Прерванный рейс — страница 2 из 15

Казалось, еще минута, и я смогу разгадать имя композитора, но тут механик совершил новый бросок в эфир и менуэт сменился лошадиным ржаньем.

— Фрау Кранц повезло, — сказал я. — Ее выход механик озвучил блестяще.

На экране возникли развалины какого-то дома, потом готический собор.

Мелькнул Маврухин. За стенкой «битлзы» ударили ладошками, и Маврухин вдруг заулыбался.

— Блестяще! — сказал Валера. — Молодец механик.

Киноаппарат, нечаянный соглядатай, смущал Маврухина. Он часто моргал. Нейлоновый бизнесменчик!.. Он начал свою предпринимательскую деятельность давно — еще «шпажистом». Был такой промысел в первые послевоенные годы. «Шпажисты» — холодные мародеры. Они бродили с железными прутьями — щупали и разыскивали в развалинах города всякое добро: фарфор, столовое серебро, картины, антикварную мелочь. Шиковец еще тогда предупредил Маврухина, и тот дал слово, что бросит шакалье занятие. Но, оставив один промысел, вскоре перешел к другому.

Проектор неожиданно моргнул и погас.

— Лампочка перегорела, — недовольно сказал Валера. — Пойду посмотрю, нет ли где двадцативаттки.

Несколько минут я просидел в темноте, развлекаясь джазами, которыми угощал механик. По тому, как Валера хлопнул дверью, я понял, что лампочки он не нашел.

— Маврухин не вернулся? — спросил я.

— Нет, — буркнул Валера, складывая проектор.

Отсутствие Маврухина начинало беспокоить меня. Шиковец предупреждал, что вести наблюдение за пределами теплохода не следует, но все-таки я пожалел, что не отправился за матросом в город.

Я вышел на палубу и заглянул к механику, чтобы спросить, нет ли у него подходящей лампочки. Вася Ложко отрицательно помотал головой. Он покашливал и отупело смотрел на свой приемничек.

Вода шептала у бортов, на гофрированных крышках дрожали отблески. Невдалеке поскрипывали уключины.

Часть акватории, где стояла «Онега», была плохо освещена, кое-где на берегу сохранились разрушенные здания. Горсовет никак не мог приступить к перестройке этого клочка, потому что участок был болотистым, топким, а планы подземных коммуникаций и дренажа были уничтожены фашистами.

Внезапно дверь капитанской каюты открылась, и Карен выпорхнула на мостик. Платье ее белело над моей головой.

— Паша, вы не видели Машутку? — спросила она. — Нет? Ну, так и есть! Пока я спускалась в камбуз за чаем, она упорхнула.

— Боюсь, что она уплыла.

— Пойду за ней, — сказала Карен и сбежала с мостика.

На палубу легли полосы света — это «боцман» Стасик Прошкус включил плафоны под мостиком, а вскоре и сам появился у шлюпбалок. С его робы стекала вода, а влажные пряди падали на худое длиннолобое лицо. У этого тощего парня всегда был испуганно-озабоченный вид.

— Купался! — насмешливо сказал Ленчик из рубки. Он позевывал, толстый и спокойный, словно котик-секач на лежбище.

Ленчик всегда посмеивался над Прошкусом, который добровольно взял на себя обязанности корабельного завхоза, за что, собственно, его и прозвали «боцманом». У Стасика был характер придирчивой и хлопотливой старухи няни.

— Я душ ремонтировал, — сказал «боцман», оправдываясь. Все замечания он принимал всерьез.

Мы стояли на освещенной площадке, окруженные ночью, словно актеры в тщательно отрепетированной мизансцене. Ленчик и Кэп наверху, механик у шлюпбалок, Валера на гофрированной крышке люка, а «боцман» и я близ красной доски с огнетушителями. Поммех Леша Крученых, как будто завершая полный «выход», высунулся из тамбура, ведущего в машинное отделение. Как всегда, он был «при галстуке», а волосы, аккуратно причесанные, блестели словно после парикмахерской.

Послышался треск моторчика. Дюралевый «Метеор», попав в полосу света, заискрился, словно был сделан из фольги. На буксире Карен привела и вторую лодку. Строптивая Машутка сидела рядом с сестрой.

— Разгулялись! — проворчал капитан. — Как придет Маврухин, немедленно ко мне! — И ушел в каюту.

— А разве Маврухина еще нет? — спросила Машутка снизу. — Я же его видела.

— Где? — спросил я чересчур поспешно.

— Когда отвязывала лодку, он шел к «Онеге». Возле склада, где фонарь.

— Пойду посмотрю, где он там застрял, — сказал я как можно более безразличным тоном и прыгнул с борта на пирс.

3

Я пошел по краю пирса, где плескалась темная вода. Метрах в тридцати от нашего теплохода темнела «Ладога». Это старое судно, поставленное на консервацию, было безжизненно. Ни один иллюминатор не светился, а пустой флагшток торчал как палка. Ветер скрипел оторванным куском жести — казалось, будто на «Ладоге» скулит оставленная собака.

Пожалуй, «Ладога» была единственным местом, где мог запрятаться Маврухин. Но зачем ему прятаться?..

Я зажег фонарик и тут же увидел фуражку. Она тускло отсвечивала золотым «крабом». По лихо заломленному верху я узнал фуражку Маврухина. Полтора часа назад, когда я подходил к «Онеге», фуражки здесь не было.

