Михаил ждет меня на улице, небрежно прислонившись спиной к капоту, но как только видит отметину на моем лице, он выпрямляется и пристально смотрит мне в глаза. Я опускаю голову и продолжаю идти, волна стыда накрывает меня. Я знаю, что не должна стыдиться, – я не виновата, что у меня отец такой мудак, – но все равно стыдно.
Рука Михаила попадает в поле моего зрения, он кладет палец мне на подбородок, приподнимая мою голову, слегка поворачивает ее в сторону, осматриваящеку.
– Твой отец? – спрашивает он, стиснув зубы, и я киваю. – Знаешь, я передумал. – Он берет мою сумку и бросает ее на пассажирское сиденье через окно. – Я бы с удовольствием побеседовал с тестем.
– Нет, – беззвучно произношу я и качаю головой.
– Я собираюсь поговорить с Бруно, – произносит он спокойным голосом. – Ты можешь остаться здесь или пойти со мной. Если ты пойдешь, у него будет гораздо больше шансов выйти из этого разговора живым.
Я делаю глубокий вдох и веду его в дом.
Михаил без стука входит в кабинет моего отца, неторопливо подходит к его столу и садится в кресло, которое я так часто занимала. Я закрываю дверь и прислоняюсь к ней, не желая подходить к отцу ближе, чем это необходимо.
– Как ты смеешь врываться сюда без предупреждения? – рявкает отец. – Убирайся из моего дома!
– Кажется, я не успел изложить некоторые основные правила, Бруно.
– Правила? Ты серьезно? – отец смеется, встает и ударяет ладонью по столу перед собой. – Кем ты, черт возьми, себя возомнил?
Все происходит так быстро, что я едва успеваю уследить. Одной рукой Михаил берет декоративный нож для вскрытия писем, а другой – запястье моего отца и вонзает нож прямо в середину ладони старого доброго папочки, пригвоздив ее к деревянному столу.
Крик боли, вырвавшийся из уст моего отца, леденящий кровь в жилах, заставил бы всех в доме броситься в его кабинет, если бы тот не был звукоизолирован. Отец всегда был параноиком, боялся, что кто-нибудь подслушает его секретные разговоры.
– Заткнись, Бруно, – говорит Михаил, откидываясь на спинку кресла. – И даже не думай нажать на тревожную кнопку, которая, я знаю, находится у тебя под столом. Я сверну тебе шею прежде, чем кто-нибудь придет на помощь.
Каким-то чудом мой отец перестает кричать, и единственным звуком остается его затрудненное дыхание. Он хватается за ручку ножа для писем и пытается вытащить его, но тот не поддается.
– Теперь давай кое-что проясним, – говорит Михаил. – Если ты еще хоть раз каким бы то ни было образом прикоснешься к моей жене, я отрублю тебе руку. Услышу, что ты плохо отзываешься о ней, – отрежу язык. Только посмей еще раз подумать о том, чтобы ударить ее, и я снесу тебе голову. Я ясно выразился, Бруно?
Вместо ответа отец замер в ужасе, с широко раскрытыми, как у сумасшедшего, глазами.
– Не думаю, что ты меня услышал, Бруно. А сейчас что скажешь? – Михаил берется за ручку ножа для писем, который все еще торчит в руке отца, и начинает поворачивать ее.
– Да!
– Отлично. – Михаил встает и направляется ко мне. – Хорошего дня, Бруно.
Я бросаю взгляд на отца, который смотрит Михаилу в спину, улыбаюсь и выхожу вслед за мужем из комнаты.
Я паркую машину, выключаю зажигание и смотрю на Бьянку.
– Почему он тебя ударил?
Мне потребовалось около часа, чтобы успокоиться настолько, чтобы быть в состоянии говорить об этом. Если бы я спросил ее, когда мы были еще недалеко от дома ее отца, я бы, наверное, развернул машину и вернулся, чтобы убить этого сукина сына.
Бьянка пристально смотрит вперед. Ее глаза остекленели, словно она спорит сама с собой, отвечать мне или нет. Спустя мгновение она берет свой телефон, набирает несколько слов, поворачивая экран в мою сторону.
Он хотел, чтобы я шпионила для него за Братвой. Я отказалась.
Ну, ничего такого, чего бы я не ожидал.
– Почему ты отказалась?
Она приподнимает бровь, снова печатает и отдает мне телефон.
Я не самоубийца.
– Мудрое решение.
Я протягиваю руку и провожу пальцем по ее щеке, стараясь, чтобы прикосновение было почти незаметным. Ее кожа такая нежная, и прикосновение к ней меня ничуть не раздражает. Как раз наоборот. Я провожу по ее щеке еще раз тыльной стороной ладони. Покраснение почти полностью исчезло. И все же мне следовало убить этого сукиного сына.
Выражение лица Михаила, когда он гладит меня по щеке, крайне озадачивает. Я не могу это описать. Возможно, что-то среднее между удивлениеми растерянностью, но я могу ошибаться, потому что и то и другое лишено смысла. Он замечает, что я наблюдаю за ним, и убирает руку. Вот бы он не убирал ее.
– Пойдем. Сиси, наверное, приготовила нам что-нибудь поесть.
Сиси? Я думала, домработницу зовут Лена.
Мы идем к лифту и молча поднимаемся наверх. Интересно, комфортно ли ему в тишине или он просто не чувствует необходимости разговаривать, раз уж я не могу ответить. Михаил открывает мне дверь квартиры, я захожу внутрь и замираю как вко-панная.
