[149]РГАЛИ. Ф. 2361. ОП. 1. ДЕЛО 58. Л. 2Перевод с немецкого А. Канцедикаса
Рождение
Мое поколение родилось за пару дюжин лет до Великой Октябрьской революции.
Предки
Несколько столетий назад наши предки имели счастье сделать большие открытия.
Мы
Мы внуки Колумба, создаем эпоху великолепных изобретений. Они сделали наш земной шар совсем маленьким, однако наше пространство расширяется и наше время возвышается.
Сенсации
Моя жизнь сопровождается невиданными сенсациями. Едва мне исполнилось 5 лет, как мне воткнули в уши трубу эдиссонинского фонографа[150] 8 лет – я в Смоленске на первом трамвае[151], и все крестьянские лошади спасаются бегством из города от этой адской силы. Еще несколько лет – и полетели в Германию через мою голову цеппелиновые воздушные шары[152], и аэропланы кувыркались в своей «воздушной петле». День ото дня увеличивается темп моей скорости. И хотя я сам, благодаря ошибкам мотора, еще бегаю пешком, я вижу, однако, что через несколько лет сегодняшние парусоткилометровые скорости будут казаться бегом улитки.
Сжатие материи
Мою колыбель качала паровая машина, и в то же время она уже отдымила ихтиозаврам. Машины имеют в своих сытых животах полно кишок, уже живут спрессованные черепа динамо-машин с их электрическим мозгом. Материя и дух спрессовались в одно. Я вижу, как сила без труб, проводов и кривошипов переносится прямо на производство, гравитация и сила тяжести преодолены.
Мои глаза
Объективы и окуляры, точные инструменты и вертикально-рефлексные камеры кино с его лупой времени, рентгеновские и XYZ-лучи, поставили, всадили в мой лоб глаза, различающие в 20, 2000, 2000000 более тонкие детали, чем волос.
1918
1918 год блеснул в Москве перед моими глазами, как молния, которая расколола мир надвое. Эта вспышка разделила наше настоящее, как клин, между вчерашним и завтрашним. И мой труд вложен в то, чтобы этот клин вошел глубже. Надо было выбирать – сюда или туда: середины не было[153].
Сегодня и каждый день между завтраком и послеобеденным чаем вы общаетесь с искусством всех веков и частей света. Этим бациллам времен ихтиозавров мы противопоставили наши творения радиовремени. Тогда наше искусство называли словом «абстрактное». Однако «абстрактны» радиоволны или «натуралистичны»? Я боролся против искусства во имя искусства и теперь вижу, как искусство стало частным делом искусствоведов, критиков, любителей. Проклятья, еще раз.
Проун
Полотно картины стало для меня слишком узким. Круг гармонических цветов изящного искусства тоже. И я сделал проун как переход, пересадочную станцию от живописи к архитектуре[154]. Я использовал в качестве основы холст и деревянную доску, на которой работал с черно-белым и красным как с материей и материалом. На этом пути формировалась реальность, которая отвечает новой реальности мира.
Новая реальность
Новые открытия, которые позволяли двигаться в пространстве новым образом и с новыми скоростями, создавали новую реальность. Статичная архитектура египетских пирамид преодолена: наша архитектура катится, плывет, летит. Форму этой реальности я хочу найти и создать.
«Der Lebensfilm von El bis 1926».
Опубликовано: El Lissitzky. Maler, Architekt, Typograf, Fotograf Erinnerungen, Briefe, Schriften/ Hrsg. von S. Lissitzky- Kuppers. Dresden, 1967. S. 325–326.
Печатается по изданию: Канцедикас А., Яргина З. Эль Лисицкий. Фильм жизни. 1890–1941. В семи частях. М.: Новый Эрмитаж-один. 2004. С. XI–XIII.
Наша книга Gutenberg-JahrbuchMainz. 1927Перевод с немецкого С. Васнецовой
Любое достижение в искусстве неповторимо, оно не подвержено развитию. Вокруг него со временем возникают различные варианты на ту же тему. Они оказываются порой утонченнее, порой тривиальнее своего образца, но редко достигают его изначальной силы. Так продолжается до тех пор, пока воздействие художественного произведения из-за длительного его использования не станет столь автоматически механистичным, что чувства откажутся реагировать на затасканные приемы и наступит время для нового достижения.
