Кроме Димы и бабушки, на шрам нормально реагировал только еще один человек. Ну вот, обязательно же к чему-нибудь его вспомнить. Как черта.
Узелки, бугорочки, складочки.
Нина могла бы свой шрам с закрытыми глазами нарисовать. Лет в тринадцать столько у зеркала простояла в трусах и лифчике-нулевке, что удивительно, как оно не задымилось от нагрузки.
«Лунный ландшафт, – шутил врач ожогового отделения, протягивая Нине мандарин. – Ты погоди, почисти кожуру. Господи, сущий волчонок».
Мандарин пылал посреди унылой палаты, как маленькая шаровая молния.
Бабушка стояла рядом с врачом в дверном проеме – высокая, седая, в белом халате поверх строгого костюма. Вместо рта – тонкая лиловая линия.
– Я могу… подойти к ней?
– Разумеется.
– Ниночка, ты меня помнишь?
– Баба.
И тут – Нина может поклясться чем угодно – бабушка заплакала. Две огромные прозрачные слезы выкатились из чудных, орехового цвета чугуевских глаз, которыми Нину природа не наградила только в силу закона вселенской несправедливости.
Бабушка говорила, что Нина не может этого помнить.
«Ты была маленькая и отставала в развитии». Ага-ага, так отставала, что в школу пошла, едва семь лет сровнялось.
Но Нина помнила, помнила. Свои воспоминания ни с чем не спутаешь – у них есть глубина, фактура, запах. На двери палаты, например, краска лежала в десяток слоев, в одном месте содранная до первого, нежно-голубого. Чешуйки можно было отколупывать, если никто не видит, и отправлять в рот. Выпуклые затеки, похожие на прыщи, оторвать ногтями не удавалось, но кто-то из маленьких пациентов придумал обводить их по кругу карандашом.
А мандарин? Ни один фрукт в ее жизни не пах так маняще и сладко, как тот. Проглотив мякоть, Нина собрала кожуру в горсть и несколько дней мусолила во рту, на ночь засовывая под подушку, пока клад не обнаружила и не выбросила нянечка.
– Детский инспектор считает, что это была случайность. Девочка вбежала на кухню, толкнула мать под локоть, и та опрокинула ковшик с кипятком, – сказал врач. – К несчастью, вместо того чтобы вызвать скорую помощь, мать смазывала ожог маслом. Это расхожее заблуждение, опасное для больного. Ожог загноился, пришлось чистить, едва не случился сепсис… Когда мы приехали на вызов, мать была в состоянии алкогольного опьянения.
– Она алкоголичка, – в бабушки Лидином голосе лязгали валки староуральских заводов. – Я добьюсь, чтобы Нина жила со мной.
Бабушка всегда добивалась, чего хотела.
– Ну и погодка!
Вокруг Ксении клубилось морозно-табачное облако. Она стряхнула снег с капюшона на пол и села к столу.
– Не надумала насчет кофе?
– Я хочу хоть немного поспать перед… прощанием.
– Ты у Зои остановишься?
– В гостинице. Маленькая какая-то, в районе Белинского.
– Зачем? К нам бы заселилась, мы с Лизкой вдвоем, потеснимся. Она, кстати, на похороны не пойдет завтра. Смена у нее в кафе, да и… можно ее понять.
Ксения скомкала обертку и швырнула в урну. Недолет. Один из таксистов встал, чтобы помочь, но она его опередила.
– Сама, – сказала.
Вышло весомо и жестко, по-чугуевски. Пока наклонялась, таксист ощупывал ее бессовестным взглядом. Вернувшись, Ксения перегнулась к Нине через стол и, обдавая сладким коньячным духом, зашептала:
– Ты это… Знаешь, почему Дина уехала? Конечно, никто не знает. А я, я – знаю. Она считает, что я «папочку» убила.
Нина молчала. Что тут скажешь?
Вся эта история со Светловым случилась, когда она оканчивала школу. Ей не до того совсем было, а бабушка несколько раз моталась в садоводство, в полицию, к каким-то знакомым адвокатам и прокурорам. Трясла – чего с ней в жизни никогда не случалось – грамотами и значками, даже Зоину фотографию возила. Старшей Зои. Героини.
Лежа в тяжелом ватном одеяле, Нина тогда услышала, как на кухне бабушка сказала:
– Да они и не думали на тебя, им бы спихнуть на случай – и дело с концом. Но мне-то, понимаешь, надо, чтобы комар носа не подточил.
– Чугуевская репутация? – голос Ксении неприятно звенел.
– Да какая репутация! Ты что мне, не внучка?
– Да что ж ты, бабушка, об этом не вспоминала, когда меня мачехе отдала? Нинку-то вот не бросила.
Берцы Ксении загрохотали в прихожей.
– У тебя отец есть, Ксюша.
– У Нинки тоже. У всех людей есть отец.
– Не паясничай, Ксения! Куда ты так поздно? Как ты поедешь? Останься до утра!
– Девчонки ждут. Хозяйство. Мне все не просто так дается.
Хлопнула входная дверь, а за ней, как по команде, от сквозняка задрожали все двери квартиры.
– Эй, Нинка, спишь ведь на ходу.
В тепле Ксению развезло. Кажется, она прикончила всю фляжечку и теперь поглядывала вокруг блестящими хитренькими глазами.
– Ты-то мне веришь?
– Верю.
– Или не веришь?
