— Головной икорный цех и главные балычные цехи находятся в Астрахани, еще есть три периферийных цеха, восемь плавучих икорных заводов, — начал спокойно посвящать в свои дела Валерий Борисович. — Всего в этом производстве занято около тысячи человек. У нас здесь, в городе, на комбинате, уникальный комплекс по копчению балыка. Ему более ста лет. Копчение в нем происходит при замедленном сгорании опилок специально подобранной древесины. На современных коптильнях применяют дымогенераторы, специальную коптильную жидкость, но гурманы говорят, что балычки из старой коптильни лучше.
— А как с хищениями на производстве?
— Меньше стало. Особенно после нововведений, осуществленных в 1982 году. Раньше осетровых принимали на вес, не указывая в накладных пол и породу. Теперь принимают поштучно и пишут, например: двадцать штук осетров икряных, вес такой-то. Кроме того, действуют народные дружинники, народный контроль — нам удалось организовать их работу так, чтобы из их поля зрения не выпал ни один участок.
В коридоре послышался громкий разговор. В кабинет заглянул оперативный работник, покосился на меня, но Погорелов понял его немой вопрос и распорядился:
— Давай, заводи матроса.
Я хотел уйти, чтобы не мешать деловой беседе, но капитан предложил мне остаться. Оперативник ввел парнишку лет шестнадцати-семнадцати в штопаной робе и, положив на стол несколько протоколов, стал рассказывать:
— Начальник дружины икорного цеха Шкарупа Игорь Иосифович присутствовал при сдаче рыбы приемно-транспортным судном, перевозившим икру и рыбу с плавзавода, и обнаружил шесть похищенных осетров общим весом сто сорок три килограмма. Спрашивает капитана: «Кто взял?» Тот отвечает: «Не знаю». Потом говорит: «Наверное, матрос». А матросом у них этот парнишка — практикант мореходного училища. Спросите его сами.
Парнишка, сжавшись, сидел на стуле и мял в руках испачканный носовой платок. Был он испуган, бледен, губы подергивались, словно вот-вот расплачется. Наконец он собрался с духом и заговорил:
— Когда нам грузили рыбу, капитан велел мне отобрать шесть осетров покрупнее и спрятать в кубрик. Я спросил: «А можно?» Он ответил, что он капитан и знает, что делает. Я по одной рыбине перетащил вниз. Когда ее нашли, капитан меня отозвал в сторону и велел сказать, что это я сам, без его распоряжения взял осетров. Добавил, что я еще пацан и мне ничего не будет, а он напишет на меня хорошую характеристику в мореходку и добьется, чтобы никакого дела не было. И еще сказал, что тут нет ничего особенного, все, мол, так делают.
Оперативник взял один из протоколов и пододвинул к капитану:
— Прочтите показания механика.
Погорелов попросил мальчишку-матроса подождать в коридоре и стал читать вслух: «Когда в кубрике нашли украденную рыбу, то я слышал, как капитан уговаривал нашего практиканта взять кражу на себя, обещал добиться, чтобы его не привлекали к ответственности. Говорил, что сам пойдет в мореходное училище и напишет на него, практиканта, хорошую характеристику, лишь бы парнишка и словом не обмолвился о том, что взять осетров велел он, капитан».
— Вот такие дела у нас бывают, — вздохнул Погорелов. — Начальник специализированной дружины Шкарупа отличный человек, член КПСС, его все заботит на комбинате. Везде успевает, еще в народном суде заседает. Замечает любой непорядок, а уж к расхитителям у него особое отношение.
Погорелов приказал оперативному работнику тщательно допросить практиканта в присутствии родителей или педагога и немедленно собрать данные о капитане приемно-транспортного судна. А затем, сказал он, после доклада руководству отдела, все материалы будут переданы следователю.
Мы продолжили разговор об икорно-балычном комбинате. Валерий Борисович сообщил, что комбинат ежегодно выпускает продукции на семьдесят — семьдесят пять миллионов рублей. Его группа изучила все возможные каналы хищений, им легко ориентироваться, так как все оперативники имеют специальное образование и знают рыбное дело.
— Жаль только, — посетовал он, как и руководитель группы по борьбе со спекуляцией, — маловато оперативного состава. А объем работы велик, и, главное, продукция такая, что многие на нее зарятся. Стараемся не допускать возникновения хищнических групп, подобных астаховской, но силенок не хватает.
Второй раз мне назвали эту фамилию и также порекомендовали познакомиться с делом. Тут в кабинет вошел начальник отдела Гончаров и сказал, что собирается в низовья Волги и может захватить меня с собой. Я с благодарностью согласился.
— Пойдем на главную банку, — добавил Станислав Дмитриевич, — так называется у нас основное русло, где наш контрольно-пропускной пункт.
Вскоре открытый катер на подводных крыльях, самый скоростной из принадлежащих отделу, помчал нас. Быстро мелькали прибрежные села, районные городки. Волга разлилась здесь на многие километры, берег всюду зарос камышом.
— Отсюда начинаются самые заповедные места, — объяснил Гончаров, — предустьевое волжское пространство и северная акватория Каспия. Всего четырнадцать с половиной тысяч гектаров, а если считать протоки, старицы и лиманы в дельте Волги, то около миллиона гектаров. И все это нерестилища частиковых рыб.
