А теперь давайте перенесемся к поездке на такси. Дорога из Ньютона в Белмонт занимает около получаса. Помню, что минут пятнадцать я просидела в административном корпусе, прежде чем подписать согласие на госпитализацию. Добавьте еще пятнадцать минут всяких бюрократических проволочек, прежде чем я встретилась с сестрой, которая заполнила приемную карточку. В итоге получается час, то есть в больницу я приехала в половине первого.
Ну вот, между девятью двадцатью и половиной первого как раз три часа и прошло.
Только я все равно считаю, что права. Насчет того, что действительно важно, я права.
Но верите вы сейчас ему.
Не спешите с выводами. У меня есть еще одно доказательство. А именно – лист госпитализации. Его заполнил врач, который курировал меня и который, судя по всему, изучил мою медицинскую историю еще до того, как я добралась до той сестры. В правом верхнем углу есть графа «Время госпитализации», и там написано «11:30».
Давайте еще раз восстановим все события.
Отнимем полчаса, которые ушли на ожидание и бюрократические проволочки, получается одиннадцать утра. Еще полчаса заняла поездка на такси из Ньютона в Бельмонт. Получаем половину одиннадцатого. Теперь отнимем еще час, в течение которого врач названивал в больницу и моим родителям, получаем половину десятого. Если исходить из того, что я выехала из дома в восемь и приехала на прием к девяти, то получается, что весь наш с ним разговор занял полчаса.
Ну вот, получается, между девятью и половиной десятого как раз полчаса и прошло. Препираться из-за лишних десяти минут я не стану.
Теперь вы верите мне.
Скорость и вязкость
Безумие бывает двух видов: быстрое и медленное.
Речь идет не о том, насколько быстро человек сходит с ума или о том, как болезнь протекает. Я говорю о сущности безумия, о буднях человека, который двинулся головой.
Названий существует много: депрессия, кататония, мания, возбужденное состояние, нервозность. Но они мало что объясняют.
Главное качество медленной формы – это вязкость.
Все вокруг обращается в вязкую массу. Восприятие притупляется, тоже становится вязким. Время движется медленно, потихоньку просачиваясь по капле сквозь забитый фильтр притупившегося восприятия. Температура тела падает. Пульс вялый. Иммунная система в полудреме. Твое онемелое тело тебе противно. Даже рефлексы притупляются: когда врач бьет молоточком под коленную чашечку, кажется, что у ноги нет никакого желания куда-то дергаться и выводить себя из ступора.
Вязкость проявляется даже на клеточном уровне. Равно как и скорость.
В отличие от клеточной комы, которая характерна для вязкости, скорость наделяет каждый тромбоцит, каждое мышечное волоконце собственным разумом, возможностью понимать собственное поведение и самостоятельно на него реагировать. Восприятие становится слишком острым, и помимо избытка восприятия появляется еще и избыток мыслей об избытке восприятия, а также о самом факте возможности восприятия. Пищеварение может убить! Ну то есть безостановочные размышления о подробностях происходящего в организме процесса пищеварения могут привести к истощению, которое в свою очередь может привести к смерти. А ведь пищеварение – это всего лишь фоновый непроизвольный процесс, он не идет ни в какое сравнение с процессом мыслительным, с которым вообще труба.
Возьмем мысль, любую, не имеет ни малейшего значения какую. «Я устала сидеть перед дежуркой медсестер» – вот, пожалуйста, совершенно здравая мысль. Но вот что делает с подобной мыслью скорость.
В первую очередь надо разбить предложение на части: «Я устала» – ты вот именно устала? Или тебя клонит в сон? Теперь надо проверить все части своего тела на предмет сонливости, и, пока это делаешь, в твоей голове беспрестанно мелькают картинки про сонливость: опускающаяся на подушку голова, опустившаяся на подушку голова, персонажи знакомых с детства колыбельных, малыш Немо протирает глаза ото сна, морское чудище из того же мультфильма. Ой, морское чудище. Если повезет, ты не станешь зацикливаться на морском чудище и продолжишь думать о сонливости. Ты думала про подушку, теперь вспоминаешь, как болела свинкой в пятилетнем возрасте, каково было ложиться раздувшейся щекой на подушку, боль при сглатывании… Так, хватит. Вернись к сонливости.
Но мысль о сглатывании уже не остановить, и теперь тебе предстоит экскурсия в ротовую полость. Ты тут не впервые и знаешь, что дела твои плохи. Виной всему язык. Стоит только задуматься о нем, и он тут же станет чем-то посторонним. Почему он такой большой? Почему он шершавый по бокам? У меня авитаминоз? Можно ли удалить язык? Не будет ли рот доставлять меньше хлопот без языка? Там станет больше свободного места. К этому моменту язык становится огромным, и ты ощущаешь каждую его клетку. У тебя во рту гигантское инородное тело.
Пытаясь уменьшить размеры языка, сосредотачиваешься на отдельных его частях: кончик – гладкий, спинка – бугристая, бока, как уже говорилось, – шершавые (ввиду авитаминоза), корни… Ты попала, у языка есть корни. Ты их видела в зеркале, их можно даже потрогать, если засунуть палец поглубже в рот, но вот самим языком до них добраться невозможно. Парадокс!
