– Когда мы будем обедать? – надула губы Вика, наблюдая, как Устинович-младший рассчитывается за билеты. – Между прочим, я хочу есть.
– Думаю, в буфете мы сможем купить бутерброды и кофе, – предположила я, следом за Джуниором покидая кассу и направляясь по мощеной дорожке в глубину парка. Дорожка начиналась от дверей иллюзариума и вела прямо к летнему кафе под полосатым зонтиком.
– Хочу поесть прямо здесь, – захныкала Вика, поглядывая на пластиковые столики, к которым мы приближались.
– Пицца тебя устроит? – хмуро осведомился Борис, притормаживая у стойки и изучая прейскурант.
– Можно и пиццу, только запивать я буду колой, – быстро выпалила девчонка.
Оставшиеся до представления полчаса мы ели сухую лепешку, намазанную томатной пастой и сдобренную колбасой и сыром вперемежку с водянистыми овощами, и запивали ее холодным чаем, купленным кудрявым другом взамен колы.
– Плевать я хотела на чудеса, – тянула Вика, дожевывая резиновую пиццу. – Я, например, уверена, что ничего интересного не будет.
– Ого, как категорично! – хищно улыбнулся Борис, сжимая стакан так, что побелели костяшки пальцев. При этом глаза его сделались колючими и злыми.
– Я уже была на двух мюзиклах, скукотища жуткая, – не замечая настроения родственника, продолжала Вика. – Только поют да танцуют.
– А тебе надо, чтобы кому-нибудь шею свернули?
– Ну да, конечно, дождешься тут, – разочарованно вздохнула девочка, отодвигая опустевшую тарелку.
Я уже давно сидела как на иголках, мне не терпелось как можно скорее заглянуть в фойе и посмотреть, что же изменилось в иллюзариуме. Оставив после себя кучу мусора, Вика выбралась из-за стола и двинулась ко входу в особняк.
– Эй, а посуду кто будет убирать? – окликнул ее Борька.
– Уж точно не я. Для этого есть специально обученные люди, – не поворачивая головы, откликнулась курносая крошка.
Не будучи специально обученной, я все же собрала пластиковую посуду с остатками Викиной еды и выбросила все в ближайший мусорный бак. Мне помогал Борис, собственноручно донесший до мусорки пластмассовую вилку и обглоданную корку от пиццы.
– О, смотри-ка, музей циркового искусства, – оживился приятель, указывая на скромную вывеску над боковым входом с торца здания.
– Между прочим, я в детстве в нем бывала, – похвасталась я.
– И что там?
– Много чего интересного. После представления можно заглянуть.
– Давай сначала досидим до конца спектакля, – без особой уверенности отозвался Борька, неприязненно глядя на узенькую детскую спину, независимо мелькающую впереди.
Девочка подошла к входным дверям и теперь чуть в стороне поджидала нас, ковыряя пальцем штукатурку и пропуская народ внутрь здания. Несмотря на будний день, публика охотно шла на представление иллюзариума. В этом не было ничего странного – в дни школьных каникул родители стремятся сводить ребенка в интересное место, особенно если удается раздобыть билеты подешевле, заблаговременно заказав их в Интернете. Я же была не рада, что мы пришли на представление, и очень жалела, что не отговаривала Бориса выкладывать бешеные деньги за оставшиеся места в вип-зоне первого ряда. А между тем по фойе фланировали довольные жизнью зрители, купившие билеты по умеренной цене за месяц до представления, и рассматривали старинные цирковые афиши, оставшиеся здесь со времен музея. «Гуттаперчевый мальчик» тоже был здесь – полотно по-прежнему висело посреди стены недалеко от входа и привлекало внимание зрителей выражением смертельного ужаса на бледном мальчишеском лице.
– Лютая хрень, – отшатнулся от картины Джуниор, повернувший за угол и неожиданно наткнувшийся на шедевр неизвестного автора, датированный тысяча девятьсот шестнадцатым годом.
– Что, понравилось? – подтолкнула я приятеля.
