ПРИЧУДЫ ЛЮБВИ:сборник зарубежных эротических рассказов
Ощутить жизнь как щедрый дар
«Секс» в переводе с латинского всего лишь «пол» — графа всякой безучастной анкеты. Однако уже первые размышления по «половым» проблемам не только ставят вопросы, которые бесконечно, разветвляясь, уходят вглубь человеческой природы и вызывают множество волнующих, острых, обжигающих ассоциаций. Тогда семантически «пол» уже вполне равен «сексу», а секс — это половые отношения, совокупность переживаний, установок и поступков, связанных с проявлением и удовлетворением полового влечения. Это словарное определение не случайно забывает о главной «задаче» секса — обеспечить продолжение рода человеческого. Мы как бы изолируем в сознании эту «служебную» роль секса, наделяя его полной самостоятельностью. В эмоционально-психической структуре человека сексуальные переживания и мысли занимают такое значительное место, что порой составляют чуть ли не единственную цель его устремлений, а физиологическая сторона секса, лишенная прямого назначения, часто становится чисто эстетической.
Эротизм и искусство питает общий источник, и, видимо, не так уж неправо одно из определений искусства, утверждающее, что искусство — трансформированный в другие формы секс. Мировая традиция эротики неотделима от многих проявлений жизни, ибо она ее неотъемлемая часть. Может быть, часть особенно волнующая, увлекающая, никогда, ни при каких условиях не теряющая своей значимости. Любовь и эротизм, как в жизни, так и в искусстве неизменны, потому что являются самыми стабильными компонентами нашего существования. Человечество в разные времена отдавало свои силы то одному, то другому. История его, в сущности, это смена их парадигм. По странному закону диалектики, когда существует или возникает что-то позитивное, в противовес этому рождается сопротивление, отрицание. Отношение к чувству и эротике, так свойственным человеческой натуре, вызывают у некоторых не находящий никакого объяснения гнев и возмущение. В жизни редко кто откажется от чувственных удовольствий, несущих множество тонких и глубоких переживаний, радостей, вплоть до ощущения… иррациональности бытия. Но, почему-то, произведения искусства на эту тему, даже очень талантливые, вызывают чью-то лицемерную (или искреннюю?) реакцию раздражения, агрессии, желания наложить запрет. Всегда ли так было? До нас дошло много произведений эротического искусства и литературы, начиная с древнейших времен. Дошла, конечно, лишь небольшая часть всего созданного. Ханжеское мировосприятие всегда оказывало давление на свободу художника. Ханжество активно, наступательно, бескомпромиссно. Сколько запретов сковывало благодатные таланты! Сколько шедевров подверглось уничтожению!
Казалось бы, так просто: не нравится — не смотри, не читай. Но — увы! — всегда существовало и существует чье-то желание подогнать все в мире под свои убогие стереотипы, провозгласить свою мораль единственной. Фраза, ставшая современной притчей во языцах, — «У нас секса нет» — как нельзя лучше характеризует такой уровень. Так эротика попала у нас в число полукриминальных областей. Чтобы переосмыслить это отношение, нужны время и усилия. Тогда только мы сможем вернуться к естественному восприятию мировых культурных ценностей, которых были так долго насильственно лишены.
Думаю, что предлагаемая книга в какой-то степени поможет нам в этом сложном психологическом процессе. Никого не оскорбит и не шокирует. Даст радость переключения от нашего стрессового, шизоидного мира, уведет в мир любви, в котором нет ожесточенности, очередей, бесконечной политики, а есть любовь — счастье, которое подарила нам природа. Счастье, которое надо найти увидеть, пережить. Ощутить жизнь как драгоценный, щедрый дар.
РАССКАЗЫВАЮТ, ЧТО…
Мазуччо Гвардато(XV век)
О жизни этого средневекового писателя-дворянина известно очень мало, но книга при жизни автора выдержала пятнадцать изданий.
НАХОДЧИВАЯ ЖЕНА
Мораль трудно спрятать в штанах.