Нина ненавидела пьяных. Ее корежило от их слов, размазанных, как тянучка, и чересчур громкого смеха; от гротескной мимики и неверных движений.
В общаге на вечеринке по случаю Нового года она ударила старосту группы, гладкого розовощекого Глеба.
«Что на тебя нашло-то? Под юбку, что ли, полез?» – спрашивали девчонки, пока она торопливо умывалась в душевой.
«Типа того».
Да даже не рядом!
«Что с пьяного взять! Ты, Нинка, лихая слишком. Казачек в роду не было?»
«Нет, только уральцы».
«Там тоже казачье войско было», – пошутил кто-то, пытаясь разрядить обстановку.
Перед старостой было ужасно стыдно, и она тихонько извинилась. Глеб рассеянно покивал, но не простил, конечно. Скандал удалось замять усилиями Ленки Симнишкене, но бесплатных театральных билетов и фальшивых плюсов в ведомостях Нинка не видела до конца учебы. Слава богу, дальше мстительность старосты не простиралась.
Виноват Глеб оказался лишь тем, что, выпив лишнего, напомнил ей кое-кого. Лицо его во хмелю тоже делалось мягким, как у тряпичной куклы, рот полз на сторону, и усмешка давилась глупая, неискренняя. «Прости, Ниночка, я перебрал», – сказал ей Глеб своим голосом, а помни́лось, что другим.
«Я, миленькая моя, больше не буду, я же люблю тебя, деточка», – говорила Тамарка. Мать.
Когда любят – не пьют.
Дима вот ни капли в рот не берет.
Исключительно ради нее, Нины, такую приносит жертву.
«Верю я тебе, верю», – хотела она сказать Ксении, но не успела.
Холодный ветер перебрал трубки китайского колокольчика, взметнул бумажные салфетки на столиках – в шаурмячную вошла Зоя.
Младшая, конечно, хотя Нине на секунду показалось что та, старшая, героическая, с портрета, что висел в бабушкиной спальне. Удивительно похожа. Больше, чем кто-либо из них.
Зоя была чудо как хороша – девятнадцатилетняя, кареглазая, с копной медовых кудрей, не примятых шапкой, с нежным румянцем на щеках, сохранивших тень очаровательной детской припухлости.
Нина и Ксения, обе в черном, как вороны, следили за ней, поджав губы. «Она оставила меня без моего дома», – сказала себе Нина и решительно выставила вперед подбородок.
– Привет! Простите, что заставила ждать.
Зоя взмахнула волосами, обдав их карамельной волной.
– Вы лучше знали бабушку, поэтому я вам очень соболезную. Простите меня, если что не так, хорошо? Вы что-то ели? Я капец голодная.
– Возьми двойную классическую, – подала голос Ксения. – Самая вкусная здесь.
Нина скосила глаза и увидела, что старшая улыбается.
Староуральск, 2019
На регистрацию участников ВКПП – Всероссийской конференции практикующих правоведов – Нина пришла одной из первых. Здоровенный транспарант в цветах российского флага гласил: «Юристы – ум, честь и совесть нашей эпохи!» Нина ухмыльнулась – чего-чего, а чувства юмора организаторам не занимать.
В просторном холле Староуральского государственного университета пахло краской и тушеной капустой. Запах столовской капусты преследует русского человека везде – от детского садика до поминок, неотвязно напоминая о себе в горе и радости. Своего рода национальный символ.
За столиком с табличкой «Регистрация участников» скучали две студентки в мятых белых рубашках на пару размеров больше, чем требуется. Нине такое не пойдет – прибавит объема там, где не нужно.
– Здравствуйте, – бодро пропела одна из студенток, рыжая и веснушчатая, с неестественно полными полуоткрытыми губами. – Вы регистрироваться пришли? Будьте добры вашу фамилию.
– Крайнова.
– Минутку, – студентка взлохматила стопку листов, сколотую степлером. – Еще раз, первая «К»?
– Да. Край-но-ва. Нина Викторовна.
– А город, город какой?
– Петербург.
– Ммм, – уважительно промычали студентки в унисон и снова зарылись в списки. – А номер заявки не припомните?
Нина достала смартфон, кликнула по значку электронной почты и начала листать папку входящих писем. Студентки терпеливо ждали, украдкой ее разглядывая.
– Ноль шестьдесят восемь эс.
– Минуточку. Эс? Тогда вам нужно на другую секцию… но, подождите, вы ведь не студентка, да?
– Да.
– Путаница какая-то опять. Простите.
Рыженькая кому-то позвонила:
– Алло, Марья Михайловна? Доброе утро. Это Саша Дегтярева, мы на регистрации стоим. Тут проблема небольшая… Пришла участница Крайнова, она почему-то попала на студенческую секцию. Ну. Алексееву надо башку открутить. Согласна. Просто дописать? Прямо от руки? Поняла. Спасибо. Что? Да, конечно, выдам. Всего хорошего.
– Меня пустят? Не надо лететь обратно? – пошутила Нина.
– Да, все в порядке, – Дегтярева довольно улыбнулась, будто ей довелось решить действительно серьезную проблему. – Просто внесем вас в список. Вот сюда, на последнюю страницу. Еще раз, Крайнова Нина Викторовна, верно?
– Угу.
– Распишитесь.
Нина взяла ручку, чтобы поставить подпись, но последняя строка списка, прямо над ее фамилией, нацелилась ей прямо в лицо.
Ялов Алексей Дмитриевич, г. Санкт-Петербург.
Обожгло белым, и стало трудно дышать.