В гавани Канареджио Антонио послал Протеуса в город на разведку, а сам пересел в черную гондолу. У стен Кампо Сан-Джиоббе грелись кошки, а все церкви были безлюдны. Колокола с колоколен исчезли и лежали где-то, упакованные в солому. Папским указом Венеция была отлучена от церкви, и это означало, что теперь ничто не защищает народ Венеции от адского пламени. Более того, это давало право богобоязненным купцам не платить венецианцам долги и грабить их корабли.
Откупорив бутылку бардолино, Антонио протянул ее гондольеру и поинтересовался его мнением относительно анафемы. Тот вынул шест из воды, сделал глоток и задумался. Это был плотный широкоплечий малый, который зарабатывал на жизнь собственным горбом и которому явно было наплевать на дела знати. Наконец он ответил на сочном венецианском диалекте:
— Нечего говорить, колоколов жалко. Зато теперь не надо жениться и ходить на исповедь.
Антонио рассмеялся и назвал его плутом. Гондольер отпил еще вина.
— И Святой Инквизиции тоже нет.
Антонио заметил, что в Венеции живется вроде бы неплохо.
— Да ничего, вот если бы только не мертвые.
Антонио кивнул в знак согласия, устремив взгляд на дома, громоздившиеся друг на друга. Смерть каждый день приходила в город, где не было земли, чтобы хоронить покойников. Если вырыть могилу поглубже, то мертвец окажется в море.
— Какую религию исповедует ваша милость? — спросил гондольер. Антонио ответил избитой шуткой:
— Не говорю по-французски.
Так сказал один фламандский бюргер Роберу д'Артуа, зятю короля Филиппа Французского, прежде чем размозжить ему голову дубинкой в битве при Куртре.
Гондольер захохотал, вернул бутылку и снова взялся за шест. Французы умудрились сделать из религии посмешище, забив до смерти одного Папу и отравив другого. Их ставленник, Климент V, боялся даже ступить в Рим и держал папство, как в плену вавилонском, в Авиньоне, который французы объявили частью Италии, поскольку Авиньон входил во владения Двух Сицилий, и таким образом устроили фарс и из веры, и из географии. Климент V и Филипп Красивый продолжали совершать тягчайшие преступления: они грабили, жгли и мучили несчастных тамплиеров, включая Великого магистра ордена, который приходился крестным отцом детям Филиппа. Церковь, которая пустила на продажу веру и справедливость, не могла внушать страх.
Канал Реджио впадал прямо в Каналаццо, Большой канал, величественный S-образный водный путь, который делал несколько витков в самом сердце Венеции, следуя руслу древней реки, теперь погребенному под верфями, палаццо и амбарами. Баржи и прогулочные лодки заполняли эту главную артерию, украшение и сточную канаву великого города. Человек мог из дверей собственного дома ступить на сходни и не коснуться ногой земли, пока не окажется в Александрии или Марселе.
Антонио вышел в центре города, неподалеку от единственного моста, пересекающего Большой канал. Рыбачьи лодки и торговые галеры разгружались в тени тихого и пустого собора Сан-Джакомо. Здесь были товары со всего света — пшеница, фиги, благовония, миндаль, византийское стекло и рабы с Востока. У прилавка с надушенным кружевом и крашеными восковыми фигурками Антонио наткнулся на поджидавшего его Протея, который доложил:
— Сегодня вечером она будет во Дворе Тысячи Обманов.
Там дают праздник в ее честь. Антонио кивнул. Он хорошо знал эти приемы, где встретишь разве что раскормленных невежд и женшин, подыскивающих себе кавалера. Обычно он бежал от таких праздников, как от чумы.
— А завтра, — продолжал Протей, — она уезжает.
— Уезжает? Куда? Неужели она никогда не перестанет убегать?
— У Сан-Марко ее будет ждать купеческая галера. Они поплывут на Восток.
— На Восток? Господи, но зачем?
— Она получила в наследство земли Висконти в Леванте. Стоят чуть не миллион дукатов. Наверное, ей захотелось чего-нибудь новенького.
Какой же женщине не хочется чего-нибудь новенького? Именно это Антонио и собирался ей предложить.
— Если вы собираетесь ее получить, это должно произойти сегодня, во Дворе Тысячи Обманов.
— Разумеется, я ее получу.
В таких делах он всегда добивался успеха.
— Разумеется.
Слуга отвесил насмешливый поклон.
Антонио захотелось пинком отправить его в канал, но Протей был слишком незаменимым человеком.
Двор Тысячи Обманов, расположенный немного севернее Риальто, на самом деле представлял собой два двора: Двор Первой Тысячи Обманов и Двор Второй Тысячи Обманов. Оба принадлежали семейству Поло, самым знаменитым венецианским авантюристам и купцам. У дверей гостей встречал злодейского вида татарин с черными раскосыми глазами и дьявольским оскалом. Он носил ливрею дома Поло и был окрещен Петром в честь Святого Петра, небесного привратника.
Общество оказалось самым разнородным. Антонио видел коричневые, черные и бронзовые лица под меховыми шапками, восточными тюрбанами и надушенными павлиньими перьями. Он слышал греческую, арабскую, испанскую речь и все итальянские диалекты. Голоса были по большей части мужскими. Венеция брала пример с Востока, где хорошие жены сидели по домам, а на улицу выходили только шлюхи. Но Сильвия была здесь — в сопровождении дочерей старика Поло — в качестве почетной гостьи. Она сменила маску на золотую короткую вуаль. Когда Антонио вошел, она взглянула на него, и ее голубые глаза загорелись.