– Впечатляет, – согласился тот.
Пока я приглаживала вихры перед большим зеркалом, Борис озирался по сторонам в поисках Вики. За то время, что мы провели в дверях, предъявляя билеты, девчонка куда-то убежала. Обнаружилась она у входа в зрительный зал, болтающая с продавщицей программок. Перед сухонькой старушкой с тщательно уложенным начесом седых волос и бейджиком «Администратор» на узенькой груди возвышался пластиковый стол, на котором были разложены программки, рекламные проспекты и несколько экземпляров книги «Иллюзариум мечты» за авторством Регины Крестовской.
– Бабка говорит, что она дочь основателя этого балагана и вроде бы написала книгу о своем отце, – нимало не смущаясь присутствием обсуждаемой особы, громогласно заявила Виктория, рассматривая яркую обложку книги. – Предлагает сделать дарственную надпись, если купим.
Я оторопела от неожиданности. Могла ли я предположить, отправляясь на спектакль, что увижу саму Регину Крестовскую?
– Вика, прекрати! – сердито одернул девчонку Борис. И, повернувшись к обескураженной Регине Казимировне, добавил: – Прошу прощения. Девочка приехала из другого города, пока не освоилась в Москве.
– Эй, на минуточку, я, между прочим, из Питера – Северной столицы нашей родины! И нечего делать из меня дремучую чукчу!
– Тогда не веди себя как чукча! – повысил голос Борис. И, обращаясь к Крестовской, учтиво попросил, указывая на меня: – Будьте так добры, сделайте дарственную надпись, я хочу подарить вашу книгу подруге.
– Что за дела? – возмутилась Вика. – Когда я просила купить резиновый глаз на блюдце, ты говорил, у тебя нет денег! Значит, врал?
– Врал, Вичка, врал, – устало согласился Джуниор, доставая из похудевшего бумажника несколько купюр.
Между тем я во все глаза рассматривала престарелую родственницу знаменитого иллюзиониста. В памяти сразу же замелькали фотографии начала века, виденные мною в музее циркового искусства. Летящие через обруч тигры в спектакле «Книга джунглей», лилипуты в пышных жабо из «Путешествия Гулливера», усатые силачи с гирями, поднятыми над головой на вытянутых руках, и, конечно же, факир в восточных одеждах – сам неподражаемый Казимир Крестовский.
– Как вас зовут? – вывела меня из задумчивости администратор заведения.
– Агата Рудь, – встрепенулась я.
Старушка растерянно улыбнулась.
– Фамилию не расслышала, – извиняющимся тоном проговорила она.
Я достала из сумочки визитку и положила перед ней на стол. Пожилая женщина взяла картонный прямоугольник в руки и поднесла к глазам, вчитываясь в текст.
– Так и напишем: «Милой Агате Рудь с наилучшими пожеланиями от автора», – раскрывая ближайшую книгу на титульном листе, проговорила она и взялась за ручку.
– Подпишите еще одну, для молодого человека, – попросила я, заранее доставая деньги.
– Да вы что, совсем обалдели, второй экземпляр этой фигни покупать? – на все фойе возмутилась Борькина родственница. – Никто эту муру читать не будет! Поставите на полку, пыль собирать. Лучше купите сахарной ваты, если вам денег не жалко!
– Да замолчишь ты или нет! – с силой тряхнул девчонку Джуниор. – Сейчас уйдешь отсюда!
– Ну и уйду, и пожалуйста, не очень-то и хотелось! – обрадовалось дитя, поворачиваясь в сторону выхода.
– Стой, поганка, я сказал! – разъярился Борька. – Ты у меня получишь сахарную вату!
Крестовская сделала успокаивающий жест рукой и проговорила:
– Купите девочке сахарной ваты вместо второй книги, а я допишу ваше имя рядом с именем приятельницы. Будете читать книгу по очереди.
– Да, пожалуй, так мы и сделаем, – обрадовалась я.