Как хорошо известно, благородная и славная Катания являлся одним из самых значительных городов острова Сицилии. Не так давно там жил некий доктор медицины, магистр Роджеро Кампишано. Хотя он и был отягчен годами, он взял в жены молодую девушку. Звали ее Агатой, происходила она из очень почтенного семейства названного города и, по общему мнению, была самой красивой женщиной. Потому муж любил ее не меньше собственной жизни. Но редко или даже никогда такая любовь не обходится без ревности. И в скором времени, без малейшего повода, доктор стал так ревновать жену, что запретил видеться не только с посторонними, но и с друзьями и родственниками. И хотя магистр Роджеро, как казначей миноритов, их поверенный, словом, как лицо, посвященное во все их дела, был у них своим человеком, все же для большей верности он приказал своей жене избегать их общества ничуть не менее, чем общества мирян. Случилось однако, что вскоре-после этого прибыл в Катанию минорит, которого звали братом Николо да Нарни. Хотя он имел вид настоящего святоши, носил башмаки с деревянными подметками, похожие на тюремные колодки, и кожаный нагрудник на рясу, и хотя он был полон ханжества и лицемерия, тем не менее был красивым и хорошо сложенным юношей. Этот монах изучил богословие в Перуджии и стал не только славным знатоком францисканского учения, но и знаменитым проповедником; кроме того, согласно его собственному утверждению, он был прежде учеником святого Бернардина, от которого, как говорил, получил некие реликвии, через чудесную силу которых бог творил многие чудеса. По этим причинам, а также благодаря благоговейному отношению всех к его ордену, проповеди его вызывали огромное стечение народа.
Итак, случилось, что однажды утром во время обычной проповеди он увидел в толпе женщин мадонну Агату, показавшуюся ему рубином в оправе из множества белоснежных жемчужин; поглядывая на нее по временам искоса, но ни на мгновение не прерывая своей речи, он не раз говорил себе, что можно будет назвать счастливцем того, кто заслужит любовь столь прелестной женщины. Агата, как это обыкновенно бывает, когда слушают проповедь, все время смотрела в упор на проповедника, который показался ей необычайно красивым; и ее чувственность заставляла ее втайне желать, чтобы муж ее был таким же красивым, как проповедник. Она направилась к монаху, как только увидела, что тот сходит с кафедры, и попросила назначить ей время для исповеди. Монах, в глубине души испытавший величайшее удовольствие, чтобы не обнаружить своих позорных помыслов, ответил, что исповедь не входит в его обязанности. На это дама возразила:
— Но, может быть, ради моего мужа, магистра Роджеро, вы согласитесь сделать исключение в мою пользу!
Монах ответил:
— Так как вы супруга нашего уполномоченного, то из уважения к нему я охотно вас выслушаю. Затем они отошли в сторону, и после того как монах занял место, полагающееся исповеднику, дама, опустившись перед ним на колени, начала исповедываться в обычном порядке. Перечислив часть своих грехов и начав рассказывать затем о безмерной ревности мужа, она попросила монаха, как милости, чтобы он своей благодатной силой навсегда изгнал из головы мужа эти бредни; она думала, впрочем, что недуг этот, пожалуй, можно исцелить теми самыми травами или пластырями, которыми муж лечит своих больных. Монах при этом предложении снова возликовал. Ему показалось, что благоприятная судьба сама открывает ему доступ к желанному пути, и, успокоив даму искусными словами, он дал ей следующий ответ:
— Дочь моя, не приходится удивляться, что твой муж так сильно тебя ревнует; если бы было иначе, ни я, ни кто другой не счел бы его благоразумным; и не следует винить его за это, так как виновата здесь одна лишь природа, наделившая тебя такой ангельской красотой, что никак невозможно обладать ею, не ревнуя.
Дама, улыбнувшись на эти слова, нашла, что ей уже пора вернуться к ожидавшим ее спутницам, и, выслушав еще несколько ласковых слов, попросила монаха дать ей отпущение грехов. Тот глубоко вздохнул и обратился к ней с благочестивым видом:
— Дочь моя, никто, будучи сам связан, не может разрешить от уз другого; так как ты связала меня в столь краткий срок, то без твоей помощи я не властен избавить от них ни тебя, ни себя.