Луч фонарика скользнул вниз и уткнулся в темную полоску воды, которая отделяла бетонную стенку от борта «Ладоги». На маслянистой поверхности покачивалось, как поплавок, ярко-желтое резиновое кольцо. Последние дни Маврухин вечно таскал с собой это кольцо. Он поигрывал им, сжимая и разжимая пальцы: «разрабатывал» кисть, готовясь к соревнованиям по боксу.

— Хлопцы! — крикнул я.

«Боцман» уже подбегал ко мне.

— Погоди, баграми нужно держать теплоход! — завопил он. — Не то раздавит.

Я прыгнул солдатиком в узкую щель между бортом «Ладоги» и пирсом. Затон был глубок. Холодная тьма словно всосала меня. Перевернувшись в воде, я ухватился за какие-то куски железа, лежавшие на захламленном дне затона.

Ни испугаться, ни толком осмыслить происшествие я не успел. Перед глазами все еще покачивалось ярко-желтое кольцо, подобно восклицающему «о» на косой, трагически черной полосе воды.

Я шарил по дну, но натыкался лишь на осклизлые камни и консервные банки. На «Онеге» включили прожектор.

— Обвяжись канатом! — крикнул Кэп, показывая над пирсом сверкающее темя. Тотчас на меня упал капроновый трос.

Нырнул во второй раз. Густая, пахнущая соляркой вода забивала ноздри. Я шарил по дну, царапая ладони, и все глубже уходил под «Ладогу».

Я считал в уме секунды, зная, что до «шестидесяти» опасаться нечего. На счете «сорок пять» в руки попался трухлявый топляк, покрытый слизью. У меня хватило сил оттолкнуть бревно и продвинуться еще дальше от пирса. Голова уже была наполнена острым звоном, но я заставил себя продвинуться еще метра на полтора. Счет подошел к критической цифре, губы сами собой разжимались, заглатывая воду.

И тут пальцы наткнулись на то, что не могло быть ни бревном-топляком, ни брошенной бухтой каната, ни цементным мешком, сорвавшимся при погрузке. Оно не было ни твердым, ни мягким, ни теплым, ни холодным, оно не было похоже ни на один знакомый мне предмет. От толчка оно отодвинулось в сторону, но, сохраняя непонятную силу сопротивления, вернулось и снова коснулось пальцев.

Если вам приходилось вытаскивать утопленников ночью с глубины семи метров, вы поймете мое состояние. Описать это трудно.

Я ухватился пальцами за одежду и сделал попытку приподнять тело.

Меня вытащили вместе с Маврухиным и с куском ржавой арматуры, который вцепился в одежду матроса. Я сразу же пришел в себя, но Маврухина спасти не удалось.

4

— Команде мы сообщили, что это несчастный случай, — сказал Шиковец. — Был пьян, свалился.

Я пожал плечами. Происшедшее все еще продолжало угнетать меня.

— Были у него на теплоходе враги?

— Нет. Его недолюбливали. Только и всего.

Это больше походило на допрос, чем на разговор со «своим». Капитан милиции был раздражен, он полагал, что я смогу сообщить ему какие-либо важные подробности. Увы…

— Экспертиза показала небольшое количество частиц кремния только в легких, — сказал Шиковец, вертя в пальцах незажженную сигарету. — Вы понимаете?

Я кивнул. Простейшее анатомическое исследование может быстро установить, захлебнулся ли человек или же попал в воду уже в бессознательном состоянии, когда легкие не работали или почти не работали. Дело в том, что в воде содержится планктон. А планктон в значительной мере состоит из микроорганизмов, клетки которых покрыты кремниевой оболочкой. Если человек захлебывается, планктон с каждым вздохом проникает из легких в кровь, сердце, мозг. И потом там находят характерные частицы кремния.

— Маврухин получил очень сильный удар в правый висок. Почти не дышал, когда упал в воду, — продолжал Шиковец. — Был трезв. Эксперты исключают, что он мог удариться сам.

Мы сидели в тесной комнате с маленьким окном, занавешенным тюлем, с банальными вышивками на стенах и пышно взбитой узкой кроватью. Разумеется, выполняя задание, я не мог встречаться с начальником в управлении, поэтому он назначил мне свидание в квартире, где жил один из его знакомых.

— В это время вы находились в тридцати метрах от «Ладоги»… Вы не должны были все время следить за Маврухиным, тем более ничто не внушало опасений за его жизнь. Но все-таки жаль, что вы можете помочь следствию не больше, чем любой из экипажа «Онеги». Плохо начинаете!

Мне не хотелось оправдываться.


— Чем ударили, неизвестно, — сказал Шиковец. — Возможно, железным прутом или трубой. Забросить орудие в затон нетрудно. Разве найдешь среди хлама? Никаких следов преступника не обнаружено. Мы сразу же осмотрели «Ладогу», ваше судно, весь порт.

— Значит, опытный.

Капитан милиции искоса взглянул на меня.

— Вы наблюдательны… Как и сообщалось в письме… Вначале мы решили, что преступник прятался на «Ладоге», — продолжал Шиковец. — Но там всюду разлит мазут. Убийца оставил бы четкие следы, сойдя с судна. А их нет.

Он откинулся на спинку стула — тонкий, сухой, с неулыбчивым и напряженно-спокойным лицом. Чувствовалось, что при всех обстоятельствах Шиковец соблюдает подчеркнутую выдержку.