ействительно какой-то психопат. Не повезло ей, короче, с мужем. Так вот. Он не любит, когда в три часа ночи звонят в дверь. Ей, конечно, всё равно. И она даже рада моему приходу. В любое время. Но и его надо понять. Муж всё-таки. Я ухожу. Правда, взяв взаймы немного денег. И забываю. Нет. Я не хамка. Просто я как-то быстро забываю про деньги. Особенно когда их пущу в ход. Оказывается, она мне дала очень много денег. Целый червонец. И просила вернуть. Я ей говорю: ты станешь тонуть. А я тебя спасу. Она отвечает, что тонуть не собирается. Потому что умеет отлично плавать. Представляешь?
Старуха хватает меня под мышки. Без слов. И бросает в соседнюю комнату.
Я вхожу в лес. Благо что летний. Слышу, кто-то стонет. Подхожу. Ощупываю тело. Длинный пышный волос. Крупные руки. Пухлые губы. Без сомнений. Это моя подруга.
– Что ты тут делаешь?
– Я одна… Уже третий день… Мне страшно… Я хочу есть. Мне больно. Здесь столько комаров. Они тоже хотят есть. Но почему-то пьют… Мою кровь.
– Ничего не бойся. – Я глажу подругу по руке. – Я тебя выведу отсюда. На. Бери гранат. Нет. Половину. Сразу нельзя много.
Она берёт. И по одному зёрнышку бросает в рот. Ну прямо, как моя старуха. Мне становится неприятно. Три дня не есть. И вот так. Спокойно. Без истерик. По одному зёрнышку. Но я подавляю свою неприязнь. И беру её на руки. И несу через лес. Она крупнее меня. Сильнее. Выше. И мне очень тяжело её нести. На руках. Мои ноги заплетаются. Но я её всё равно несу. Прямо как из вражеского окружения. На какой-то поляне мы переводим дух. Вернее, дух перевожу я. У неё, по её словам, его просто нет. Я уснула. Когда приоткрыла глаза. Мне показалось, что она измеряет высоту моих ног. Зачем ей? И откуда у неё силы. Не от моего ли граната? У меня осталась половина граната. Мы решили её съесть. Но подруга раньше уже съела свою половину.
– Вот ты. Скажи. Я не верю. Ты же меня оставишь. Бросишь. На произвол судьбы. Тебе тяжело. А я… Тут… Одна. Прошу. Не оставляй.
Она плачет. Но мне почему-то её уже не жаль. Меня начинает раздражать её крупное тело. Длинные волосы. Пухлые губы. Нашла носильщика. Конечно. Только я могу влипнуть в такую ситуацию. С удовольствием бы сейчас её бросила куда-нибудь под куст. И я с каким-то нездоровым чувством представляю себе. Как она лежит одна. Ночью. Кругом страшные шорохи. Скрипы. Шипенье.
– Послушай, – шепчу загадочно, – ты одна. Ночью. А звери есть?
– Коли комары – это звери. То есть. Пожалуй, комары похуже зверей. Они такие наглые… Ты чего! Ты чего! – вдруг испуганно она мне смотрит в глаза.
– Нет! Что ты! Вовсе ничего. А ты не бойся. Я с тобой. – Мне вдруг становится стыдно за свои мысли. С чего это я? Она – мой друг. Мне близкий человек. А я… Такие мысли…
Вдруг я услышала нечто похожее на мурлыканье. Я смотрю в рот своей подруге. Это она шевелит губами. И пытается петь. И даже при этом умудряется кокетливо болтать ножкой. Ля-ля-ля. Ля-ля! Ну, это уже слишком. Я валюсь с ног. Руки мои отекли. А она – ля-ля-ля…
– Послушай. – Она прекращает петь. И так. Между прочим. Как она это умеет. – Говорят, ты подрабатывала натурщицей?
Но я плохо соображаю, что она спрашивает. От сильной усталости в моих ушах стоит беспрерывный звон. А перед глазами – жёлтые круги. Ноги становятся ватными. Но я ими умудряюсь ещё передвигать.
