- Вы имеете в виду...
- Последними прибежали селенолог Юрамото, пилот Нейман и астроном Ланге. "На это ушла еще минута, в 11:02 все были в сборе", - так, кажется, говорил Глац.
- Значит, и этот проклятый бег, и этот дьявольский прыжок - я еле дохромал, думал, у меня будет кровоизлияние - имели какой-то смысл?
- А по-вашему, я заставлял вас бегать ради собственного удовольствия?
ФОТОАЛЬБОМ
- Я хотел вас кое о чем спросить, - Родин бесцеремонно сел и посмотрел на Глаца.
- К вашим услугам.
- Скажите, пожалуйста, если бы вы, не будучи на базе, узнали вдруг, что здесь кто-то покончил жизнь самоубийством, о ком вы прежде всего подумали бы?
Глаза командира, суженные в две щели, неподвижно смотрели на пресс-папье.
- На этот вопрос не так легко ответить. Видимо, о Ланге.
- О Ланге?
- Да, мне кажется, он мог бы попытаться разрешить какую-нибудь трагическую проблему именно таким путем. Я имею в виду - трагическую с его точки зрения. Да, Ланге, может быть, смог бы. Повторяю, может быть. Но чтобы Шмидт - никогда бы о нем не подумал! Вот видите, майор, чего на самом деле стоят подобные предположения.
- По-вашему, Ланге не так дорожит жизнью, как остальные?
- Нет-нет, вы меня плохо поняли. Я убежден, что Ланге очень дорожит своей жизнью, это жизнь завидная. Он - один из известных астрономов, создатель особой астробиологической школы, кумир многих молодых ученых. У него есть все основания быть довольным жизнью, именно поэтому он ею дорожит. Но попробуйте понять меня. Доведись ему испытать потрясение, которое пошатнуло бы основы его существования, - я, правда, не представляю, что бы это могло быть, - жизнь для него потеряла бы всякий смысл.
- Благодарю вас. Но вернемся к Шмидту.
Тщательный осмотр комнаты покойного радиста занял немного времени. Встроенная мебель, одежда, белье. Слишком мало, чтобы составить представление о личности Шмидта. Звездный атлас, логарифмические таблицы, несколько научных книг, всякая мелочь, которую нередко увидишь в комнате мужчины, пресс-папье, игрушечная обезьянка, фотография собаки, портативный магнитофон. Внимание майора привлекла записная книжка Шмидта. В ней были заметки, относящиеся к его работе. И все же в комнате оказалось нечто необычное. Фотоальбом. На каждой странице портрет - фотография молодой красивой женщины. Блондинки и брюнетки, улыбающиеся и серьезные, тридцать, сорок снимков. Ни имени, ни инициалов. Лишь дата - день, месяц, год.
- Так, значит, Шмидт все-таки был психически неполноценным человеком. Родин машинально перелистывал альбом.
- Психически он абсолютно здоров, - сказал доктор Гольберг. - Не станете же вы утверждать, что каждый, кто коллекционирует фотографии своих любовниц, - патологическая личность?
- Если он женат, - сухо ответил майор, - то наверняка.
Захватив записную книжку, магнитофон и фотоальбом, они перешли в рабочее помещение радиста, напоминавшее не то станцию дальней радиосвязи, не то радиотехническую мастерскую. Здесь внимание Родина привлекли лишь несколько катушек с магнитофонной пленкой, датированных предыдущей неделей. Той неделей, которая окончилась убийством.
Майор Родин начал перелистывать записную книжку. Обычные отметки о качестве приема, короткие заметки, запись о том, что какой-то Бен Талеб прав, критикуя интерферометры за известную неточность. "Вернуть Анне письма!!!" Три восклицательных знака! Тут же - "считают - значит мыслят", "высокую частоту поглотит вода", "черта с два что-нибудь поймаешь". На другой странице отметки о любительских радиопередачах, принятых большим радиотелескопом Луны. В скобках - "Магда, отпуск в августе".
Ничего достойного внимания... Но вот на одной из последних исписанных страниц ряд чисел: 23, 29, 31, 37, 41, 43, 47, 53, 59, 61, 67, 71, 73, 79, 83, 89, 97, 101...
- Что бы это могло означать? - Гольберг наморщил лоб. - Код? Но какой? Единицы измерения? Какие? Даты? Исключено. Волны? Бессмыслица. Если это ключ к шифру, то вряд ли он хранился бы так небрежно в записной книжке, которая валяется на столе. Вам ничего не бросилось в глаза, майор?
- Все числа нечетные?
- Вот именно - нечетные. Как по-вашему, что бы это могло означать?
- Представьте себе, не знаю. В радиосвязи я не разбираюсь, да и в математике никогда не был силен. Может, Ирме Дари что-нибудь об этом известно? Впрочем, увидим. Послушаем-ка магнитофонные записи.
Но ничего интересного они не услышали, лишь неясный шум, треск, шипение, вой, будто кто-то включил испорченный радиоприемник. Гольберг безнадежно пожал плечами.
- Что будем делать?
- А вот что - отыщите блондинку и приведите ее сюда.
Немного позднее майор предложил Ирме Дари кресло.
- Всего лишь несколько вопросов, если, конечно, у вас есть время.
- Вы хотите спросить о Михале?
- Да. Где вы с ним познакомились?
- Здесь. Точнее, на сборах, недели за две до отлета. Но ближе, конечно, уже здесь. Мы ведь с ним коллеги.
