И последнюю группу приблудян мы перевезли бы на Землю только в этом году. А сколько дырок в озонном слое понаделали бы?! Не исключено, что сожгли бы челноками весь озон, и тогда сама проблема «Земля и Сфера» была бы снята с повестки дня навсегда. Не будем забывать еще один аспект проблемы. Земной проект создания космического корабля, способного достичь звезд, оценивался в ту пору в два триллиона рублей (или долларов). Таким образом, планета встала перед выбором: или космический извоз, или десять километровых звездолетов по миллиону тонн каждый, на которых двести тысяч землян могли бы отправиться к иным мирам. Конечно, резонно было спросить: а зачем эти миры, если вот он, «иной мир», рядом – сам прилетел к нам? Плоский вопрос. Приземленный. А как же тогда тяга к познанию? – можно поинтересоваться встречным образом. Как же звездная экспансия земной цивилизации? И ведь это не просто риторические вопросы. Это отголоски бурных дискуссий, которые шли по всей планете семьдесят лет назад. Очень важно сейчас вспомнить, что сразу же нашлись энергичные люди, которые поставили задачу по-иному. А почему, спросили они, нужно взвешивать космический извоз на одних весах с проектом «К звездам!»? Почему бы не измерить глубину проблемы военным бюджетом? Ведь в конце концов двадцать триллионов долларов (или рублей) – это всего-навсего военные расходы всей планеты за шесть лет. Может быть, если переместить средства из одной непроизводительной сферы в другую непроизводительную сферу, то космический извоз не покажется столь дорогостоящим? Отвлечемся на минуту от этих дебатов и вообразим бедных приблудян на орбите. Вот летели они, летели и прилетели. И никто им особенно не рад. И не очень-то приветствуют. И вместо того чтобы пустить погулять по долгожданной планетной тверди, подышать свежим воздухом, попить необоротной воды – спорят о каких-то извозах, военных расходах, озонных дырках и прочих непонятных материях. Братья по разуму, где вы, ау? Тут-то и должен был родиться у приблудян соответствующий лексикон. Чем еще заниматься на орбите в этих условиях, как не форсированным созданием крепкго сленга? Так ведь нет! Ни единого резкого слова не произнесли приблудяне. Ни единой грубости не допустили. Никакого нетерпения не выказали. Спокойно ждали, ждали, ждали... И дождались. Один неглупый человек по фамилии Покровский придумал способ, как спустить на Землю приблудян. Относительно быстро и без особых (сравнительно!) затрат. Надо, выдвинул Покровский идею, забрасывать в космос с помощью твердотопливных бустеров списанные аэробусы без крыльев и хвостового оперения, обшитые керамическими панелями. Загружать их на орбите приблудянами по шестьсот душ зараз и спускать по баллистической траектории на Землю, а в плотных слоях атмосферы использовать парашютные системы. Тогда потребуется всего двадцать пять тысяч запусков. И если хорошенько подготовиться, то на всю операцию уйдет не более пяти лет. Весь мир аплодировал Покровскому. Идею приняли без возражений. Военные бюджеты были сильно урезаны, и планета Земля принялась запускать в космос целые фейерверки аэробусов. Конечно, возникали сложности: например, требовались простые и надежные системы жизнеобеспечения, противоперегрузочные устройства (увеличение силы тяжести приблудяне переносят так же плохо, как и мы), десятки миллионов квадратных метров парашютной синтетики. И еще надо было подумать о приблудянских детях: они вовсе не могли выносить перегрузки на баллистических траекториях спуска. Детей пришлось снимать все-таки с помощью челноков. Самое удивительное, что операция «Космический извоз» прошла без сучка и задоринки. Ни один аэробус не сгорел, все парашюты сработали, ни один приблудянин не погиб, не получил увечий. Планета Земля потуже затянула ремень, зато население ее увеличилось на 15 миллионов душ. (Правда, нельзя сказать, что это всем понравилось.) И ровно через десять лет после Первого Контакта последний приблудянин покинул борт своего гигантского космического дома.[1] Еще раз подчеркнем: за все это время пришельцы так и не научились ругаться. Бранные слова в их речь не вошли. Воистину, лингвистический перпендикуляр!
Н. КотляренкоКАК ИВАН КАРПОВИЧ ПОССОРИЛСЯ С РОДОЛЬФО УМБЕРТОВИЧЕМ
Бесколесный троллейбус плыл сквозь густую синеву январского вечера, как заиндевевший аквариум, наполненный желтой светящейся водой. Фигуры людей внутри напоминали декоративные гроты.
Гражданин Иван Карпович Жегло зашел в троллейбус и сел на свободное сиденье слева у окна. Он посмотрел в окно, посмотрел в затылок впереди сидящему гражданину Петру Серапионовичу Костомозглову, посмотрел назад и постучал Петру Серапионовичу пальцем по голове. Петр Серапионович не обернулся, но по его окаменевшим ушам стало заметно, что он насторожился и обратился во внимание.
Иван Карпович протянул ему через плечо две бумажки по три рупии и попросил передать в кассу, добавив, что Петр Серапионович будет должен ему рупию. Гражданин Костомозглов опять не пожелал обернуться, но шесть рупий взял, а по его вспотевшей шее стало видно, что он обиделся. Иван Карпович не придал этому значения, еще раз посмотрел по сторонам и плюнул на незанятое место справа от себя. Это очень удивило гражданина Родольфо Умбертовича Шишано, только что решившего сесть на сиденье рядом с Иваном Карповичем.
– Зачем вы это сделали? – осторожно спросил он Ивана Карповича.
– Я всегда плачу за проезд в троллейбусе, – обиженно ответил Иван Карпович.
