— Такой молодой…
— Молодой, ну и что?
— Такой молодой — и ворует.
— Я у вас ничего не украл.
— А деньги, а часы, а кольцо?
— Вы врете! — рубанул Вязьметинов.
— Я вру? — удивилась женщина, выходя на середину кабинета. — Какой наглец, а?
— Кто наглец? — повысил голос и подросток.
Петельников не шевельнулся, зажатый какой-то неразумной ленью. Он понимал, что этой стихийной стычкой может испортить следователю официальную очную ставку, но неразумная лень заставила слушать. Впрочем, об истоках лени, не столь уж неразумной, он знал: желание получить толику информации.
— Где бы извиниться, да покаяться, да вернуть краденое — он оскорбляет!
— Не брал я у вас ничего!
— Где же тогда деньги и золотые вещи?
— Там и лежат.
— Где там? — Она еще подалась к нему, будто захотела здесь же получить свои ценности.
— В ваших коробках и банках.
— А ты видел?
— В вазе часы лежали…
— В квартире был он! — ужаснулась Смагина, словно до сих пор этому еще не верила.
— Да, был, — зло бросил Вязьметинов.
— Боже, такого подлеца воспитала мать…
— Тетя, не надо!..
Он приподнялся — узкое лицо нацелено, гибкое тело согнуто, волосы топорщатся — и стал походить на зверька из семейства кошачьих, готового к охотничьему прыжку. Грузная Смагина отбежала к двери с легкостью балерины и подняла продуктовую сумку почти до уровня лица, прикрываясь.
— Все! — отрезал Петельников и подошел к женщине. — Успокойтесь, Анна Васильевна. Завтра мы с вами обо всем поговорим.
Он прикрыл за ней дверь. В кабинете осталась тишина, какая-то удивленная, которая выпадает после дикого шума.
— Никак хотел накинуться на женщину? — небрежно спросил Петельников.
— А чего вором обзывает…
— Почему ж на меня не кидаешься? Я ведь тоже вором тебя считаю.
Вязьметинов отвел глаза и бессмысленно уставился в уже темневшее окно. Петельников подошел вплотную, так, что голову подростку пришлось поднять, чтобы видеть лицо оперативника.
— А я скажу, почему на меня не кидаешься… Я ж не женщина, я сильный.
— На вопросы больше не отвечаю, — буркнул Вязьметинов не очень уверенно.
— И опять скажу почему… Тебе нечего отвечать!
Петельников посмотрел время: шесть часов. Нужно было решать судьбу подростка. С одной стороны, пять краж, не признается, ущерб не возмещен, агрессивен… Отпускать нельзя. А с другой стороны, пятнадцать лет, мотивы не ясны, краденое не обнаружено, доказательства не собраны… Задерживать или арестовывать всегда трудно, тем более школьника. И что-то еще — жалость ли, сомнения, интуиция? — мешало Петельникову, но вникать в эти глубины сейчас ему не хотелось да и было некогда.
Он бесцельно прошелся по кабинету, начав злиться на себя за то, что не отвез парня сразу к следователю: там бы решался этот вопрос, пусть бы следователь шел к прокурору…
Телефон подозвал глухим стрекотом. Петельников взял трубку нехотя, потому что вечерние звонки бывали коварны и могли задать работы на всю ночь.
— Да!
— Товарищ Петельников?
— Да, я.
— Вам звонит Аркадий Петрович, геолог. Помните меня?
— Разумеется, Аркадий Петрович. Что-нибудь случилось?
— Вышло маленькое недоразумение: шуба нашлась.
— Где же?
— Мое чадо — дочка унесла, забыв предупредить. Извините нас за причиненные хлопоты.
— Итак, ущерб…
— Никакого ущерба, — перебил геолог. — Камень в деньгах я не оцениваю, шуба цела.
— Спасибо, Аркадий Петрович, за уведомление.
Присутствие Вязьметинова удержало его сказать геологу, что и камень нашелся. Теперь на подростке осталось четыре кражи, а точнее, две кражи и два покушения на кражу. Варенье не в счет. Петельников вздохнул:
— Иди домой, и жду тебя завтра в десять: пойдем к следователю.
11
С того момента как капитан вышел на школьника и увел его с собой, Леденцов забегал по городу с новой, окрыляющей скоростью. И за полдня поспел всюду. В инспекцию по делам несовершеннолетних, где, как и предполагал, Вязьметинов на учете не числился; в жилконтору, в которой о подростке не знали ни плохого, ни хорошего, но семью — оба родителя инженеры — хвалили за тихое проживание; в школу, где парня характеризовали как способного, но строптивого ученика без ясных убеждений…
Леденцов нуждался и в той информации, которая шла к кражам. В школе он узнал про существование Ромки Тюпина по кличке Сушеный и про его бабушку по кличке Ром-баба. Тюпин ходил в первых друзьях Вязьметинова, и говорить с ним следовало немедля.
Но уроки кончились, школа тишала. Леденцов узнал домашний адрес Тюпина и пошел к нему пешком, благо жил тот в квартале от школы.
День заметно потускнел. И вроде бы не от темноты, а от какой-то мглы, опередившей закат и закоптившей небо. Опавшие листья, которые осенью в городе шелестят всюду, мягчили под ботинками панель; днем эти листья цвели под ногами, а теперь посерели, сливаясь с асфальтом. Но иногда виделись разлапистые пятна — листья клена, которых и сумраку не застелить, потому что они одного, яркого тона с его шевелюрой.