- Да, верно, вы сменяли друг друга на радиоузле. Нам об этом говорил Глац. Расскажите, что за человек был Шмидт.
Ирма беспомощно вскинула руки.
Могли ли они кого-нибудь убить, эти тонкие руки? Майор быстро отвел взгляд.
- Ну, что вам сказать? - нерешительно начала радистка. - Он был легкомысленным, это вам уже говорили, так о нем думает каждый. Но это не значит, что он скользил по верхам. Во всяком случае, в работе он был другим. С профессиональной точки зрения Михаль был намного квалифицированнее меня и, безусловно, гораздо опытнее.
- А каким он был вне работы?
- Остроумный человек, приятный в компании. Даже милый. Любил пошутить, иногда в нем проскальзывало что-то мальчишеское.
- Скажите, когда вы видели Шмидта в последний раз, я хочу сказать живого Шмидта?
- Утром того дня. В субботу. Мы позавтракали и вместе пошли в узел связи. Михаль занялся открытками для радиолюбителей...
- Открытками?
- Да, так у нас принято. Михаль часто ориентировал радиотелескоп на Землю и ловил передачи радиолюбителей. А потом сообщал им об этом. Для них это была огромная радость, что их слышали на Луне.
- Значит, это было после завтрака...
- Да, около девяти утра он направился к большому радиотелескопу, и больше я его не видела.
- И не слышали? - добавил Родин.
- Нет, слышала. Мы связались в десять часов. Каждый, кто находится вне базы, должен ежечасно давать о себе знать.
- Значит, в десять вы с ним разговаривали?
- Да, точно в десять. Он сказал лишь: "Все в порядке" - больше ничего.
- Вы в этот момент находились в радиоузле?
- Нет, с девяти часов я на командном пункте записывала еженедельный отчет. Но я переключила туда телефон.
- Еще вопрос. Не замечали ли вы в последнее время, что Шмидт как-то изменился? Скажем, не был ли он чем-то подавлен?
- Меня уже об этом спрашивал командир. В последние дни Михаль действительно казался каким-то странным. Чересчур молчаливым. Но это была не грусть и уж никак не депрессия. Скорее замкнутость, углубленность в себя. Пожалуй, так вел бы себя тот, кто занят решением какой-то сложнейшей задачи.
Родин некоторое время колебался, а потом посмотрел девушке прямо в глаза.
- Не сочтите за праздное любопытство, я должен об этом спросить. Вы нравились Шмидту?
- Видимо, да. То есть ему нравились почти все женщины...
- Как вы думаете, не мог ли Шмидт страдать из-за какой-нибудь женщины, скажем, из-за вас?
Ирма слегка улыбнулась.
- Понимаю - Шмидт воспылал любовью, положил к ногам Ирмы Дари сердце, но та его отвергла, и он с горя решил покончить счеты с жизнью...
- Но...
- Бросьте, майор, нельзя же всерьез принимать эту версию. Можете спокойно ее отвергнуть.
- Я бы не стал утверждать этого столь категорически. Не он первый, не он последний...
- В принципе вы правы, мужчины иногда ведут себя как дети, у которых отобрали любимую игрушку. Упрямятся и бьются головой о стенку. Но Михаль не был упрямым ребенком, а я - не игрушка.
- Прошу прощения, - нерешительно начал майор, - но, чтобы прояснить положение... вы с кем-нибудь находитесь в более близких отношениях?
- Вы, верно, слышали о Мельхиаде. Я и Борис знаем друг друга еще с Земли.
Доктор Гольберг виновато посмотрел на радистку.
- Не сердитесь, Ирма, что мы так назойливо лезем вам в душу. Можете поверить - нам крайне неприятно выспрашивать об этих подробностях, которые на первый взгляд касаются лишь вас двоих. Но только на первый взгляд.
- Я понимаю, доктор. Все совершенно нормально. Ведь обо мне и Борисе знают все. Мы знакомы давно, прекрасно подходим друг другу. Мы хотели пожениться.
- Хотели?.. - Майор слегка поднял брови. - А теперь уже не хотите?
- Да нет же, конечно, хотим. Но перед самой свадьбой мне предложили принять участие в этой экспедиции. И мы решили подождать возвращения. Право же, Море Дождей - не самое лучшее море для свадебного путешествия.
Майор взял в руки альбом Шмидта, словно взвешивая его.
- Мы просматривали вещи, которые остались после Шмидта. Вам знаком этот альбом?
- Нет.
- Взгляните.
Ирма Дари открыла альбом, перевернула несколько страниц, подняла глаза и молча взглянула на следователя. Потом снова посмотрела на коллекцию женских портретов, которая в этой обстановке казалась попросту неуместной. Она переворачивала страницу за страницей, задержалась на последней фотографии и перевернула следующую, пустую страницу.
- Я знаю, о чем вы думаете, - сказала она спокойно. - На этой странице должна быть моя фотография.
Дверь за радисткой давно закрылась, но в комнате по-прежнему царила тишина.
- Вы удивлены? - прервал молчание доктор.
- Немного.
Родин захлопнул альбом, который машинально перелистывал.
- Извечный треугольник.
- Даже на Луне.
- Да, даже на Луне. Здешняя жизнь не меняет человека физически, почему же она должна менять его психику? В Радужном заливе люди остаются людьми... Но дело не в этом.