Балавинский и Вырубов, как мы увидим позднее, сослужили мне весьма важную службу вечером 26 августа, и ничего более. Я также затем остановлюсь на обстоятельствах, при которых полковник Барановский и капитан флагманского корабля Муравьев выражали свои взгляды. Относительно намеков на влияние на меня Гоца и Сенсинова я могу значительно расширить список «безответственных советчиков», добавив в него представителей других политических партий (c.-д., эсеров, кадетов и других)[6], с которыми я в обязательном порядке консультировался всякий раз при реформировании правительства. Я не считаю возможным сформировать серьезный кабинет, не изучив пожелания и тенденции политических партий, призванных поддерживать правительство.
Однако когда встает вопрос не о политическом соглашении для формирования коалиционного правительства, а лишь об одной из административных мер, тогда наиболее влиятельные «безответственные советчики» остаются бессильными, даже «Гоц и Сенсинов». Например, оба они решительно протестовали от имени с.-д. партии против назначения Б. В. Савинкова заместителем военного министра, и все же он был назначен, несмотря на их возражения.
«Более того, — продолжает Савинков свои разоблачения, — полковник Барановский часто выражал свои взгляды о назначении и отставке людей, относящихся к высшему командованию». Однако полковник Барановский был главой моего военного кабинета, и его обязанность состояла в том, чтобы давать мне правильную информацию и делать выводы по военным вопросам, встававшим передо мной. Более того, одно только его мнение о штате военного департамента помогало мне более тщательно изучать каждое дело. Савинков даже внес моего восемнадцатилетнего адъютанта в список «безответственных советчиков». Что ж, в данном случае он нанес мне удар, и я не в силах отвести это обвинение.
Я намеренно задержался на этих частностях, чтобы привести пример того, как пишется история и создаются легенды. События 3–5 июля в Петрограде, прорыв фронта, правительственный кризис, сложности с разными народностями (инородцами), экономические трудности, продовольственный кризис — все это создавало проблемы, которые численно сократившемуся правительству (его только что покинули кадеты) приходилось решать сразу и одновременно.
Лично на мне лежала задача справляться со всеми этими делами: почти двадцать четыре часа, растягивая их, я должен был делить свое время между высшим государственным руководством, внутренней политикой, докладами из Министерства войны и флота, а также продолжительными поездками на фронт или в Ставку. В такое время железнодорожный вагон означал отдых — передышку, когда человек мог перестать быть премьер-министром, а просто спокойно сидеть и слушать, и когда можно было позволить собеседникам вести неофициальную, непринужденную беседу, обсуждая разные темы, ибо вне поезда мои сотрудники работали, как каторжники. И вот теперь такая железнодорожная передышка обретала историческое значение, а случай преобразовал обычные разговоры компаньонов на животрепещущие темы в политическое событие, в центре которого они оказались. И когда позже Временное правительство не действовало согласно «нашему докладу», естественно, вся вина упала на других советчиков, которые играли на «слабости» премьера. Люди, желающие править, должны уметь спокойно выслушивать других и позволять им высказывать свои мысли, потому что это позволяет человеку соприкоснуться с еще неосознанными надеждами и стремлениями представителей разных социальных кругов. Разумеется, мы не освобождали себя от работы даже в поезде. Поэтому в данном случае я внимательно прислушивался ко всем заключениям Савинкова по военным вопросам и к его беглой характеристике генерала Корнилова, поскольку в будущем им обоим было суждено занять более ответственные посты.]
Параграф 3
Председатель. Каково было ваше отношение, а также отношение Временного правительства к предложению генерала Корнилова об укреплении дисциплины в армии и возвращении порядка на фронте и в тылу? А также относительно его программы и приказов после того, как он был назначен Верховным главнокомандующим?
Керенский. Ну, понимаете ли, здесь следует рассмотреть обе стороны вопроса: суть его желаний и внешние формы, в которые он их облек. По существу, предложенный им план уже отчасти был выработан Временным правительством, и ожидалось, что он будет применен на практике в соответствии с мерами правительства, которые предусматривали координацию отношений между комитетами, комиссарами и командным составом; определение их прав и обязанностей; укрепление армейской дисциплины, восстановление и укрепление авторитета офицеров и т. д. Все это уже было выработано правительством. Единственное новшество состояло в том, что предложения стали требованиями, выдвинутыми генералом Корниловым в адрес Временного правительства, что было особо подчеркнуто. Более того, он настаивал на репрессиях, например, на смертной казни, революционных трибуналах в тылу и т. д. Часть Временного правительства ратовала за полное принятие «требований» генерала Корнилова. Я лично и большинство его состава придерживались такого мнения, что требования Корнилова, как и все предложения других командующих, какой бы высокий пост они ни занимали, могли лишь служить материалом для свободного обсуждения Временным правительством. Ибо мы в принципе не могли отклониться от принятого курса действий, который состоял в постепенном введении необходимых мер, без создания при этом ненужных потрясений в армии и в стране. Что же касается формы требований Корнилова, то здесь Временное правительство, выступив единодушно, было вынуждено энергично протестовать против ультимативной манеры Корнилова, чтобы защитить права и престиж верховной власти государства.