Парадокс… Черепаха и заяц. Ахиллес и что еще? Черепаха? Сухожилие? Язык?
Ты возвращаешься к языку. Пока ты о нем не думала, он немного уменьшился в размерах. Но ты опять начинаешь о нем думать, и он опять начинает увеличиваться. Почему он шершавый по бокам? У меня авитаминоз? Ты эти мысли уже думала, но они прилипли к языку. Они с твоим языком срослись.
Все это заняло почти минуту, а тебе еще вторую часть предложения разгребать. Хотя на самом деле ты всего-навсего хотела решить: вставать тебе или нет.
Скорость и вязкость противоположны друг другу, но иногда они могут выглядеть одинаково. Вязкость проявляется в виде спокойствия от нежелания, а скорость – в виде спокойствия от увлеченности. И поди со стороны разбери, почему человек застыл и молчит: потому что его внутренняя жизнь заглохла или потому что она набрала головокружительные обороты.
Для них обоих характерны повторяющиеся мысли. Любые события кажутся повторением, стилизованным изображением других событий. Определенные мысли начинают привязываться к определенным движениям или занятиям, и ты внезапно выясняешь, что любая попытка подступиться к этим движениям и занятиям заканчивается тем, что на тебя обрушивается лавина уже сто раз передуманных мыслей.
Летаргической лавине синтетических мыслей может потребоваться не один день, чтобы растаять. Вязкость парализует и не дает говорить – отчасти потому, что ты знаешь все подробности того, что с тобой будет происходить, и при этом понимаешь: придется ждать, пока все это произойдет. Вот приближается мысль: «Я – никчемный человек». Ну все, остаток дня можно вычеркивать: эта мысль будет капать на мозг до ночи. На следующий день появляется следующая мысль: «Я – ангел смерти». А за ней призывно поблескивает море паники, но оно недостижимо. Вязкость сводит на нет эмоциональный заряд, который несет в себе паника.
В этих мыслях нет смысла. Это идиотские мантры, загнанные в заранее определенный круг: «Я – никчемный человек», «Я – ангел смерти», «Я – дура», «Я ни на что не способна». Как только в голову приходит первая мысль, она тут же тянет за собой все остальные. Это как грипп: сначала появляется боль в горле, за ней всегда следует заложенный нос, а затем кашель.
Когда-то эти мысли наверняка что-то значили. Они наверняка несли тот смысл, который был в них заключен. Но из-за постоянных повторений смысл начал стираться. И эти мысли стали фоновой музыкой, наподобие той, что звучит в супермаркете, только это была музыка о ненависти к самому себе.
Так все-таки что же хуже: перезарядка или недозарядка? К счастью, мне никогда не приходилось делать такого выбора. Ни то ни другое нельзя поводить за нос, оно само промчится или проползет через меня и направится дальше.
Куда дальше? Обратно в мои клетки, чтобы затаиться, словно вирус, который ждет подходящего момента? Или же оно растворится в воздухе и будет ждать, пока что-нибудь поможет ему вновь материализоваться?
Но чем обусловлено психическое заболевание? Внешними причинами или внутренними? Наследственностью или средой? В этом и заключается его главная загадка.
Защитная сетка
– Мне нужен свежий воздух, – сказала Лиза.
Мы, как обычно, сидели на полу напротив дежурки. К нам подошла Дэйзи.
– Дай сигарету, – попросила она.
– Свои кури, сучка, – ответила на это Лиза и тут же угостила ее сигаретой.
Дэйзи прикурила.
– Ну и мерзость, – поморщилась она. Лиза курила «Кулс».
– Мне нужен свежий воздух, – повторила Лиза. Она по обыкновению затушила сигарету об ковер и поднялась.
– Эй, – просунула она голову в открытую верхнюю часть двери комнаты персонала. – Мне нужен свежий воздух.
– Одну минуту, Лиза, – послышался голос медсестры.
– Сейчас же! – ударила она кулаком по доске, отделявшей верхнюю створку двери от нижней. – Это противозаконно. Вы не имеете права держать человека взаперти месяцами. Я буду жаловаться своему адвокату.
Лиза часто грозила, что позвонит адвокату. У нее был государственный адвокат, симпатичный парень лет двадцати шести с миндалевидными глазами. Выиграть суд он не смог, и Лизу отправили в больницу в принудительном порядке. Звали его Ирвин. Лиза утверждала, что несколько раз трахалась с ним в здании суда, прямо в комнате для совещаний между адвокатом и подзащитным.
Как только Лиза начинала пугать адвокатом, в дело всегда вмешивалась старшая медсестра. Вот и сейчас она подошла к двери и оперлась на ее нижнюю створку.
– Что на этот раз, Лиза? – устало спросила она.
– Воздух мне нужен свежий, вот что!
– А можно не орать? – спокойно попросила медсестра.
– Охренеть! А как еще мне обратить на себя внимание в этом заведении?
Лиза всегда называла больницу «этим заведением».