— А было что прощать?
— Служанка донесла, что он убеждал Йошуа не жениться на мне, потому как я язычница. И еще говорил, что Накман хочет причинить иудеям зло, а я, дескать, с братом заодно. Но я простила Ахана. Ведь он из ревности делал это. А ревновать — значит любить!
— Что-то не пойму тебя, Рахав, запутался я вконец. Кому из двух твоя любовь назначена, и за кого ты замуж хочешь?
— Неповоротлив мужской ум. Люблю я Йошуа и хочу быть ему женою. О нем и только о нем мечтаю. А Ахана я не любила, а лишь ценила и прощала за страсть ко мне.
— Кажется, начинаю понимать. И верно, зачем тебе Ахан, ведь он годами слишком молод!
— Я так и объясняла ему. Но он, горячее сердце, и слушать не хотел. Твердил, мол, озолотит меня, лишь бы я сказала “да”.
— Озолотит? Он предлагал тебе богатство?
— Предлагал. Да что мне золото его? Я дорожила им за пылкость чувств!
— Как здорово — почитать нежные чувства выше заурядной корысти!
— Да, я такова. Однако убеждена, что воровство — гнуснейшее деяние. Судьба Ахана ужасна. Он похититель — так ваш жребий утверждает. Не уверена, но осуждаю. Осуждаю, но не отрекаюсь.
— Порицать преступление, а не исполнителя оного, есть свойство высокого духа и гуманного сердца.
— Благодарю за похвалу.
— Пустяки. А что думает Накман об этом деле?
— Боюсь, ему не до того — он горюет, и есть на то причина.
— Какая?
— Он потерял любимых деток и жену. Их убили ваши, когда весь выводок из любопытства вышмыгнул за порог поглядеть на пожар Йерихо. Они сами виноваты, но от признания этого боль Накмана не стала меньше.
— Бедный Накман, мне жаль его.
— Мне тоже. Ведь родная кровь. Он собирался мстить иудеям.
— Мстить нам?
— Да, Калев. Мне удалось отговорить его. Но беспокоит Накман меня.
— Не удивительно. Ведь родная кровь.
— Он утратил к жизни интерес. Целиком предался горю. Что ни делает — не идут дела. А ведь не беден он, и мог бы жить!
— Ты говоришь, не беден он?
— Он фантастически богат. Двенадцать золотых статуй бога-покровителя нашего клана принадлежат ему.
— Красивые статуэтки?
— Красотой не отличаются, их ценность в том, что золотые. Можно задорого продать, выручку к делу приложить — было бы умение!
— А как выглядит ваш божок, и как звать его?
— Имени не помню, сейчас я все больше о вашем Боге думаю. А драгоценная кукла в локоть высотою. Мужчина с бородой, ножки короткие, ручки на груди сложены, голова большая, глаза закрыты.
— И как же Накман распорядился своим богатством?
— То-то и горе, что худо распорядился! Зарыл сокровища в землю.
— Плохо разве? Сохраннее будет золото!
— В сохранности выгоды мало. Отдал бы лучше мне, хотя бы часть. Уж я бы извлекла прибыток. Я умею богатство умножать. Не даром большой харчевней правила!
— Коли умудрилась удержать брата от глупой мести, то непременно сможешь убедить его поделиться с тобою.
— Дни покажут. Да и в самом деле: убитых не вернешь, а в золоте сила и довольство!
— Прав Йошуа: умна ты, Рахав!
— Спасибо на добром слове. Приятно. Только не от тебя его жду, а от вождя вашего!
— Я доложу ему всё, о чем говорили мы. Полагаю, Йошуа прилепится к тебе. Хотя поручиться за него не могу.
— Передай, что мечтаю о нем, и полезнее меня ему жены не сыскать.
— Передам непременно.
***
Покинув шатер, Калев принялся перебирать в уме подробности разговора с Рахав. Он мысленно похвалил себя за успешный экспромт: “Недурно, однако, придумал я, будто Йошуа поручил мне сказать о его сердечной склонности к Рахав. Как зарделась она от счастья, услыхав, что вождь наш не прочь жениться на ней! Стрела в яблочко угодила. Надеется за него выйти. Подольстилась ко мне, словоохотлива была!”
“Хваткая баба Рахав, корыстная, — продолжал размышлять Калев, — любит золото, должно быть, умеет им распорядиться с толком. Я б такую в жены не взял. А Йошуа человек осмотрительный, семижды семь раз отмеряет, зачем ему мой совет? Не буду пока сообщать ему о моем разговоре с Рахав. Тем более что не одобряет он мое расследование”.
“Я крепко верю в свой нарождающийся талант дознавателя. Начало положено. Буду продолжать. На сегодня довольно — темнеет уже. Утро мудренее вечера. Завтра снова примусь за размышления, намечу дальнейшие шаги”.
9
Сотворив утреннюю молитву, Калев принялся скрупулезно обдумывать вчерашнюю беседу с Рахав. Фразу за фразой, слово за словом. Интонации и жесты тоже информативны. Первый же опыт дознания навел Калева на догадку, что в этом ремесле любые, даже малозначительные на первый взгляд детали, заслуживают внимания, и нет такой мелочи, которая не может стать важным звеном в логической цепи расследования. Мудрый ценит мелочь ради пользы, которую из нее можно извлечь.