Он поспешил представиться хозяину Марко, который развлекал пьяных гостей небылицами о Востоке. Какой-то зубоскал-итальянец, размахивая кубком с вином, спрашивал, правда ли, что индийские йоги ходят голыми.
— И члены у них так и висят? Если это верно, то они такие же бесстыдники, как доминиканцы.
— Да, прямо так и ходят, — заверял его Марко. — Но живя в воздержании, они не грешат мужской плотью. Поэтому показывать ее не более стыдно, чем показывать лицо или руку.
Кто-то вмешался в разговор:
— А как насчет тех, что грешат рукой или лицом? Зубоскал все еще пребывал в сомнении.
— Но если они живут в воздержании, то почему их так много? Марко пожал плечами.
— Восток велик. Там множество народов с разными обычаями. В некоторых китайских провинциях, например, придают так мало значения супружеской верности, что жены подбирают на дороге путешественников и приводят в дом. Если муж видит, что перед дверью висит чужой плащ, то он не входит в дом. Иногда по нескольку дней.
Мужчины засмеялись. Именно из-за таких историй Марко получил прозвище Тысяча Обманов.
— Во Франции то же самое, — продолжал кто-то из гостей.
— Бедняги. У наших жен, по крайней мере, хватает стыда, чтобы заниматься этим у нас за спиной.
— Они смотрят на это по-другому, — возразил хозяин. — Путешественник оставляет жене какой-нибудь подарок — безделушку, кусок ткани. Потом и муж, и жена провожают его и при этом машут подарком. Они как бы говорят: «Это было твоим, а стало нашим. А что ты уносишь с собой? Ничего!»
Возможно, благосклонность женщины — это «ничего», но Антонио ради одной-единственной женщины проехал пол-Италии. Поблагодарив хозяина, он прошел через двор в тот угол, где Сильвия поджидала его у фонтана, львиные морды которого изрыгали вино в серебряный бассейн. Под вуалью сияли ее глаза. Те же глаза улыбались ему в ночь карнавала в Вероне. Антонио поклонился.
— Сильвия Лючетта Висконти.
— Храбрый Антонио, наконец-то вы меня поймали.
— Не без труда. — Антонио впервые слышал ее голос, но он казался знакомым, таким же знакомым, как весь облик той, которую он так долго преследовал.
— Вы готовы приподнять мою вуаль и получить награду?
— Я буду счастливейшим из смертных.
В ней странным образом мешались дерзость и тайна. Антонио схватил вуаль и с торжеством сорвал ее с лица Сильвии. Но, когда он увидел это лицо, его рука застыла в воздухе, а язык присох к небу. Золотая вуаль скрывала лицо Пандоры, младшей жены Гракха. Ее губы приоткрылись и произнесли:
— Спаси меня, храбрый Антонио.
Тень
...Я — тень,
И тени вашей поклоняться буду.
Шекспир, Два веронца, акт IV
Тони сорвал с себя шлем, его глаза блуждали по белым стенам туалета. Это был самый страшный из возможных сбоев в программе. Виртуальный маньяк ничуть не возражает против того, что его забрасывает в уличную драку в средневековой Вероне, или того, что мертвый друг похлопывает его по плечу. Но ничего не могло быть хуже реальности, вторгающейся в грезы. Он набрал ПРОТЕУС. И получил ответ: ОШИБКА В ПРОГРАММЕ — ПЕРЕРЫВ ЧЕТЫРЕ ЧАСА.
Четыре часа? Как щедро. Может быть, даже слишком щедро для ерундового сбоя в программе. Обычно для этого требуется несколько минут. ПРОТЕУС готов пойти на большие затраты, лишь бы Антонио сидел на месте, не задавал вопросов и ждал награды, как какая-нибудь павловская собака.
Тони вскочил, выдернул из вены капельницу, с треском закрыл футляр набора жизнеобеспечения и стал судорожно натягивать штаны. Может быть, он и был виртуальным маньяком, но идиотом он не был. Тони знал, что происходит с лабораторными собаками, когда они становятся не нужны.
Зажав под мышкой клавиатуру и набор жизнеобеспечения, он открыл замок на двери туалета. Ему было ужасно жаль оставлять вело-тренажер. В открывшуюся дверь хлынул свет, который показался Тони таким ярким, что он чуть не ослеп. На подгибающихся ватных ногах он направился к двери, стараясь сфокусировать зрение. Снаружи на двери была табличка НЕ РАБОТАЕТ.
Он сорвал табличку и положил ее в карман — на всякий случай. Потом неуклюже побежал по лесной тропинке. Туалет находился в малопосещаемом, запущенном уголке общественного парка. Высоченные, обвитые плющом стволы уходили в небо, а между ними вились яркие летучие ужи.
Впервые за долгое время Антонио перемещался в пространстве собственными усилиями и не находил это ни приятным, ни удобным. Если бы притяжение Ариеля было больше 0,5 g, ему вообще пришлось бы, ползти на четвереньках. По боковой дорожке он потрусил к погрузочной площадке на склоне го