Молодая дама, будучи сицильянкой, без труда разобралась в этой немудреной притче, которая понравилась ей, потому что видеть плененным этого красивого монаха доставляло ей величайшее удовольствие. Однако она порядочно удивилась тому, что монахи занимаются такими делами. Будучи в очень нежном возрасте и строго охраняемая мужем, она не только никогда не общалась с монахами, но и была твердо уверена, что принятие монашества для мужчин — все равно, что оскопление для цыпленка. Убедившись теперь в том, что этот монах был петухом, а не каплуном, молодая женщина почувствовала такое сильное желание, какого еще не знала прежде, и решив отдать монаху свою любовь, она ответила:
— Отец мой, предоставьте скорбеть мне, ибо, придя сюда свободной, я уйду порабощенной вами и любовью.
Монах в несказанном восторге сказал:
— Итак, раз желания наши столь согласны, не сможешь ли ты придумать способ, как бы, одновременно выйдя из сурового заточения, мы могли насладиться нашей цветущей юностью?
На это она ответила, что охотно поступила бы так, будь то в ее власти; однако затем прибавила:
— Мне сейчас пришло в голову, что мы, несмотря на крайнюю ревность моего мужа, все же сможем осуществить наше намерение. Раз в месяц у меня бывают такие сильные сердечные припадки, что я почти лишаюсь чувств, и никакие советы врачей до сих пор не оказали мне ни малейшей помощи; старые же женщины говорят, что это проистекает от матки: они говорят, что я молода и способна быть матерью, а между тем старость моего мужа лишает меня этой возможности. Поэтому мне пришла мысль — в один из тех дней, когда он отправится к какому-нибудь своему больному за город, представиться, будто я захворала своей обычной болезнью, и тотчас же послать за вами, прося принести мне что-нибудь из реликвий святого Гриффона; будьте же наготове, чтобы прийти с ними ко мне тайно, и с помощью одной из моих девушек, крайне мне преданной, мы сойдемся вдвоем к полному нашему удовольствию.
Монах весело сказал:
— Дочь моя, да благословит тебя бог за то, что ты так хорошо это придумала, и я полагаю, что твой замысел следует исполнить; а я приведу с собой товарища, который, снисходя к положению вещей, позаботится о том, чтобы твоя верная служанка не оставалась тоже без дела.
И, приняв это решение, они расстались, страстно и влюбленно вздыхая. Возвратившись домой, дама открыла служанке то, о чем, к их общей радости, она уговорилась со священником. Служанка, крайне обрадованная этим известием, ответила, что всегда готова исполнить любое приказание госпожи. Судьба благоприятствовала любовникам.
Как предвидела дама, магистр Роджеро должен был отправиться к больному и выехал на следующее утро из города; и, чтобы не откладывать дела, жена его прикинулась одержимой своим обычным недугом и стала призывать на помощь святого Гриффона.
Тогда девушка подала ей совет:
— Почему бы вам не послать за его святыми мощами, столь всеми чтимыми?
Как между ними было условлено, дама обернулась к служанке и, делая вид, что говорит с трудом, ответила:
— Конечно, я прошу тебя за ними послать.
На это девушка сочувственно сказала:
— Я сама пойду за ними.
И, поспешно выйдя из дому, она разыскала монаха и передала ему то, что было приказано; он же тотчас отправился в путь, взяв с собой, как обещал, одного из своих товарищей, молодого и весьма к такому делу пригодного. Брат Николо вошел в комнату дамы и почтительно приблизился к постели, на которой та лежала в одиночестве, ожидая его. С величайшей скромностью приветствовав монаха, молодая женщина сказала ему:
— Отец, помолитесь за меня богу и святому Гриффону.
На это монах отвечал:
— Да удостоит меня того создатель, однако и вам, с вашей стороны, надлежит приступить к сему с благоговением, и если вы пожелали причаститься его благодати через посредство чудесной силы мощей, мною принесенных, то сначала нам следует с сокрушенной душой приступить к святой исповеди, ибо, если дух свят, то скорее может исцелиться и плоть.
В ответ ему дама промолвила:
— Не иначе думала и я; иного желания я не имею и крайне прошу вас об этом.