Однако так называемое техническое неотделимо от так называемого художественного, и поэтому мы не должны легкомысленно отмахиваться от этой глубокой взаимосвязи посредством двух-трех хлестких фраз. Так или иначе, Гутенберг, изобретатель системы подвижных литер, напечатал этим способом несколько книг, которые являются наивысшим достижением книжного искусства. За этим следует несколько столетий без каких-либо основополагающих изобретений в нашей сфере (до появления фотографии). В книжном искусстве мы обнаруживаем более или менее виртуозные вариации в сочетании с процессом технического совершенствования орудий производства. То же самое происходит со вторым изобретением в визуальной сфере с фотографией. В тот момент, когда мы отказываемся от обычного высокомерия, нам приходится признаваться в том, что первые дагеротипы – это не примитивы, а наивысшие достижения искусства фотографии.
Эль Лисицкий. Книга «Маяковский для голоса». Развороты. 1922–1923
Эль Лисицкий. Книга «Маяковский для голоса». Развороты. 1922–1923
Близорукостью было бы полагать, будто появление машин, то есть вытеснение ручных процессов машинными, само по себе явилось основной причиной изменения внешности и формы вещей. Изменения в первую очередь определяет потребитель со своими требованиями общественный слой, который «дает заказ». В наше время это не узкий круг людей, не тонкий верхний слой общества, но «все», то есть масса. Идея, ныне движущая массой, зовется материализмом, однако то, что характеризует именно нашу эпоху, представляет собой дематериализацию. Вот пример: растет корреспонденция, накапливается множество писем, исписанной бумаги, использованного материала – от этого бремени нас освобождает телефон. За этим следует расширение электросети, увеличение расхода материалов – от этого бремени нас освобождает радио. Материал сокращается, мы дематериализуем, вытесняем инертные материальные массы с помощью высвобождаемой энергии. Это – знамение нашей эпохи. К каким же выводам мы можем прийти на основании этих наблюдений применительно к нашей сфере? Я привожу следующую аналогию:
Я привожу здесь эту аналогию в доказательство того, что до тех пор, пока книга будет необходима нам как осязаемый предмет, то есть пока ее не вытеснят звуковые и кинозвуковые формы, мы должны со дня на день ждать нового основополагающего изобретения в сфере изготовления книги, чтобы и здесь оказаться на уровне эпохи.
Имеются сведения о том, что это основополагающее изобретение ожидается в близкой нам сфере в световой печати. Речь идет о машине, которая наносит набор на пленку, и о печатной машине, которая копирует негатив набора на светочувствительной бумаге. Так отпадает необходимость в чудовищном грузе наборного материала и в ведрах краски, мы снова имеем дело с дематериализацией. Причем самое важное здесь то, что воспроизведение слова и изображения подчинено одному и тому же процессу светопечати, фотографии. Фотография и поныне является таким видом изображения, который наиболее понятен всем. Мы, следовательно, оказываемся перед формой книги, где изображение первично, а буква вторична.
Нам известны два типа письменности: знак для каждого понятия – иероглифическое письмо (в современном Китае) и знак для каждого звука – буквенное письмо. Преимущества буквы перед иероглифом относительны. Иероглиф интернационален. Это означает следующее: если какой-ни будь русский немец или американец запомнит знаки (картинки) для понятий, то он сможет читать по-китайски или по-египетски (разумеется, про себя), не зная языка, ибо язык и письменность представляют собой различные изолированные структуры. В этом и состоит преимущество, которое утратила книга, набранная буквами. И поэтому я думаю, что форма книги станет в ближайшее время пластически-изобразительной.
Мы можем сказать, что:
1) иероглифическая книга интернациональна (по крайней мере, в своей потенции);
2) буквенная книга национальна и
3) грядущая книга будет космополитической, для того чтобы понять ее, потребуется минимальное обучение
Сейчас мы имеем для слова два измерения. Как звук оно является функцией времени, как изображение – функцией пространства. Грядущей книге должны быть присущи оба эти момента. Тем самым будет преодолен автоматизм нынешней книги. Ибо автоматизированный образ мира перестал существовать для наших чувств, и мы тонем в пустоте. Энергетическая задача состоит в том, чтобы преобразить пустоту в пространство, то есть в некое организованное единство, воспринимаемое нашими чувствами.
С изменением структуры и формы речи меняется и облик книги. Европейские печатные издания до войны выглядели примерно одинаково во всех странах. Новый оптимистический образ мышления, ориентированный на немедленное воздействие и на удовлетворение сиюминутных нужд, породил иную форму печатных изданий – вначале в Америке. Именно там впервые произошла перестройка взаимоотношений, слово стало иллюстрацией к изображению: полная противоположность тому, что происходило в Европе. В особенности этому содействовала высокоразвитая техника автотипических клише. Так был изобретен фотомонтаж.
Послевоенная Европа, скептическая и одурманенная, создает крикливый и воющий – мы должны держаться и защищать себя всеми средствами. Лозунгами эпохи становятся «аттракцион» и «трюк»