Леденцов вошел в парадное и уже поднялся на четвертый этаж, когда хлопнула дверь и мимо пронеслась длинная тощая фигура с мусорным ведром. Наверняка Сушеный.
— Рома Тюпин? Леденцов удержал его на обратном пути.
— Да. А что?
— Оденься-ка да выйди поговорить Я из милиции.
Тюпин повиновался бессловесно, ибо школу прошила молва что за Вязьметиновым приехала машина и увезла в неизвестном направлении; это «в неизвестном направлении» передавалось девочками вполголоса. Они спустились во двор и сели на скамейку пенсионеров под облетевшим и уже неопределимым кустом.
— Надо поговорить, как мужчина с мужчиной, — польстил подростку Леденцов.
— Можно, — солидно согласился Тюпин.
Леденцов начал, как учил капитан, издалека.
— В электронике волокешь?
— Нет, — удивился подросток.
— В механике?
— Тоже нет.
— А в космонавтике?
— Ну, читал…
— Слесаришь, столяришь?
— На уроках труда стругаем…
— Компьютер освоил?
— Нет еще.
— А в тяжелом роке или в диско сечешь?
— Цирк люблю.
— Эх, Рома, а мы на тебя надеялись…
— Я приемчики знаю, вспомнил Тюпин.
Оперативник помолчал, как бы сомневаясь, можно ли говорить с человеком, знающим лишь одни приемчики. В общении с подростками Леденцов испытывал некоторую двойственность: с одной стороны, он взрослый человек, работник уголовного розыска, представитель власти, а с другой, при его двадцати с небольшим годах да веселом характере, жила не признаваемая им мысль, что от подростков ушел он недалеко — и если ушел, то к взрослым крепко не пристал. Говорят, этот Сушеный поколачивает слабых. И второй, подростковый Леденцов с удовольствием бы отвлекся и поговорил бы с парнем о пользе силы, приемчиках и звании мужчины. Но первому, взрослому и оперуполномоченному, требовалась информация.
— А в чем надеялись? — не вытерпел Тюпин.
— Хотели помощи просить.
— Физической?
— Нет, духовной.
Подросток замешкался, сбитый непонятным характером помощи. И Леденцов помог.
— С Вязьметиновым дружите?
— С первого класса. А что Сашка сделал?
— Скоро узнаешь. И какой он мужик?
— Со знаком качества.
— Это хорошо, — одобрил Леденцов — Все о нем знаешь?
— Как про себя.
— А где он был, когда прогулял пять дней?
— Ходил…
— Куда?
— Секрет, что ли… А к академику Воскресенскому.
— Это тебе сам Вязьметинов сказал?
— И мне, и всем. Он к нему давно ходит.
Тьма скрыла лицо подростка, лишь слабый свет, падавший из окна первого этажа, белил его левую щеку. Говорил Тюпин легко, не тая и не стесняясь. Леденцов относил это не только за счет искренности школьника, но и за счет темноты. Он считал большой ошибкой западных криминалистов допрашивать, слепя человека белым светом: и дико, и не психологично. Допрашивать надо в темноте или в полумраке, когда лица подследственного не видно, поэтому тот не стесняется, ему не стыдно, он раскован. Эту идею Леденцов давно намеревался обсудить с капитаном, да побаивался насмешек: «Допрос в темноте? А с цветомузыкой не желаешь?»
— Рома, академик каких наук?
— Разных.
— Теперь так не бывает.
— Вроде бы по космосу, но волокет во всем.
Побежавшая мысль Леденцова остановилась было на геологе, но тот не академик, не специалист по космосу и не Воскресенский. Да и вообще обворованный.
— Где академик живет?
— Не знаю. За городом, на вилле.
— Что за вилла?
— Экстракласса! Крыши нет…
— Как нет?
— Вместо крыши солнечные батареи. А вместо подвала подогреваемый бассейн, вместо лампочек светит гелиоцентр, под ним загорают, как под солнцем. Там и песчаный мини-пляжик…
Леденцов предпочитал, как и капитан, информацию запоминать. Но опасение, что этот диковинный дом придется искать по всей области, побудило взяться за авторучку. На его коленях панцирем крупной черепахи отсвечивала кожаная папка с округлыми углами — он весь день таскал ее ради характеристик, которые не следовало мять в карманах. Портфели, сумки и «дипломаты» Леденцов не признавал. Все, что надо оперативнику, умещается в карманах, а нужно ему четыре вещи: шариковая ручка, блокнот, пистолет и бутерброд. И можно идти на любое опасное и долгое задание.
— Рома, где он хоть примерно стоит?
— В сосновом лесу. А еще там столовая-оранжерея. Лимоны, лианы и всякие орхидеи зимой цветут. Они там обедают. А гараж открывается сам, только академик подойдет. Автомобильчик такой, что ни у кого в городе нет, по телефону может говорить со всеми городами…
— Кто ж ему все это сделал?
— Никто, сам. Он умелец.
— А на работу академик куда ходит?
— Никуда, дома работает, в кабинете. У него свой компьютер.
Оригинальные сооружения умельцев Леденцов видел. Знал он и про труд на дому, который вошел в моду благодаря этим компьютерам.