Первый свой ультиматум генерал Корнилов представил немедленно после его назначения на пост Верховного главнокомандующего и еще до того, как он покинул Бендеры. Я отправил ему общепринятую телеграмму с поздравлением, выражая надежду, что под его командованием и т. д. Короче говоря, в тексте было то, что обычно говорится в подобных случаях. Мне казалось, что этот человек честно желает работать, и будет делать это. В ответе на мою телеграмму я сразу же и получил этот первый ультиматум. Вы знаете, дело Черемисова. Я сказал Временному правительству, что мы должны немедленно отправить в отставку Корнилова и что если мы желаем восстановить дисциплину в армии, то мы должны начать, приведя в пример Ставку главнокомандующего. Однако мое предложение не было принято, а Корнилов истолковал нашу снисходительность как признак беспомощности.
[На самом деле генерал Корнилов во время первых суток своего пребывания на посту Верховного главнокомандующего умудрился послать мне две ультимативные телеграммы, с которыми я поступил не одинаково. Я просто для себя отметил первую телеграмму. Я не стал докладывать Временному правительству, несмотря на то что в ней содержались не больше не меньше как «условия», при которых генерал Корнилов соглашался оставаться главнокомандующим. Вот текст его ультиматума: «Как солдат, обязанный показывать пример военной дисциплины, я повинуюсь приказу Временного правительства, назначающего меня на пост Верховного главнокомандующего; но теперь, будучи им и гражданином свободной России, я заявляю, что буду оставаться на этом посту столько времени, насколько, по моему убеждению, я буду полезным для моей страны и установления режима. В соответствии с вышеприведенным утверждением, заявляю, что я принимаю это назначение, но при этом выдвигаю следующие условия: 1. Я несу ответственность только перед своей совестью и всем народом. 2. Абсолютное невмешательство в мои властные приказы, включая назначения на высшие командные посты. 3. Распространение всех мер, недавно принятых на фронте на все районы в тылу, где находятся резервы армии. 4. Принятие моих предложений, обозначенных в телеграмме в адрес совещания 16 июля в Ставке…»
Сегодня, оглядываясь на события, произошедшие позже, я могу сказать, что эти «условия» производят гораздо менее наивное впечатление, чем это было 20 июля 1917 года. Тогда, если бы к ним отнеслись серьезно, официальное обсуждение ультиматума генерала Корнилова, действующего «теперь, как Верховный главнокомандующий», могло бы привести к неизбежным последствиям (см. пункты 1 и 2 условий), а именно — к отстранению генерала Корнилова с его поста с привлечением его к суду в соответствии с военным статутом. И все же, весь документ доказывал отсутствие хотя бы элементарного знания основ государственного управления в такой степени, что кажется невозможным корить этого отважного солдата, который, ничтоже сумняшеся, подписал документ, навязанный ему «случайными людьми». В то время я полностью разделял выраженное позднее мнение князя Г. Н. Трубецкого о генерале Корнилове.
«Мое общее мнение о Корнилове, — писал князь Трубецкой, — состоит в том, что он, прежде всего, солдат, неспособный ухватить сложные политические вопросы, и в качестве такового он являет собой особенно замечательный образец нашего командного состава». Вспоминаю, что, прочитав условия Корнилова, я вручил телеграмму Савинкову и Барановскому. Оба они сказали, что она не стоит внимания, а Савинков добавил, что на генерала снова оказали влияние беспринципные авантюристы, окружавшие его, и что, получив соответствующие объяснения, Корнилов осознает свою ошибку.
Если вы не будете забывать, что это были времена, когда «все и всякий» ничего, кроме «требований», не адресовал Временному правительству, когда отношение человека, требовавшего что-то, было единственно принятой формой отношений к властям; если вы поймете вполне закономерное поведение людей, опьяненных свободой после долгих лет рабства, властный стиль которых был выработан на уличных митингах и заседаниях Государственной думы (именно в такой манере вещал оратор со стороны «революционной демократии» и Главного комитета Союза офицеров), если вы будете все это держать в уме, то поймете, почему я посчитал условия генерала Корнилова простой