– Я ничего не понимаю. Погоди! Какие ноги? Какая натурщица?
– Ой, ну только не надо! Ты же знаешь прекрасно, что от людей никогда ничего не скроешь. Но обидно, что твоя лучшая подруга узнаёт об этом в последнюю очередь.
Моя лучшая подруга ещё что-то долго объясняет. Настаивает. Утешает. Но я ничего не соображаю. Я знаю только одно. Что надо идти. Что скоро будет вечер. Я беру её на руки. И снова тащу через весь лес. Чтобы нести человека. Который тяжелее тебя в энное количество раз. Надо, если не любить его. То хотя бы питать к нему доброжелательные чувства. Я решаю разобрать себя по полочкам. И искать. На какой такой полочке завалялось подобное чувство. Но полочки оказываются пусты. Я нервничаю. Кусаю губы. Из моих глаз ручьём текут слёзы. Я ощупываю дрожащими пальцами полочки со всех сторон. Заглядываю под них. Но безрезультатно. Мои слёзы падают подруге на шею.
– Ну зачем ты плачешь? Не плачь. Я же твой лучший друг. Я всегда приду к тебе на помощь. Только, знаешь, не носи открытые платья. Сама понимаешь. Мало ли что могут про тебя подумать.
– Прошу тебя. Замолчи. Ну, пожалуйста… Я очень ценю твоё великодушие… Только замолчи.
Подруга надувается, как воздушный шарик. И становится в два раза тяжелее. Затем украдкой достаёт из кармана сантиметровую ленту. И измеряет длину моей шеи.
Я чувствую, что вот-вот упаду. Свалюсь. И никогда больше не встану. Моя подруга уже измеряет меня всю. Каждую мою клеточку. Чем больше измеряет – тем больше вертится. Крутится. И нести её становится просто невыносимо. Наконец, когда мои колени приняли форму буквы “г”. Я замечаю огни города. Лес исчезает. На пороге города стоит муж моей подруги. И широко улыбается своей неврастеничной улыбкой. Подруга соскакивает с моих рук. И вприпрыжку несётся навстречу мужу. Бросается ему на шею. И дрыгает ногами.
– Ах, как я тебе благодарен. – Муж моей лучшей подруги расшаркивается. Раскланивается. Бегает вокруг меня на цыпочках. И пытается нащупать мою руку. Чтобы её горячо пожать. Руку я прячу за спиной.
– Ах, ах! Уголовный розыск. Милиция. Ничего. Никто. Три бессонные ночи. А одного мальчика комары съели. Какой ужас! Она такая у меня слабенькая. Хрупкая. Как мотылёк. Мы твои должники. Коньяк? Вино? За успешное возвращение? Всю жизнь буду помнить. Вот проявление истинного товарищества. Братства! В неоплатном долгу. Сколько доброты! Благородства! Заходи в любое время. Мой дом – твой дом.
Чем больше он говорит, тем сильнее блестят его глаза от нескрываемой ненависти. И на губах время от времени от бешенства появляется пена. Я его понимаю. Волнуется. Вдруг соглашусь. Появляться в любое время суток. Вдруг их дом приму за свой. Вдруг потребую в долг. Вдруг… Ну, кому охота быть вечным должником?
– Исчезаю. – И я машу рукой. И слышу, как подруга за моей спиной доказывает своему мужу. Что у меня фигура – так себе. А муж облегчённо вздыхает по поводу моего ухода. Они танцуют. Кувыркаются. И шлют мне воздушные поцелуи. Я их ловлю на лету. И давлю в своей ладони насколько хватает сил. Из кармана моей лучшей подруги выползает сантиметровая лента. И становится ужасно похожей на змею. Извивается. Подмигивает мне. Шевелит языком. Я сжимаю кулаки. Поворачиваюсь. Бегу, спотыкаюсь. О чьё-то тело. Женщина. Опять женщина! Огненно рыжая. Гибкая, как сантиметровая лента. Так же шевелит языком. Я подаю руку. Она поднимается.
– Ты довольна?
– Очень!
