— Остров этот тянется на двадцать километров, — пояснил инспектор. — С одной стороны — Волга, с другой — Ахтуба и рукав Кадышева, да еще разрезает его протока Ветчинкина. А на нем десятки заливных озер и лес.
Катер ткнулся в берег и встал на якорь. Впереди на высоком песчаном бугре виднелись три ветхих дома.
— Идемте, — позвал Геннадий Яковлевич, — не пожалеете. Познакомлю с хорошими людьми.
Капитан сказал, что останется со своей командой на катере, а мы по сухому, мелкому, похожему на соль песку направились к домишкам.
— Здесь живет лесник Иван Слюсарев, человек молодой, всего тридцать два года. Он, можно сказать, вырос на этом острове. До него тут лесничествовал его отец, но заболел, ушел на пенсию, и теперь Иван на его месте. До этого он жил в Волгограде, работал на тракторном заводе, занимал хорошую должность — был сменным мастером большого цеха. Но вот уволился с завода, бросил квартиру — и сюда, в пески.
— Зачем?
— А это уж пусть он сам расскажет. Учтите, здесь нет ни электричества, ни водопровода. А зимой да в половодье остров, считай, отрезан от всего мира. Ни сюда нельзя попасть, ни отсюда выехать. Когда выборы, к ним избирательная комиссия на вертолете прилетает.
— Что же он тут, один?
— Почему? С женой и двумя детишками.
Вблизи дом лесника показался еще более ветхим. Небольшой двор, обнесенный штакетником, выглядел голым и неуютным. Посреди двора длинный стол под навесом и врытые в землю деревянные скамьи. Ни кустика, ни деревца. В стороне огромная, как двуспальная кровать, печь с короткой трубой и здоровенной топкой, из которой торчал наружу обрубок толстого дерева — его проталкивали в топку по мере сгорания. Чуть поодаль, за плетнем, загон для скота. За домом в низине виднелось озерцо, а дальше густой серо-зеленый лес.
Возле печи колдовали три женщины. Две плотные, коренастые, загорелые, и рядом с ними худенькая, высокая, подвижная девушка в олимпийском спортивном костюме. «Пионервожатая, — решил я про себя и тут же подумал: — Но как же могут попасть сюда пионеры? Сентябрь, начались занятия в школах. А может, их прислали на уборку?» Геннадий Яковлевич поздоровался с женщинами и начал знакомить меня. Те, кого я принял за хозяек, оказались гостями, а «пионервожатая» — женой лесника. Она пригласила нас в дом, и я, переступив порог, был приятно удивлен: дом, такой старый снаружи, внутри был ухоженным, чистым и напоминал обычную московскую квартиру. Диваны, деревянные кровати, полированные шкафы, трельяж, в застекленной тумбочке коробки косметики и духов, в том числе «мисс Диор». Только не было паркета на полу, зато хорошо крашенные доски прикрывались современными паласами. Меня обуяло любопытство. Захотелось все разузнать об этой семье. Но тут появился сам лесник — высокий, бравый. Загар, черная шевелюра и римский нос делали его похожим на цыгана. Он приехал на видавшем виды мотоцикле. Мы вышли во двор, и он пожаловался:
— Собирались сегодня стричь овец. У нас да вот у знакомых, — он кивнул в сторону женщин, — есть по десятку собственных. Да не вышло, не нашел овечек. Пол-острова объехал и не нашел. Куда-то забились. Ведь мы их тут не пасем, не стережем. Они бродят где хотят, изредка приходят к дому. Эти прожоры, — лесник указал на двух крупных черно-пегих свиней на высоких ногах, — тоже бродят где хотят, дружат с дикими кабанами, но все равно обедать и ужинать бегут домой.
Одна из женщин, слушавшая наш разговор, успокоила лесника:
— Не горюй, Иван Михайлович! Найдутся овечки, если их, конечно, двуногие волки не скушали.
— Бывает? — удивился я.
— Еще как! — горько усмехнулась другая гостья. — Вот я в прошлом году своих стригла и знаете, что у двух в шерсти нашла? Вовек не догадаетесь. Крючки с блеснами под шкуру впились. Хорошо, что у тех рыбаков леска тонкая оказалась и оборвалась, а то бы я двух овечек недосчиталась.
— К нам на остров много народу приезжает — из райцентра, из Волгограда, даже москвичи бывают, — сообщил лесник. — Озер уйма, и в них рыба после половодья остается. Иногда эти гости безобразничают. Летом слышу — на берегу стрельба. Я — туда. Пять парней из ружей палят по бутылкам. Подошел, спрашиваю, почему в заказнике стрельбу подняли. Они — ругаться: какое, мол, мне дело. Вижу — спор ни к чему не приведет, запомнил номера на их двух лодках, потом в райотдел наш передал. Позже мне участковый сказал, что у той компании два ружья незарегистрированных отобрали. Вы извините, у меня дела, — вдруг перебил сам себя Иван Михайлович, вынес из дома чистое эмалированное ведро и направился к скотному двору.
— Пошел доить наше стадо, — улыбнулась мне жена лесника, Надежда Васильевна. — Вернется — будем ужинать, а пока я провожу подружек, им домой пора, лодка за ними, наверное, уже пришла. Живут они в Петропавловке, по соседству с родителями мужа.
Женщины ушли, а мы с Геннадием Яковлевичем расположились за столом во дворе и завели разговор, пытаясь разгадать, что же загнало сюда молодую чету, словно робинзонов на необитаемый остров.
