И едва задремал, как сразу проснулся: стайка туристов бежала вслед за молоденькой девушкой в белой блузке. У всех был такой озабоченный вид, как будто сейчас должно начаться землетрясение.
«Все счастливые туристы похожи друг на друга, все несчастные…» — и вскочил, потому что было в этой стайке что-то заразительное.
Ильин догнал экскурсию, но старался держаться позади, чтобы не привлекать к себе внимания. Чем-то он всегда выделялся, может быть, виноваты большие феэргешные очки! Касьян Касьянович как-то сказал, что на приеме Ильин выглядел министром больше, чем сам министр.
Еще один переулочек и еще один. Ильин уже ругал себя: бежит как на марафоне, а в эпицентре окажется сувенирный киоск. Этим, как правило, заканчивается свобода выбора.
Еще раз вправо, еще раз влево, и вдруг открылась площадь и в глубине ее — словно фотографию из альбома сына вставили в проектор — знаменитое медресе.
Экскурсанты сгрудились вокруг белой блузки:
— То самое?
— А верно, что здесь рубили головы преступникам?
— И неверным женам?
— Сейчас бы вот так! — сказал чей-то внушительный бас, и все засмеялись.
— Не торопитесь, взгляните отсюда на медресе: глубина площади усиливает архитектурный эффект.
Но все уже бросились на штурм медресе, и Ильин вместе со всеми.
Да, великолепно, великолепно! Стены смотрятся, как гигантские ковры, мраморные панели, мозаики из цветных кирпичей, майоликовые панно — звезды на терракотовом фоне. И эти удивительные бирюзовые изразцы!
— Медресе построено в пятнадцатом веке, оно служило не только местом преподавания богословских дисциплин, но и светских наук: астрономии, математики и даже философии. («Текст, по-видимому, совершенно для нее привычный, отполированный временем, как ступени старой лестницы».) Властелин Двуречья был не только жестоким самодержцем, но и просвещенным человеком своего времени. Вот эти сводчатые айваны служили и для молитв, и для занятий. А вот эти кельи — худжары, обращенные во двор аркадой лоджий…
— Подходяще! — сказал все тот же веселый бас. — Согласен на обмен. А как с удобствами?
Снова все засмеялись.
— Обратите внимание на облицовку из фигурных плиток голубой и синей поливы. Тончайший надглазурный золотой орнамент… — Она с опаской взглянула на экскурсантов.
«Бедняга», — подумал Ильин.
— Чистота красок… Особенно хорош синий цвет, он и похож на весеннее небо, и в чем-то контрастен.
«Нет, это уже не заученное…»
Но в это время снова вмешался знакомый бас:
— Пятьсот лет без капремонта?
«А что, если я ему врежу в рыло?»
— Я прихожу сюда в разное время года. Летом цвет плиток голубее, в нем растворяются и белый и блекло-синий…
Голос негромкий, но сильный и чуть-чуть с хрипотцой.
— Кто любит бирюзу, должен приезжать к нам осенью.
Она была старше, чем показалось Ильину вначале: лет двадцать семь, двадцать восемь.
— Весь этот орнамент — старинные надписи. Почерк куфи сложен, но только он один способен создать такой узор… Это не настоящие минареты — это башни. Так было задумано архитектором…
Пауза. И после паузы негромко:
— Мне очень нравятся эти строгие вертикали.
Экскурсия кончилась, Ильин сказал:
— Когда вы не шпарите по книге — это просто замечательно. — И протянул руку: — Ильин.
— Лара. Значит, вам все-таки понравилось?
И снова Ильина кольнула жалость.
2
— В школе я завалил сочинение по истории, — весело рассказывал Ильин. — Подвел меня Медичи. Это вроде вашего властелина Двуречья. С одной стороны, Медичи был просвещенным человеком, при нем процветало искусство, с другой стороны, его жестокость была ужасной. С одной стороны, Флоренция при Медичи достигла своего расцвета, с другой стороны…
— Камешек в мой огород? — спросила Лара.
— Ничуть. Знаете, что меня погубило?
Они сидели в столовой самообслуживания. Народу полна коробочка, но Ильину ничто не мешало, давно он не чувствовал себя так молодо.
— Погубила меня отчетливость, этакая, знаете, обнаженность. «С одной стороны» и «с другой стороны», и каждый раз с красной строчки. Но против моей воли — смею вас заверить, ничего я не хотел, кроме хорошей отметки, — получилась карикатура. — Ильин выпил воды, гуляш был дьявольски наперчен. — А карикатура, милая Лара, — вещь опасная. Наш преподаватель истории, человек в высшей степени интеллигентный, но и в высшей степени напуганный, подозревал меня бог знает в чем. Ему бы пройти мимо, поставить трояк, и все, но надвигался Петр, тут уж сплошь «с одной стороны» и «с другой стороны», и он закатил нуднейшую нотацию и привлек весь класс к обсуждению. С тех пор стоило ему только показаться, как начиналось всеобщее гуденье: «с одной стороны, с другой стороны». Вам взять компот?
— Нет, спасибо.
— Вот видите, как все ясно, что касается компота. Но если говорить серьезно, я думаю, вы любите искусство больше истории.
— Не знаю… может быть… Все так тесно связано: художник и время…
— Художник и время? — (Настоящий студенческий спор!) — В истории не раз бывали мелкие дрянные времена, но почему именно тогда жили и творили великие художники?