В полуметре от двери, глядя прямо на меня, стоит маленькая девочка в красивом розовом платьице, ее темные волосы собраны в косички на макушке. Ей не больше трех или, может быть, четырех лет, и она точная копия Михаила.
– Здравствуйте, – говорит она с серьезным выражением лица и, склонив голову набок, с интересом рассматривает меня.
– Леночка… – говорит Михаил из-за моей спины и заходит внутрь.
– Папочка! – Девочка визжит от восторга, еегубы расплываются в широкой улыбке, когда она подбегает и прыгает в объятия Михаила.
Я с трепетом наблюдаю, как он берет ее на руки и целует в щеку, а затем в лоб, все это время поглаживая рукой ее затылок. У Михаила есть ребенок. Я все еще осмысливаю данный факт, когда она наклоняется и, хихикая, целует его в повязку на глазу, а Михаил улыбается.
Я не могу оторвать от него взгляда, пораженная преображением, которое наблюдаю. Кажется, что место Михаила занял совершенно другой человек. И дело не только в улыбке. Его тело расслабилось. То, с какой теплотой он смотрит на нее… этот мужчина не имеет ничего общего с тем холодным, невозмутимым человеком, за которого я вышла вчера замуж.
Все еще держа девочку на бедре, Михаил поворачивается ко мне, и наши взгляды встречаются.
– Это моя дочь Лена.
Так много вопросов крутится у меня в голове. Почему он раньше ничего не говорил? Она живет с ним? Где ее мать? Знает ли она, кто я? Что, если я ей не понравлюсь? Вместо того чтобы что-то спросить, я улыбаюсь и машу рукой.
– Леночка, это Бьянка. Помнишь, о чем мы с тобой говорили?
– Да. Бьянка будет жить с нами, – говорит девочка своим тоненьким голоском, затем смотрит на меня: – Ты такая красивая. Хочешь поиграть? У меня есть новые игрушки. Папочка, папочка, можно я покажу Бьянке свои игрушки?
Она произносит все это на одном дыхании, и я не могу удержаться, чтобы не улыбнуться от того, какая она милая. Я хочу протянуть руку и дотронуться до ее маленькой ручки, но, кажется, это неуместно. И я не хочу напугать ее, ведь мы только что познакомились. Надеюсь, я ей понравлюсь. Я люблю детей.
– Позже, зайка. Где Сиси?
Из комнаты Лены выбегает женщина лет шестидесяти с кучей одежды в руках.
– Михаил, я не слышала, как вы вошли. Я думала… – Заметив меня, она останавливается на полуслове, и ее глаза расширяются.
– Сиси, это моя жена.
На мгновение она выглядит слегка растерянной, переводя взгляд с меня на Михаила и снова на меня, но затем берет себя в руки.
– О да, конечно. Миссис Орлова, приятно с вами познакомиться. – Она снова моргает, затем поворачивается к Михаилу: – Обед в духовке. Лена уже поела, и я хотела вывести ее на улицу поиграть.
Михаил кивает, ставит девочку на пол и присаживается перед ней на корточки.
– Сиси отведет тебя в парк. Иди и возьми свой рюкзак.
– Хорошо. – Лена убегает в свою комнату, а через несколько секунд возвращается с маленьким розовым блестящим рюкзачком с заячьими ушками. Я наблюдаю, как она открывает обувной шкаф рядом со входом, достает пару маленьких белых кроссовок и садится на пол, чтобы надеть их. У меня есть двоюродный брат ее возраста, и он не смог бы самостоятельно надеть обувь, даже если бы от этого зависела его жизнь. Закончив, она берет Сиси за руку, машет нам, и они уходят.
Почувствовав легкое прикосновение к своей спине, я поворачиваюсь и вижу, что Михаил держит прядь моих волос между пальцами.
– Давай присядем, и ты сможешь задать свои вопросы, – говорит он и отпускает прядь.
Он подводит меня к обеденному столу, разблокирует свой телефон и пододвигает его ко мне по деревянной поверхности. Я смотрю на мужа, затем на телефон, прежде чем взять его в руки и начать печатать. Закончив, я возвращаю телефон.
Он опускает взгляд на экран.
– Мама Лены умерла, – говорит он. – Лена была незапланированным ребенком. Ее мать хотела сделать аборт. Я сказал, что убью ее, если она сделает аборт, поэтому после родов она оставила девочку мне, взяла деньги, которые я ей дал, и ушла. Несколько месяцев назад я узнал, что у нее была передозировка героина.
Я затаила дыхание и уставилась на Михаила. Он воспитывал Лену с самого рождения. Скажи он мне это до того, как я увидела их вместе, я бы никогда ему не поверила. Он кажется мне таким замкнутым и недоступным.
Михаил снова опускает взгляд на телефон, читая следующий вопрос.
– Я пытался объяснить Лене ситуацию, но не уверен, что многое из этого ей понятно. Она знает, что теперь ты будешь жить с нами. Она хорошо адаптируется. Не думаю, что возникнут какие-либо проблемы.
Его взгляд встречается с моим, и несколько мгновений он молча наблюдает за мной, а я ловлю себя на мысли, что смотрю на его глаз. У него самый необыкновенный оттенок голубого, словно прозрачный океан.
– Для тебя это проблема? То, что у меня есть ребенок?