— Природа? Какая тут природа! — усмехнулся Бурлаков. — Летом жара под пятьдесят, мухи. Тяжкий труд на огороде да по хозяйству. Ведь здесь же ни магазинов, ни базара нет, что сам вырастишь, то и на столе. Так что на зиму надо с весны запасаться.
— Может быть, деньги?
— Ха! Деньги! Оклад у Ивана Михайловича восемьдесят пять рублей. Он в Волгограде в четыре раза больше зарабатывал, да и Надя работала.
— Тогда что же?
Мы не заметили, как во дворе появились двое чумазых, загорелых, упитанных мальчишек. Младший, лет четырех, вел за уздечку пластмассовую лошадь, нас он словно бы не заметил. Старший, лет шести, оглядел нас, независимо поздоровался, сдернул с гвоздя на столбе возле умывальника полотенце и потащил младшего за дом на озерцо. Вскоре они вернулись умытые и, увидев мать, бросились ей навстречу. Она сразу увела их в дом.
Быстро темнело. На небе проступили звезды, затрещали цикады. Над самой крышей прошла стайка уток. С унылым криком пролетели где-то в стороне цапли. Вернулся Иван Михайлович с ведром, наполовину наполненным пенящимся молоком. Надежда Васильевна вывела из дома чисто одетых, причесанных ребят, усадила их за стол, налила по большой кружке парного молока, дала по куску хлеба. Иван Михайлович присел рядом, потрепал мальчишек по волосам.
— Где были? Весь вечер вас не видно и не слышно.
— Ходили к деду, что картошку стережет, — ответил старший.
— Он нас медом кормил, — добавил младший.
— Они у нас как овечки, — блеснул белозубой улыбкой Иван Михайлович, — тоже без привязи.
Надежда Васильевна принесла керосиновую лампу, зажгла, и сразу на свет полетели ночные бабочки.
— Иди, Ваня, уложи их, — попросила мужа хозяйка.
Тот взял младшего на руки. Старший вежливо всем поклонился и отправился следом за отцом в дом. Я не замедлил воспользоваться случаем и задал хозяйке назойливо вертевшийся в голове вопрос: что заставило их переселиться сюда?
— Тут несколько причин, — задумчиво ответила она. — Я родилась на Брянщине, там же окончила радиотехническое училище, распределили меня на Волгоградский тракторный. Но контрольно-измерительные приборы, автоматика оказались мне чужими. Я с детства люблю землю. И отец, и мать выросли на земле. Отец долго был бригадиром полеводческой бригады, вот и научил меня любить землю, даже такую, как здесь, сыпучую, сухую. А Иван спал и видел этот остров, дом, где провел все детство и юность. К тому же смотрю — мальчики мои растут хилыми, то и дело хворают. Так я и решилась вывезти их «на природу». Зато какие они теперь! Весь день на воздухе, самостоятельные, я ими особенно и не командую. Сюда мы приехали два с лишним года назад. Свекор подарил нам телушку. Вскопали вручную две сотки под огород, я даже бахчу завела — сто лунок. Первое лето выдалось сухое, пришлось воду на полив в ведрах носить, каждый вечер по полведра на лунку. Брали мы ее в озере, метров за полтораста. Но арбузы с дынями выросли отличные. На следующий год скопили денег и купили еще три телки. Теперь у нас целое стадо — четыре коровы и столько же телят. Правда, молока они дают немного, такая уж здесь порода, но нам хватает, остается еще на сметану и масло. Вот так и живем. Все у нас есть, все свое, разве что крупа да мука из магазина. Прошлой зимой отец Ивана здесь с месяц вместо нас хозяйничал, а мы с мужем слетали в Москву, по театрам походили, по музеям, так что до новой зимы впечатлений хватит. Нет, я не жалею, что из города сбежали. Вот только через год старшему в школу. Наверное, к свекрови отвезу, — закончила Надежда Васильевна и решительно направилась в дом.
— Свое стадо, свой огород, — повторил Геннадий Яковлевич. — Может быть, в этом и дело? Интересно, что расскажет Иван Михайлович.
После ужина, состоявшего из свежих помидоров, картофеля в сметане и вкусного серого хлеба, который накануне хозяйка испекла в той самой огромной печи, мы с Иваном Михайловичем вышли во двор покурить.
— Наш остров большой, — начал он. — Только леса девятьсот двадцать четыре гектара. Вот я его стерегу да обихаживаю. Лес этот принадлежит Черноярскому механизированному лесхозу. Наше подсобное хозяйство считается лучшим в Астраханской области. Кстати, по распоряжению директора лесхоза у меня в доме установлена рация для связи с центральной усадьбой. В этом году заготовили двести пятьдесят кубометров на дрова и девяносто кубов деловой древесины. В общем-то провели санитарную рубку. На что идет деловая древесина? В основном на разные хозяйственные поделки: черенки для лопат, топорища, штакетник, дощечки на ящики. А сухостой на дрова. Растет у нас тополь обыкновенный, тополь гибридный, вяз мелколистый, ветла. Каждую весну и осень ведем посадки. Недавно посадили желуди, а их тут же выкопали кабаны. Хитрые бестии.
— Что там твои желуди, — вмешалась в разговор Надежда Васильевна. — Вон видели на огороде пугало, совсем рядом с зимовкой? И туда кабаны ходят. А картошка! У нас тут в двух километрах общественные огороды, так там от кабанов специального сторожа держим.