Вика надулась и отошла в сторону, искоса поглядывая, как старушка снова открывает титульный лист и заносит над ним ручку.
– Как зовут вашего кавалера? – уточнила Регина Казимировна.
– Борис Устинович, – хмуро ответил за меня Борька, раздосадованный поведением племянницы.
– Еще раз простите нас за Вику, – взмолилась я, забирая подписанный экземпляр и передавая его Борьке. Все-таки он мужчина, вот пусть и носит увесистые биографические фолианты, мне в сумке и толстенного «Шантарама» хватает. – И дайте, пожалуйста, программку.
– Дети есть дети, – протянула программку администратор и улыбнулась понимающей улыбкой.
Тем временем подошли новые покупатели, с интересом посматривая на рекламные проспекты и книги. Я кинула неуверенный взгляд на визитку, покоящуюся рядом с ручкой на столе, и решила не забирать – пусть лежит.
Места оказались и в самом деле прекрасные – в первом ряду прямо перед стоящей на сцене глинобитной лачужкой, в которой, должно быть, по замыслу режиссера обитал Аладдин. Остальное пространство сцены было стилизовано под арабский дворик с дувалом и небольшим прудиком прямо перед хижиной. По зеркальной глади пруда скользили лебеди – черный и белый, и над всей этой идиллией под высоченным потолком плыли почти настоящие облака.
Откинувшись на спинку кресла и вытянув перед собой ноги так, что они уперлись в бортик сферической сцены, Вика сноровисто метала в рот попкорн, доставая его двумя пальцами из широкого ведерка, и без особого интереса рассматривала лебедей, ожидая начала представления. Борька напряженно изучал программку, а я листала купленную в фойе книгу. И вдруг одна фотография привлекла мое внимание. Дряхлый старик сидел в инвалидном кресле, а из подписи под снимком следовало, что это Казимир Крестовский в последние годы жизни. Надо же, а я и не знала, что на старости лет иллюзионист передвигался в инвалидной коляске! Интересно, что с ним случилось? Должно быть, покалечился во время выступления, ну да подробности можно узнать из воспоминаний Регины Казимировны. Припомнив старушку-администратора, я загрустила. Честно говоря, мне до сих пор было не по себе от нашего общения. Как бы я хотела рассказать Регине Крестовской, что иллюзариум для меня – кусочек детства, что я люблю его так же, как сад Малютина, в котором играла в войнушку с друзьями из класса. Но теперь, когда у дочери великого артиста сложилось о нас определенное мнение, это было в принципе невозможно. Жаль, что так по-дурацки получилось!
В зале начал гаснуть свет, заиграла негромкая восточная музыка, и из хижины вышла ярко накрашенная женщина в длинных одеждах. В руках у нее была плетеная корзина размером с мусорный бак. Женщина опустилась на корточки рядом с прудом и принялась мыть тарелки, доставая их из корзины. Следом за тарелками настала очередь старого медного кувшина, который матушка Аладдина в соответствии со сказочными канонами стала тереть песком. После пяти секунд напряженной работы небо над сценой почернело, загрохотал гром, сверкнули молнии, и из кувшина пополз белый дым, принимая форму джинна. Испуганная женщина вытряхнула из корзины остатки грязной посуды и забралась в освободившуюся плетеную тару. Между тем дымный джинн рос, мужал и как бы обретал вес и плоть, становясь все больше и выше, пока, наконец, не уперся макушкой в «небо». Запрокинув голову, он дико захохотал, и от его инфернального смеха поднялся страшный ветер, подхвативший корзину и поднявший ее в воздух. Над корзиной как по мановению волшебной палочки появился оранжевый воздушный шар, поднимавшийся все выше и выше. Тем временем непогода на сцене усиливалась. Из почерневшей тучи хлынул дождь, щедро орошая хижину, сложенный из камней дувал, корзину и женщину, выглядывающую из нее. Приспособление напоминало дирижабль, которым, по сути, оно и являлось. Когда «дирижабль» достиг «неба», джинн простер руки и гул