После того как дама сказала это и под приличным предлогом удалила всех находившихся в ее комнате, за исключением служанки и второго монаха, они плотно заперлись, чтобы никто не помешал им, и оба брата безудержно устремились в объятия своих любовниц. Брат Николо взобрался на кровать и, считая себя, по-видимому, в полной безопасности, снял подштанники, чтобы дать свободу ногам, и сунул их под подушку; затем, обнявшись с прекрасной дамой, он приступил с ней к вожделенной охоте. Продержав долго свою легавую на привязи, он из одного логова выгнал подряд двух зайцев; когда же он оттащил собаку, чтобы пустить ее за третьим, они вдруг услышали, как магистр Роджеро, возвратившийся уже от больного, подъехал на лошади к крыльцу дома. Монах с величайшей поспешностью вскочил с кровати и был так сражен страхом и огорчением, что совершенно забыл спрятать штаны, брошенные на кровати; служанка, тоже не без неудовольствия оторвавшаяся от начатой работы, открыла дверь и позвала ожидавших в зале, сказав им, что госпожа ее по милости божьей почти совсем исцелилась; и, когда все прославили и возблагодарили бога и святого Гриффона, она, к большому их удовольствию, позволила им войти.
Магистр Роджеро, войдя тем временем в комнату и увидев необычайное зрелище, был не менее огорчен тем, что монахи повадились ходить к нему в дом, чем новым припадком своей милой жены. Она же, увидев, что он изменился в лице, сказала:
— Супруг мой, поистине я была бы уже мертвой, если бы наш отец проповедник не помог мне мощами святого Гриффона: когда он приложил их к моему сердцу, я сразу избавилась от всех моих страданий; совсем так же потоки воды гасят слабый огонек.
Доверчивый муж, услышав, что найдено спасительное средство от столь неизлечимого недуга, немало тому обрадовался и, воздав хвалу богу и святому Гриффону, обратился к монаху, без конца благодаря его за оказанную помощь. Наконец, после многих благочестивых речей монах распростился с хозяевами дома и с честью удалился вместе со своим товарищем. По дороге, чувствуя, что добрый пес его поминутно вырывается на свободу, он вспомнил, что забыл цепь на кровати, и сильно огорченный этим, обратился к спутнику и рассказал о случившемся. Товарищ, вполне успокоив монаха указанием на то, что служанка первая найдет ее и спрячет, уже почти смеясь, прибавил следующее:
— Господин мой, ваше поведение ясно показывает, что вы не привыкли стеснять себя и, где бы ни находились, готовы дать полную волю вашему псу, быть может, следуя в этом примеру доминиканцев, которые никогда не держат своих собак на цепи; однако, хотя охота их и весьма добычлива, все же собаки, посаженные на привязь, горячее и на охоте бывают более хваткими.
Монах согласился:
Ты говоришь правду, но дай бог, чтобы допущенная мною неосторожность не принесла мне позора и поругания. Ну, а ты как поступил с добычей, которую я оставил в твоих когтях? Про моего ястреба я знаю, что он в один полет поймал двух куропаток и собирался пуститься за третьей, но тут подоспел магистр, и ястреб сломал себе шею.
Товарищ ответил:
— Хоть я и не кузнец, однако прилагал все силы, чтобы с одного накала сделать два гвоздя; один был уже готов, а другому, пожалуй оставалось лишь насадить головку, когда служанка, — будь проклят этот час, — сказала: «Хозяин у ворот!» Вот причина, почему, не окончив дела, я направился туда, где были вы.
— Ах, кабы с помощью божьей, — сказал монах, — вернуться мне к прерванной охоте, а тебе, когда вновь почувствуешь к тому влечение, заняться изготовлением гвоздей сотнями!
Товарищ заметил:
— Я не отказываюсь; однако один пух пойманных куропаток стоит больше, чем все гвозди, изготовленные в Милане.
Монах рассмеялся на это и, продолжая свое острословие, они с удовольствием вспоминали между собой о выдержанном ими сражении.
Магистр Роджеро, как только монахи ушли, приблизился к жене и, нежно гладя ее по шее и груди, стал расспрашивать, очень ли она мучилась от боли; болтая о том, о сем, он протянул руку, чтобы поправить подушку под головой больной, но тут он зацепил нечаянно тесьму от штанов, оставленных монахом. Он вытащил их и, тотчас же признав за монашеские, весь изменился в лице и сказал:
— Чорт возьми, что это значит, Агата? Как сюда попали монашеские штаны?