– Изнаночная сторона дружбы – ненависть. Ты разве не знала?
– Не знала.
– А вы бы могли ещё дружить тысячу лет!
– Мне хватило одного дня.
– Ты обрекаешь себя на одиночество.
– Я обрекаю себя на самую верную дружбу – с собой.
Рыжеволосая засмеялась. Достала из сумочки два полных стакана вина. Поставила на асфальт.
– Выпьем?
– С удовольствием.
– За настоящее? – И она посмотрела вдаль. До сих пор не пойму, зачем она отвернула голову. И зачем она дала мне этот шанс. Я незаметно подменила бокалы. Она выпила залпом. И упала замертво. Её тело удлинилось. Позеленело. Передо мной лежала обычная змея. Мерзкая. Гадюка. Я скрутила её в клубок. И нащупала дверь.
Старуха хихикнула. И потерла руки.
– Как думаешь, если её засушить?
– Не стоит. Выгорит при нашем солнце. Станет похожей на сушёный банан. Зачем?
– Ну хорошо. Хорошо. Ты только не волнуйся. Ты не волнуешься? Я тоже не люблю пресмыкающихся. Так что ты правильно. Это… Того… Руки помыла? Ах, да! Сначала её…
Старуха схватила змею за хвост. И, танцуя, пошла на кладбище. И хотя мне страшно хотелось спать. Я, как приличный человек. Собралась с последними силами. И пошла за ней. В соседнюю комнату.
– Может, без гроба – не очень? – И в моём глазу блеснула порочная слеза.
– Ну, знаешь, дорогая, – возмутилась старуха моей внезапной сентиментальностью. – Ещё зарыдай. Если для каждого ползучего гада сооружать гроб. То знаешь… Придётся все деревья повырубить. И не на одной планете.
– Как хочешь. – Я пожала плечами. И села возле ямы. Которую уже успела выкопать моя старуха. Хотя яма – это громко сказано. Старуха и не собиралась копать что-нибудь солидное. Так. Слегка отгребла песок. Небрежно бросила туда бедную змейку. Присыпала песком.
– Будешь? Ну, речь. Стихи. Песни.
– Издеваешься? – обиделась я.
– Не обижайся. Я не хотела оскорблять твои чувства. Но, поверь, тебе удивляюсь. Жалеешь то, о чём думать не стоит. Забываешь мгновенно о том, о чем следует помнить вечно.
– Извини. Мой мозг в данное время не очень-то расположен к философии. Он уже дремлет.
– Так вот. Слушай. Ты как-то странно слушаешь. Будто вовсе и не слушаешь.
– Ты ко мне придираешься. Я очень внимательно тебя слушаю.
– Да. Но иногда мне кажется, что рассказываю стенке.
– Ты не ошиблась. Ты рассказываешь и стенке тоже. Потому что стены имеют уши. Но это вовсе не значит, что я не имею ушей. У меня тоже есть уши. Вполне приличные. И на слух никогда не жалуюсь.
– Ну, хорошо. Хорошо. Ты меня убедила. Так вот. Слушай. На чём я остановилась?
– Ты приходишь к нему…
– Да. Я к нему. А он волочёт меня на кухню. Ставит перед моим носом банку с вишнёвым компотом. И говорит: ешь! Представляешь? Просто вот так: ешь. Я столько ждала. Я так редко его вижу. У него столько всегда работы. А он: ешь! Что я, есть к нему пришла?
– Ты что, вишнёвый компот не любишь? Я что-то не понимаю.
– В том-то и дело, что люблю. Вишнёвый компот. Иначе бы я гордо развернулась. И ушла. Но я люблю этот дурацкий компот. И не могу уйти. Я ложкой выгребаю вишни. Прямо из банки. Хотя бы в стакан положил. Так нет – из банки. Он, наглец, рассчитывал. Что я съем всё. И я, как последняя идиотка. Целый час сижу. И лопаю вишни. Аккуратно складываю косточки на стол. Надо было в лоб ему запустить. И что ты думаешь? Я, действительно, съела всё.