Факты, новые и старые, необходимо зафиксировать в уме, не упуская ни одного из них. Рассматриваемые в правильной последовательности, они обнажат причинно-следственные связи событий и в итоге укажут на виновного или виновных, если таковые имеются, и приведут расследование к успешному финалу.
Не смотря на многие лета свои, Калев, к счастью, имел прекрасную память, не утратил завидной способности к логическому мышлению, был находчив, ярко красноречив или умело косноязычен, в зависимости от ментальной индивидуальности собеседника, и обладал иными важными врожденно-профессиональными качествами, необходимыми детективу.
Найдя тихое и тенистое место на окраине лагеря, Калев принялся нанизывать на нить дознания известные ему факты.
Во-первых, Йошуа не прочь жениться на Рахав, и она осведомлена о его склонности к ней. Во-вторых, Рахав страстно желает выйти замуж за Йошуа. Эти два обстоятельства определенно влияют на помыслы и действия обоих.
В-третьих, Ахан горячо любил Рахав, а та, в свою очередь, упивалась сознанием его любви и ревности. В-четвертых, предприимчивый Ахан пытался повлиять на Йошуа, отвращая последнего от мысли о браке с Рахав. Два этих пункта говорят нам о тщеславии одной и хитрости другого.
В-пятых, опьяненный страстью, Ахан сулил своей зазнобе богатство взамен на ее согласие стать ему женой. Всем известно, что Ахан сирота, не имеет перспектив на получение наследства и вообще беден. Выходит, он использовал тривиальный мужской прием ложных посулов ради завоевания женского сердца. Либо… Вот это “либо” я должен подвергнуть следственной проверке!
В-шестых, Накман, по признанию Рахав, имел умысел отомстить иудеям за убиение любимых деток и супруги. В-седьмых, Рахав заявила, что отговорила брата от мести. Нельзя исключить, что истина на устах ее, то есть Накман действительно задумал зло, а она остановила его. Говоря правду, она демонстрирует Йошуа свою благонадежность.
Но, возможно, Рахав лжет — иными словами она не удерживала брата от намерения мстить, или он вообще не имел такого намерения. Тогда ее заслуга перед Йошуа состоит в том, что она предупреждает его об опасности, пусть даже мнимой. Выходит, ложь, как и правда, тоже выгодна ей. Человек сметлив, коли ожидает выгоды.
Ну, а если Накман действительно собирался или собирается причинить иудеям беду, то, значит, он опасен, и необходимо принять превентивные меры. В этом случае, задуманное им лиходейство неизбежно влияло бы на его планы и действия, которые, кстати, вполне могли быть связаны с историей Ахана. Следует разобраться в этом хитросплетении.
В-восьмых, Рахав утверждает, что Накман баснословно богат, однако с великого горя уничтожил свои сокровища, безвозвратно зарыв их в землю. А вдруг она обманывает, то есть он вовсе не лишил сам себя богатства, а нашел ему некое применение, вовсе небезобидное для нас, иудеев? И это обстоятельство тоже требует расследования.
И, наконец, в-девятых, Рахав алчно претендует на достояние Накмана. Ее тяга к золоту выглядит правдоподобной. Не задумала ли она чего-нибудь такого, что могло бы иметь связь с делом Ахана или навредить нам? Было бы не худо выяснить и это, хотя навряд ли их внутриклановые ковы представляют для нас опасность.
Зафиксировав в уме открытые ему на данном этапе расследования факты, Калев пришел к заключению, что настало время познакомиться с Накманом. Что бы ни услышал Калев из уст брата Рахав — никчемную правду или полезную ложь — всё сгодится для дознания.
***
Калев нашел Накмана одиноко сидящим на большом камне вдали от шума людского, в тихом месте на опушке леса. Поза согбенная, локти уперты в колени, подбородок и щеки покоятся на раскрытых ладонях, темные круги под глазами, лицо худое, волосы растрепаны, взгляд отстраненный. Накман выглядел погруженным в горестные думы отшельником.
— Приветствую тебя, Накман, — произнес подошедший дознаватель, — я — Калев, друг нашего вождя Йошуа.
— Садись, Калев, на этот камень напротив меня, — ответил Накман, — поговорим о том о сем.
— Дошли до меня слухи о твоем несчастье, Накман. Мы, иудеи, народ сострадательный, вот я и пришел к тебе со своим сочувствием.
— Спасибо. Сочувствующий упивается превосходством. А сострадание иудейское мне слишком хорошо знакомо.
— Вижу, тяжело на сердце у тебя. Мы же следуем правилу: не судить человека в беде за несправедливые слова его.
— Не только у вас, у всех такое правило.
— Может, помощь тебе требуется?
— Мне ничего от вас не нужно. Когда сам справляюсь, а когда и Рахав помогает. Клан у нас дружный, своего в беде не оставляем.
— Расскажи про семейство покойное. Надо больше говорить с людьми о страдании своем — душа оттаивает.
— Это ты верно подметил. Мученику тем легче на сердце, чем чаще случается ему горе изливать. Беда вот только, что не хотят люди о чужой боли слышать.