всех вещей она точно не знала, но одно пропало точно: плеер, который лежал около ее компьютера. Лида любила, работая, слушать потихоньку «Радио 7 на семи холмах». Исчезновение плеера она заметила одновременно с исчезновением Сергея. И сразу поняла, что тот моментальный промельк света в окне ей все же не почудился. Сергей точно заходил в ее комнату – забрать плеер. И унес его с собой – туда, куда ушел сам.
– Вещи целы, спрашиваю? – нетерпеливо спросил голос в трубке.
Лида не могла сказать про плеер.
– Не знаю, – пробормотала она. – Я не проверяла.
– А вы проверьте, проверьте, – с ехидцей посоветовал голос. – И если потом захотите, чтобы мы его все же нашли, – ну что ж, звоните снова! А лучше сразу идите в ваш райотдел – вы в каком районе живете? В Советском? Ну вот идите в ваш райотдел, это около Советской площади, и пишите там заявление. Спросите у дежурного, к кому обратиться. Но только сначала подумайте, а надо вам это, девушка?
Лида не ответила и положила трубку. Постояла посреди комнаты, бесцельно глядя по сторонам, ничего проверять не стала, а сразу легла спать. У нее это с детства было, на всю жизнь сохранилось: прятаться от неприятностей под одеялом, зарывшись в подушку и крепко зажмурясь. Ночь ее всегда выручала и успокаивала, прятала от дневных неприятностей.
Так было всегда, вот только нынешняя ночь ее подвела.
Приснился сон.
Снилось Лиде, будто стоит она на окраине какой-то деревушки, заметенной снегом по самые крыши малочисленных низкорослых домишек. Стоит и смотрит, как солнце – дымно-розоватое, лишь чуть-чуть окрашенное золотом – медленно опускается за темно-синюю зубчатую тень дальнего леса. И вот ей чудится, будто из леса выметнулись два каких-то красноватых пятна. И скоро она понимает, что это никакие не пятна, что она и впрямь видит двух волчиц ярко-красного цвета. Почему-то Лида уверена, что это именно волчицы – не волки, не лисицы. Хотя она никогда в жизни не видела красных волчиц, а все же убеждена в этом.
Какое-то время волчицы то проваливаются в сугробы, то выскакивают из них, но постепенно они все же приближаются к окраинному домику. И вот уже близок его почти заметенный плетень. Вдруг окно домика разбивается вдребезги – бесшумно, пугающе летят в стороны осколки стекла, – и на снег, вышибив мощной грудью ветхую оконницу, выпрыгивает большой серый волк. Волчицы от неожиданности замирают, а он какое-то мгновение глядит на них исподлобья, потом резко отворачивается и кидается прочь, к закраине леса, которая темнеет далеко позади дома. Он мчится, словно не касаясь сугробов, а волчицы и шагу сделать не могут, потому что тонут в снегу, вязнут в нем.
А между тем солнце садится, мгновенно падают сумерки. И серая тень тает в них. И тогда одна из волчиц садится на лапы, задирает морду к белому серпику молодого месяца, который вдруг четко проглянул на почерневшем небе, и начинает выть. А другая просто ложится на снег, сворачивается клубком – да так и лежит, несмотря на то, что поднявшаяся поземка заметает ее, заметает с головой…
Лида проснулась с таким сердцебиением, что села и какое-то время давила руками на грудь, словно боялась: вот сейчас сердце выскочит, выскочит…
Ничего, обошлось. Перевела дух, легла на спину, выпростав руки поверх одеяла и пытаясь успокоиться.
Сон как сон, ничего в нем нет страшного. Даже очень красивый сон, хотя и мрачновато-фантастический такой, в стиле не то Фарли Моуэта, не то Джека Лондона. Однако антураж вполне родимый, деревенька уж такая а-ля рюс, что дальше некуда! Причем полное впечатление, что Лида уже видела раньше эти закраины леса, похожие на крылья огромной птицы, и эту беспорядочную россыпь домиков видела…
Она уже начала задремывать вновь, когда вдруг вспомнила, что приснилась-то ей, оказывается, деревня, где стоял теткин дом. Лида получила его после теткиной смерти. Деревня называлась смешно – Авдюшкино, и последний раз Лида там была уже глубокой осенью, после первых заморозков, когда ездила насобирать калины.
С чего бы это вдруг ей приснился старый дом? И какие-то волчицы – красные, фантастические… И серый волк… Серый…
Она вдруг вскочила, еще не вполне осознав, что собирается сделать. Кинулась в коридор, зажгла свет, открыла нишу, где на гвоздиках, вбитых в изнанку дверцы, висели все ключи: запасные от квартиры и от почтового ящика, а также ключи от подвала, от чердака, еще какие-то старые, просто так, на всякий случай, оставленные еще теткой… На каждом гвоздике была заботливо наколота бумажечка с соответствующей надписью: «Чердак», «Подвал», «Почта». Была здесь и бумажка с надписью: «Авдюшкино». Однако ничего, кроме бумажки, на гвозде не оказалось. Ключ от деревенского дома исчез.
19–20 декабря 2002 года
– Так, прогоняем следующую сцену. Марютка роняет спицу, лезет под стол и видит, что вместо сапог у женихов копыта. Таращит на них глаза – ее лицо надо показать крупно, поэтому ты, Капитонов, вон там заляжешь и будешь караулить, понял? Потом она выбирается из-под стола и снова садится со всеми с таким видом, словно палку проглотила. Толкает в бок сестру…
– Не получится, Лола сидит с той стороны стола.
– Забыли имена! Сколько раз говорить – забыли свои имена! Оставили их за дверью, потеряли, выкинули вон! Не Лола, а…
– Варя, Варя, успокойся, Саныч. Варьку-то ты с той стороны стола посадил!