На левом берегу показалась небольшая пристань, на ней застекленный павильон, чем-то напоминающий корабельную рубку, из которой в любую погоду можно наблюдать всю реку. Чуть в стороне среди фруктовых деревьев стоял жилой дом.
— Это наш контрольный пункт. Ниже проезд частным лицам запрещен. Даже рыбаков возят только в организованном порядке на баркасах и катерах. На контрольном пункте дежурят наши работники вместе с инспекторами рыбоохраны.
У пристани покачивались на волнах несколько лодок с мощными подвесными моторами. Навстречу нам вышла вся оперативная группа — четверо крепких загорелых молодых парней, двое из них в милицейской форме. Старший доложил Гончарову, что на посту все в порядке и никаких нарушений в их дежурство не было. Станислав Дмитриевич обошел территорию поста, придирчиво осмотрел все хозяйство, а потом уже в павильоне стал тщательно просматривать вахтенный журнал и какую-то документацию. Неожиданно он спросил, нет ли у меня желания порыбачить. Я согласился. Мне дали неуклюжую двухметровую палку с толстенной леской, большущим крючком и куском свинца вместо груза. Я с сомнением осмотрел снасть, с еще большим сомнением нацепил на крючок кусок рыбы размером в половину спичечного коробка, вспомнил свои удочки, оставшиеся в Москве, — легкие, упругие — и забросил с пирса приманку. Течение натянуло леску. Я сразу почувствовал рывок, подсек и вытащил на досчатый настил небольшого, граммов на семьсот, судака. Опустил его в садок, поправил насадку и снова забросил. Опять такой же судачок. Правда, он успел проглотить больше половины приманки. Я поправил остатки. Третьей рыбой был крупный окунь. Мне не захотелось больше ловить.
— Что у них там, садок? — спросил я механика нашего катера, который устроился с книжкой на широком сиденье.
— Рыбы здесь вообще много, а тут она еще и прикормлена. Ведь на пирсе они моют посуду, выбрасывают остатки пищи. А потом, рыбаков здесь нет, стаи не пуганные.
Подошел к пирсу Гончаров, поинтересовался, как рыбалка, и когда я сказал, что ловить рыбу здесь неинтересно, усмехнулся:
— Некоторые приезжие рыбаки-любители, когда на нижнюю Волгу попадают, не могут остановиться. Иного проверяем, а у него в садке пуд рыбы. Спрашивается: зачем ему столько? В жару все равно пропадет. А на уху да на сковородку пятикилограммовой нормы вполне хватает, даже на целую семью. Правда, некоторые солят, сушат, но в примитивных условиях рыба получается невкусной. Домой привезут, а потом не знают, куда девать. Вы видели, как растут лотосы? — неожиданно спросил Станислав Дмитриевич. — Нет? Тогда забирайтесь в лодку.
Он отвязал от пирса «Прогресс» с мощным мотором на корме, прыгнул сам. Одним рывком завел мотор. Лодка круто развернулась. Гончаров умело повел ее вниз вдоль берега, свернул в узкую протоку. Стеной стоял высокий камыш, местами разрезанный небольшими каналами. Впереди взмыла стайка уток. Заслышав рокот мотора, поднялись цапли. Низко и совсем рядом протянул одинокий лебедь. Наконец Гончаров заглушил двигатель, и лодка по инерции вошла в заросли. Среди расступившегося камыша на мелководье плавали большие овальные листья. Над ними поднимались некрупные темно-коричневые полушария. В каждом из них в специальных гнездах в строгой симметрии располагалось до двух десятков орехов, похожих на фундук. Из всей колонии лотосов, словно специально для нас, остался один-единственный ярко-розовый цветок, очень похожий на цветок мака, только в несколько раз крупнее. Гончаров тряхнул одно из полушарий, и на ладонь ему высыпалось несколько орехов. По вкусу они тоже напоминали фундук.
— Я вас рыбу ловить отправил специально, — вдруг сказал он. — Поговорил с ребятами по душам. Здесь ведь глаз да глаз нужен. В эти края браконьеры стремятся очень активно. Тут и рыба, и дичь. Пробираются, пока можно, на машинах, по мелководью на лодках. А эту зону в 1982 году специальным решением облисполкома и обкома партии закрыли для посторонних. Знаете, в последнее время мы кое-чего добились в том, чтобы астраханцы избавились от безразличия, стали нетерпимо относиться к браконьерам, расхитителям народного добра. Оперативному активу, комсомольцам, дружинникам, нашим внештатным помощникам удалось всколыхнуть народ. Сейчас из самых разных мест поступает значительно больше сигналов о преступлениях. Больше задерживаем браконьеров, привлекаем к ответственности, изымаем орудия лова, лодки, мотоциклы, машины в обеспечение ущерба, отбираем икру, рыбу. Борьба с браконьерством — дело серьезное, часто опасное, но, несмотря на это, каждый рейд, каждая операция у нас осуществляется с участием общественников. И эти наши помощники тоже знают, что они идут на встречу с опасностью, но не отказываются, потому что хотят сберечь реку и рыбу. Вот если бы каждый человек участвовал в сбережении реки и ее обитателей. А теперь предлагаю вернуться в Астрахань, вы познакомитесь с материалами по делу Астахова.