ил велосипед, бежал на лыжах на чемпионате республики, любил водные лыжи, у тебя получалось все, за что ты ни брался: спорт, карьера, пьянство. Даже на свадьбу надел не галстук, а пижонскую брошь. Ты планировал жить за границей и заставил мать поступить в медицинский. У жен дипломатов должно быть высшее образование и нужная в посольстве профессия. Мать, с трудом поступив в институт в двадцать шесть, доучилась, а ты вылетел сразу, с первого курса, но никому ничего не сказал и пять лет мудохался в Москве, делая вид, что успешно сдаешь сессии. На что ты рассчитывал? Боялся проиграть, но разве от этого кто-то выиграл?
Все, конечно, открылось. Заподозрив неладное, мать послала запрос в Москву. Ей ответили: студент Дозморов В.С. отчислен с первого курса в 1976 году. Так рухнула ее мечта о счастье. Бедные провинциальные советские студенты 70-х, что вы видели? Польские журналы мод, дрянное индийское кино, джинсы с барахолки и “Битлз” с мягкой пластинки — приложения к журналу “Радуга”. Жить за границей — верх мечтаний. Теперь мы, ваши послушные дети, добиваемся вашего успеха, исполняем ваши мечты, старательно обосновываемся в Америке и Европе, в крайнем случае, здесь, в Москве, где я обязательно куплю тебе квартиру, черт с ним, с домиком в Калабрии.
Нам тут задали на дом сочинение на тему: “Главное событие в моей жизни”. Можно, я сдам его сейчас? Спасибо. Итак, главное событие в моей жизни — развод родителей. Все. Татьяна Васильевна, я положил тетрадь и дневник вам на стол. Наверное, вы всегда хотели получить в качестве сочинения краткую исчерпывающую максиму, как в фильме “Доживем до понедельника”, и поставить юному философу справедливую пятерку? Ну, так на кого вся надежда? На вашего любимчика Сережу Гусева? Как бы не так.
Что заставляет хилого мальчика из австрийской деревни колоть себе анаболики, становиться “Мистером Вселенная”, спасать чертов мир в дурацких фильмах, нанимать имиджмейкеров, учиться говорить, грамотно вкладывать деньги, врастать в калифорнийскую элиту и, наконец, побеждать на выборах губернатора? Зуб даю, быть Шварцу президентом Америки. Этого хотят все русские идиоты, все те, кто смотрел “Рембо” и “Красную жару” в кооперативных видеосалонах конца восьмидесятых. Билет стоит рубль, на рябом экране почти ничего не видно, переводчик мерзко гнусавит и пропускает ровно половину. Не важно. Зато у нас есть мечта. Смотри, как он его мочканул. Бессердечие, молодость. Небо было голубым и безоблачным, а сникерсы необыкновенно вкусными.
Однажды на лавочке после баньки завели мои старинные школьные друзья под черный “Гиннес” и креветки философский разговор на тему: “Каким я себя вижу через двадцать лет?”. Я с грехом пополам заканчивал филологический, Дима и Леша — экономический и уже возглавляли отделы в местных коммерческих банках. Разговор обещал быть не праздным, хоть и с явным оттенком самолюбования, по лицейской традиции. Итак. Сэр, ваши планы на ближайшую жизнь? Каким вы видите себя в сорок лет? Сенатором? Генералом? Мореплавателем? Или, быть может, выйдете на Сенатскую площадь в двадцать пять, чтобы в сорок гнить в Туринске на поселении? Хороший вопрос, мои дорогие. Никаких, собственно. Никаким не вижу. Спасибо, что спросили.
Как я стал тем, кем стал? Или, точнее, как я стал никем? Невидимкой, забытым в тылу врага разведчиком, без рации и связи. С утра удачно притворяешься главным редактором глянцевого журнала, но к обеду маска слезает, ус отклеивается, сил больше нет играть, и гонишь на служебной машине на выдуманную встречу с клиентом — скорей домой, гори оно все синим пламенем. Разве об этом ты мечтал на диване с приключенческим романом? А о чем тогда? Хотите знать? Тогда отбросим за наивностью советские мальчуковые мечты заделаться космонавтом, пожарным и летчиком. Слишком тривиально. В первом классе наш герой заявил, что пойдет в суворовское, но, полагаю, лишь благодаря ежедневным прогулкам вдоль литой чугунной ограды училища. Мечты о карьере доблестного борца с огнем были вызваны топографической близостью к дому соответствующего учебного заведения — училища пожарного. Мореходка белела в океане будущей жизни всем блеском парусов четырехмачтового барка “Крузенштерн” — под влиянием Лехи Ситникова. Стихи — кто их не писал тогда в лицее? Филфак, аспирантура, что тут скрывать, — чтобы не идти во цвете лет в армию. Ничего своего, все брал взаймы, дурачок, а отдавать-то придется с процентами, причем крупными. Что я предъявлю беззубой старухе, что положу на зыбкую чашу весов в особенно пасмурный день жизни? Несколько десятков слабых подражательных стихотворений? Изумительный, но ненаписанный роман? Десять литературоведческих статей в провинциальных научных сборниках? Обиды на погибшего друга, которого не могу простить за мелкие пакости?