— Можно ли называть мелкими и дрянными времена, если тогда жили и творили великие художники?
— А вам идет спорить, — сказал Ильин. — Есть женщины, которые все теряют, едва только начинают говорить о чем-нибудь серьезном…
— Разве эпоха, в которую жил Рубенс, была знаменита только Рубенсом? — нетерпеливо спрашивала Лара.
Ильин засмеялся:
— Бурное развитие ремесел… Мануфактуры… Больше я ничего не помню. Милая Лара, я учился в те счастливые времена, когда Иван Грозный был признанным гуманистом, вроде Эразма Роттердамского. Малюта Скуратов тоже, кажется, играл какую-то прогрессивную роль. Я просто закачался, когда прочел у Ключевского, что сотни лет татарского нашествия едва ли принесли столько вреда русскому народу, сколько одно это грозное царствование.
— Я мечтала подписаться на Ключевского, два года отмечалась, но так ничего и не вышло.
— Ну, Ключевского я вам достану, — сказал Ильин. — Приеду в Москву и вышлю, не сомневайтесь.
— Я так и думала, что вы москвич.
— А что, есть особые приметы?
— Вы извините, но мой перерыв окончен. До свиданья!
— До свиданья, — машинально сказал Ильин. — Постойте, куда же вы?
— У меня еще две экскурсии…
— Но, может быть, встретимся вечером? Надо же доспорить…
— Так ведь и я за Ключевского. Ну хорошо, давайте встретимся вечером.
— На этом самом месте?
— Нет, лучше дома. Детская, восемь. Если не сможете, вот телефон, это у соседей, они мне передадут.
Ильину понравилось, что она пригласила домой без жеманства. И спорила смело. Вспомнился университет. Но разве в те времена спорили, разве тогда не все сразу становилось ясным? Спорили, да еще как! И самым языкастым был в те времена Ильин. На пятом курсе чуть без диплома не остался. Но тут повезло: оказалось, что «идейки» Ильина совпали, Эразм стал котироваться, а Малюту списали как миленького. «Пришла ильинская пора», — шутил профессор, еще недавно выдававший Ильину такое, что стипендией и не пахло, приходилось ходить по домам «лудить, паять, кастрюли починять».
Ильин еще долго стоял у медресе, вспоминая: «Кто любит бирюзу, должен приезжать к нам осенью…», негромкий, но сильный голос, чуть-чуть с хрипотцой, вспоминал он и свои дерзкие ответы в университете, дело было еще на Моховой…
Азимов ждал его в холле, и Ильин сразу сказал, что уже успел посмотреть кое-что и что «ножки гудят», может быть, театр в другой раз?
Приговор «Марии Стюарт» Азимов выслушал спокойно, но напомнил, что по программе их сейчас ждет домашний обед.
— Да, да, конечно! — (Хочешь не хочешь, а политес надо соблюдать.)
Жили Азимовы в новом районе, в благоустроенном коттедже, но тесно. Старший сын и младший, у обоих жены и дети, и еще незамужняя дочка, чуть постарше внуков, и еще какой-то красивый парень с совершенно русским, рязанским лицом, к тому же и стриженный под Иванушку. Ильин с трудом понимал, кто есть кто, и только об Иванушке узнал, что тот был усыновлен Азимовым еще в войну «вот таким малюсеньким».
Ильин старался «держать площадку» и очень смешно, в лицах, рассказал, как принял купеческую мечеть за ту самую, тысячелетнюю. Этакий столичный вертопрах, наслышавшийся баек о Востоке.
— А кто вам показывал медресе? — спросил Азимов. — А, Лара! Очень, очень милая женщина. Жаль, неудачная жизнь в личном плане. С мужем разошлись, маленькая дочь, тяжело, конечно…
От Азимовых Ильин вышел в сильнейшем цейтноте. Но он знал, что первая же машина остановится, как под гипнозом, стоит только ему поднять руку. Феэргешные очки сработали безотказно. Разбойного вида паренек не только взял его в машину, но и помог найти торт и бутылку болгарского, а потом погнал на Детскую, 8.
Улочка была узкой, небольшие домики стояли сплошной стеной, дымной от близкой луны. Длинный прямоугольный двор, полно детей, вислоухий щенок, безумно счастливый от кухонных ароматов, от близости детей и от лунного света, в глубине двора почтенный старик пьет чай: кухонный столик, клеенка, белеют чайник, пиала. Дом двухэтажный, второй этаж с галереей, оттуда слышится соната Грига и беспрерывные телефонные звонки. И еще слышится какой-то тупой звук, кажется, рубят капусту. Мудрено во всем этом найти человека. Но тут он увидел Лару.
Ильин заметил и новое платье, и прическу, и тоненькую цепочку с медальоном. Платье — оранжевые и черные тона — показалось ему слишком броским, белая блузка и черная юбка шли ей куда больше. Было что-то старомодное и в этом броском платье, и в прическе, и даже в модном медальоне.
— Я думала, вы уже не придете…
— Разве я опоздал?
— Не знаю, я не смотрела на часы.
«Скажем прямо, вниманием она не избалована», — подумал Ильин, но улыбка у нее была такая милая, так хорошо сияло ее лицо, что все остальное было неважно.