– Я не об этом, – еще более осторожно сказал Родольфо Умбертович, перегибаясь через плевок, для чего оперся правой рукой на голову Петра Серапионовича Костомозглова. Гражданин Костомозглов не обернулся, но по его напрягшейся спине можно было заметить, что он возмутился. – Я о том, – сказал вежливо Родольфо Умбертович, – зачем вы плюнули на место, где я хотел сесть?
– Я не хочу, чтобы вы здесь сидели, – добродушно сказал Иван Карпович, отвернувшись к окну.
– Вы что-нибудь имеете против итальянцев? – как бы про себя спросил Родольфо Умбертович, бережно приподнимая Ивана Карповича.
– Нет, против итальянцев я ничего не имею, – дружелюбно ответил Иван Карпович, сбивая пушистую меховую шапку с Петра Серапионовича Костомозглова.
– Может, вы что-нибудь имеете против меня лично? – слегка обеспокоился Родольфо Умбертович, деликатно встряхивая Ивана Карповича.
– Нет, и против вас лично я ничего не имею. Я вас даже не знаю и до сегодняшнего дня не видел, – ответил без тени беспокойства Иван Карпович, пытаясь ухватиться за щеки Петра Серапионовича Костомозглова.
– Нет, имеете, имеете! – заволновался Родольфо Умбертович, очень аккуратно переворачивая Ивана Карповича вверх ногами. – Иначе зачем вам было бы плевать на сиденье?
– А вот не имею, а вот и не имею, – сказал Иван Карпович, сохраняя независимый вид и тем не менее стараясь зацепиться ногой за подбородок Петра Серапионовича Костомозглова. – Я вот и против этого гражданина ничего не имею, – Иван Карпович дрыгнул второй ногой в сторону Петра Серапионовича, сбив с него при этом очки, – хотя он принял у меня шесть рупий, а билет назад не возвращает, очевидно, имея целью присвоить всю сумму целиком или, по крайней мере, рупию.
Петр Серапионович Костомозглов опять не обернулся, но по его порванному ногой Ивана Карповича пиджаку было видно, что он едва сдерживается.
– В таком случае извольте объяснить, зачем вы плюнули на место, положенное мне по всем правилам транспортного общежития, – сказал Родольфо Умбертович, промокая галстуком Ивана Карповича пот на лбу и прислонив его ноги к поручню над головой, – и почему вы не хотели, чтобы я сел рядом с вами?
– Да потому, – ответил Иван Карпович, которого не так-то легко было вывести из терпения, – что я не люблю, когда кто-нибудь сидит рядом со мной. Даже если бы это была Жужанна Зольтановна из пятнадцатой квартиры, при всем моем уважении к ее искусству приготовления пёркёлта из раков.
– В таком случае мне все ясно, – сказал Родольфо Умбертович, вытирая плевок волосами Ивана Карповича, – вы просто нелюдим и неблагополучный в личной жизни человек, судя по всему.
Он вернул Ивана Карповича в нормальное положение и со всяческими предосторожностями усадил на место.
– Позвольте, милостивый синьор! – вскричал в ярости Иван Карпович. – Кто вам дал право делать недостойные умозаключения относительно моей личной жизни? – Он судорожно схватился левой рукой за спинку сиденья впереди, не обращая внимания, что это была не спинка, а губы Петра Серапионовича Костомозглова.
– Помилуйте, – удивился Родольфо Умбертович, усаживаясь рядом с ним. – Мне и в голову не приходило вас обидеть. Простите, если что не так. И, пожалуйста, наденьте ваши очки. По-моему, вы их уронили.
– Это мои очки! – проговорил Петр Серапионович с трудом, потому что рука Ивана Карповича мешала ему говорить внятно.
– Ах, пожалуйста, не вмешивайтесь! – вскричали Иван Карпович и Родольфо Умбертович в один голос. – Это вас совсем не касается.
– И потрудитесь отдать мне билет и рупию, – добавил Иван Карпович, отпуская губы Петра Серапионовича и расчесывая спутавшиеся волосы дужками поднятых очков.
– Да подавитесь вы своей рупией! – закричал Петр Серапионович. И тут он обернулся. И все увидели, что это был не Петр Серапионович Костомозглов, а неизвестный приблудянин, – судя по булавке для галстука, монгольского приюта, – и даже без очков у него был вполне приличный и достаточно интеллигентный вид.
«Городской транспорт», 61 год ЭЦЕТИ, № 7
П. АнтошкинКИСЕЛЬ
Зюкова звали Тит. А отчество у него было – Бурдеевич. Так его папу именовали. Попросту: Бурдей. А работал Зюков в организации. Подчиненным. И вот сидел этот самый подчиненный Тит Бурдеевич Зюков у жены под бра и хотел киселя.
Анастасия, жена Тита, по четвергам отличный кисель варила – из венерианского ревеня и заполярной кураги. Этот кисель оказывал на Зюкова потрясающее действие. Тит Бурдеевич, выпив его, сразу становился очень тяжелым – до восемнадцати тонн, и все три выходных дня лежал в лежку, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Зато потом четыре рабочих дня чувствовал себя удивительно легко, даже возвышенно. Не ходил, а порхал. Потому что тонны лишней тяжести исчезали, и вес возвращался в норму. Вот и сейчас, в очередной четверг, очень мечталось Зюкову киселя покушать, С настроением. Поэтому он курил трубку тестя и хотел. Он всегда тестеву трубку курил, когда настроение. А набивал ее махоркой. Дым у нее красивый: фиолетовый и стелется. Но зато тесный для внутренностей. Итак, Зюков сидел и воображал кисель, и смотрел в окно на жениного папашу. Тот гулял по ту сторону двойных рам с овчаркой. Зюков обычно овчарку с собой приводил. Незлую.