Безотцовщина, нервные вундеркинды с грустными глазами, любимцы и отрада наших измученных учителей, мы шутя выигрывали у них, нормальных мальчиков, одно школьное сражение за другим. Талантливо возводили модели знаменитых судов, непревзойденно играли в драмкружке при Дворце пионеров, издавали рукописный поэтический журнал, штудировали историю движения декабристов, сочиняли гениальные стихи, поступали на факультеты с красивыми названиями, занимались блефом в аспирантуре, спивались и вешались. Вся наша жизнь — выдумки, ерунда, глупости. Вы нам это доказали со всей очевидностью. Ваш реванш сокрушителен. Справедливость восторжествовала очень скоро и предельно убедительно, кто бы спорил. Как слоган, который я за сто баксов придумал для “Мерседеса”: “Уверенное превосходство”. Все деньги и власть достались вам, но вся будущая бренная слава нам, могу поспорить. Либо статус, либо деньги, как учил Владимир Анатольевич Пивсаев, врач-психотерапевт высшей категории. Так устроено долбаное современное общество, это вам не бинарный тип культуры, когда одна, большая, часть социума кормит другую, меньшую, за что последняя расплачивается вырождением и производством культурных ценностей, а жаль. Вот, например, откуда в России взялись профессиональные литераторы? Скупой рыцарь Сергей Львович Пушкин не давал сыну наследство, вот откуда. Впрочем, статус и сейчас может со временем начать приносить деньги. Тем и живем, пироги жуем. Я, пожалуй, загляну к вам в четверг, как обычно, в три, посудить о том, когда же сбудется обещанное.
Вас вел жизненный пример отца — у нас на этом месте была постыдная пустота, которую надо было чем-то заполнить. Вы планировали — мы мечтали. Вы не хватали звезд с неба — мы вечно витали в облаках, бестелесные ангелы. Вы учились — мы бухали. Вы заканчивали за границей MBA и уезжали работать в транснациональные корпорации — мы только протирали заспанные глаза и изумленно глядели на изменившуюся страну. Волшебные стихи наши никому не нужны, модель “Титаника” утонула, подобно своему прототипу. Дурная наследственность, что вы хотите.
Но и у проигравших есть свои преимущества, хотя бы мщенье, тихая мечта ожесточенного сознанья, извините, если цитирую с ошибкой. Вот возьму и заберу вас в свое маленькое возмездие. Тихонько сниму с булавок, поставлю на расправилку и буду изучать, как Набоков своих чешуекрылых.
Спасибо, Владимир Анатольевич, за науку, преподанную мне холодным летом 2000-го. Теперь я знаю, как это делается. У меня будет и статус, и деньги. Я тут составил список всех, кто может помочь мне с работой. Первая в списке — Вера Тарасова, умница и красавица, кандидат филологических наук и бизнес-леди. Два года назад мы с ней, аспиранты кафедры русской литературы ХХ века, гуляли по бережку территории дома отдыха “Зеленый мыс”, где били баклуши на международной филологической школе, и я взял с Веры слово, что примет меня на работу, когда буду умирать с голоду. Исследователь Бабеля, Вера уже тогда была по совместительству “паблишинг директором” местного глянцевого журнала “Я — покупатель”. Прошло с тех гуляний под луной два года, и вот я позвонил, с голоду пока что не умираю, но финансы уже поют малые лирические произведения песенного жанра. Оказалось, штатной работы для меня нет, но есть у редакции надобность в приходящем журналисте, который бы писал талантливые и живые рекламные тексты для клиентов журнала. Сто рублей за тысячу знаков, считая пробелы. Ура. Значит, так. С утра по субботам буду учить второкурсников уму-разуму за двадцать долларов в месяц, а в остальное время работать преуспевающим коммерческим журналистом за те же деньги, только в день. Я буду велик и двулик. Днем скрепя сердце пишу глупости о новинках итальянского трикотажа, а ночью, черт побери, смываю позор бесчестья нежными метафизическими восьмистишиями, от которых, конечно, не откажется всякий уважающий традицию толстый литературный журнал. Каких-нибудь два-три года, и они соберутся в изящный сборник, который заинтересует издателя и, выйдя небольшим тиражом, сделает негромкое, но прочное имя сочинителю. За ним последует следующий, раскрывающий новые грани таланта г. Дозморова, а затем литературную общественность взволнует пронзительная лирическая повесть о детстве и юности автора. Как чертик из табакерки, я выпрыгну на авансцену литературного процесса. И тут-то статус начнет потихоньку переходить в деньги, и наконец я, не нуждаясь больше в унизительной рекламной халтуре, торжественно положу на стол руководителю заявление об уходе. И не уговаривайте меня, я слишком долго этого ждал, я слишком многим ради этого жертвовал.
Понимание того, что деньги — это мотор жизни, очень скоро сменилось осознанием того, что мотор, которым обладаю я, очень уж маломощный. “И это все?” — подумал я, получив однажды очередную зарплату. Дешево же ты продал свою свободу, дружок. Но уже набрал всякой дряни в кредит, уже привык хвастать служебным сотовым, уже невозможно отказаться от привычки завтракать в кафе неподалеку от офиса, ездить на работу и домой на такси, покупать любые книги в “Букинисте” и злить Диму Рябоконя рассказами о своей невероятной дольче вита.
Милая Вера. Ты очень хороший руководитель. Как только я переставал видеть перспективу и грустнел, ты мягко приоткрывала мне новые тайные возможности карьерного и финансового роста. И однажды, получив приятно упитанный конверт и поняв, что через считаные месяцы легко смогу купить машину, а через год — и квартиру, я вспомнил фразу Владимира Анатольевича, которую было забыл, не придал ей тогда значения, а скорее всего, просто не понял, и, как пишут в дурных романах, похолодел. Он сказал, что о статусе не забывают, только если речь не идет о действительно крупны