Молодая женщина всегда была очень сметливой, а в эту минуту любовь пробудила все ее хитроумие; и поэтому она сразу же ответила:
— Разве ты не помнишь, что я тебе сказала, супруг мой? Это не что иное, как чудесные штаны, принадлежавшие славному господину нашему святому Гриффону; их принес сюда монах-проповедник, как одну из чудесных реликвий святого, и всемогущий бог чрез благодатную их силу уже явил мне свою милость; увидев, что я совсем избавилась от страданий, я ради большей предосторожности и из благоговения попросила как милости, собиравшегося унести их монаха, чтобы он оставил мне реликвию до вечера, а потом сам пришел бы за нею или прислал кого-нибудь другого.
Муж, выслушав быстрый и толковый ответ жены, поверил или сделал вид, что поверил ей; но по природе своей он был ревнив, и его ум под впечатлением случившегося раздирался противоположными ветрами. Ничего однако не возразив, он оставил жену в покое. Она же, будучи весьма находчивой и видя, что муж ее насторожился, придумала новую хитрость, чтобы рассеять все его подозрения, и, обратившись к служанке, сказала ей:
— Ступай в монастырь и, разыскав проповедника, скажи ему, чтобы он послал за оставленной мне реликвией, так как, слава богу, я в ней больше не нуждаюсь.
Смышленая служанка, вполне уразумев, что на самом деле подразумевала дама, поспешно направилась в монастырь и тотчас вызвала монаха; тот подошел к входной двери и, думая, что девушка принесла ему оставленную им памятку, с веселым лицом сказал ей:
— Как дела?
Служанка, несколько раздосадованная, ответила:
— Плохи, из-за вашей небрежности, и были бы еще хуже, если бы не находчивость моей госпожи.
— В чем дело? — спросил монах.
Служанка в точности рассказала ему о происшедшем, прибавив, что, по ее мнению, нужно немедленно послать за известной ему реликвией и обставить возвращение ее с наивозможной торжественностью.
Монах ответил:
— В добрый час!
И он отпустил служанку, обнадежив ее, что все будет улажено; затем он тотчас же отправился к настоятелю и обратился к нему с такими словами:
— Отец, я тяжко согрешил, и за свое прегрешение готов принять кару; но молю вас не замедлить с вашей помощью; и так как нужда в том велика, пособите уладить дело.
И после того, как он в кратких словах рассказал о случившемся, настоятель, крайне этим разгневанный, строго выбранил монаха за неблагоразумие, сказав ему следующее:
— Так вот каковы твои подвиги, доблестный муж! Ты расположился там, вообразив себя в полной безопасности? Но, если ты не мог управиться, не снимая штанов, разве не было возможности спрятать их на груди, в рукаве или каким-нибудь другим образом скрыть их на себе? Но вы так привыкли к этим бесчинствам, что и не помышляете о том, какою тяжестью они ложатся на нашу совесть и сколько позора приходится нам принять, чтобы уладить дело. Право, не знаю, что мешает мне, откинув сострадание, посадить тебя, как ты этого заслуживаешь, в заточение! Однако, ввиду того, что теперь большая нужда в исправлении, чем в наказании, — ибо дело идет о чести нашего ордена, — мы отложим пока второе.
Затем он приказал звонить в колокол капитула и, когда все монахи собрались, он сказал им, что бог чрез благодатную силу штанов святого Гриффона только что явил в доме доктора Роджеро несомненное чудо. И, рассказав вкратце о случившемся, он убедил их немедленно же отправиться в дом врача, чтобы, во славу божью и для умножения числа засвидетельствованных чудес святого, торжественной процессией принести оттуда обратно оставленную святыню. Подчиняясь приказанию и став по два в рад, монахи, предшествуемые крестом, направились к указанному дому. Настоятель, облаченный в пышные ризы, нес дарохранительницу, и так дошли они в порядке и в глубоком молчании до дома магистра Роджеро. Услышав их приближение, доктор вышел навстречу настоятелю и спросил его о причине, приведшей к нему монахов, на что тот с радостным лицом ответил ему, как заранее обдумал:
— Дорогой мой магистр, согласно нашему уставу, мы должны приносить тайно реликвии наших святых в дома тех, кто их просит; делается это с той целью, чтобы в случае, если больной по своей вине не испытает действия благодати, мы могли бы так же скрытно отнести их обратно: таким образом мы ничуть не повредим славе о чудесах; но если бог пожелает чрез посредство святынь явить несомненное чудо, мы в таком случае должны, благовествуя о нем, с полной торжественностью и соблюдением обрядов отнести наши святыни в церковь и затем составить протокол о случившемся. И вот, ввиду того, что супруга ваша, как это вам известно, избавилась от своей опасной болезни именно с помощью нашей святыни, мы пришли сюда с такой торжественностью, чтобы вернуть святыню на место.
Доктор, видя перед собой весь благоговейно собравшийся монашеский капитул, подумал, что никогда бы не сошлось столько людей для плохого дела; и дав полную веру выдумке настоятеля и отбросив все сомнения, он ответил:
— Добро пожаловать!
И, взяв за руки настоятеля и монаха, он провел их в комнату, где находилась его жена. Дама, и на этот раз не дремавшая, завернула предварительно штаны, о которых идет речь, в белый благоуханный плат. Раскрыв его, настоятель с глубоким благоговением облобызал святыню и дал приложиться к ней доктору, его жене и всем находившимся в комнате, которые с такой же набожностью последовали их примеру. Затем он положил ее в дарохранительницу, для этого им принесенную. По данному настоятелем знаку все монахи стройно запели: «Явись, творящий чудо дух», и, шествуя так через весь город в сопровождении бесчисленной толпы народа, они дошли до своей церкви, где, положив святыню на главный алтарь, оставили ее на несколько дней для поклонения, так как весь народ знал уже о совершившемся чуде.
Магистр Роджеро, стремясь усилить всеобщее почтение к этому ордену, всюду, где только он ни навещал своих больных, — будь то за городом, или в городе, — громко рассказывал об удивительном чуде, которое бог явил в его доме чрез благодатную силу штанов святого Гриффона. А пока он занимался этим делом, брат Николо с товарищем не упускали случая продолжить начатую ими удачную охоту, доставляя тем немалое удовольствие как служанке, так и госпоже. Последняя же не только стремилась удовлетворить свою чувственность, но и полагала, что избранное ею средство — единственно верное против ее жестоких страданий прилагалось оно к месту, соседствующему с тем, где гнездился недуг; и, будучи женой врача, она при этом вспоминала слышанный ею текст Авиценны, в котором говорится, что приложенные средства приносят пользу и при постоянном применении излечивают; а потому, наслаждаясь с монахом к обоюдному их удовольствию, она, наконец, убедилась, что совсем освободилась от своего неизлечимого недуга благодаря отличному лекарству, примененному благочестивым монахом.
НЕУНЫВАЮЩИЙ ЛЮБОВНИК
Бог готовит пищу, а дьявол приправу.
В самых достоверных и внимания достойных сочинениях мы читаем о богатствах, какими изобиловали восхитительные местности, прилегающие к Амальфийскому побережью. Но хотя эти, а может быть и большие, утверждения справедливы по отношению к прошлым временам, то ныне мы видим, что не только с сокращением морской торговли эти богатства уменьшились и великие дворцы разрушились, но и что самое существование стало для местных жителей крайне затруднительным.
Переходя к моему повествованию, скажу, что неподалеку от города, имя которого отчасти уже указывает на то, сколь красива эта местность, находилась деревенька, где не очень много лет тому назад проживал некий священник, по имени дон Баттино. Хотя он жил в деревне, однако был человеком умелым и толковым; и, будучи молодым и здоровенным, он больше занимался служением дамам, чем отправлением в надлежащие часы божественной службы: постоянно упражняясь в этой игре, он украсил многих бедняков в околотке головным убором овна. И вот случилось, что в числе других приглянулась ему как-то соседка-молодка, по имени Массимилла, жена одного бедного плотника. Хотя Массимилла очень гордилась своей красотой и была довольна, когда кто-нибудь в нее влюблялся, однако же, зная, что священник страстно увлечен ею, она не только не удостоила его какими-нибудь проявлениями благосклонности, но даже не подарила ласковым взглядом, может быть потому лишь, что мысли ее были направлены в другую сторону. Священник, будучи по природе своей человеком необузданным и вспыльчивым и видя, что от ухаживаний его нет прока, и что ни просьбами ни лестью на молодку не подействовать, ничуть не стесняясь стал ее преследовать криками и угрозами, докучая ей так, что молодая женщина скорее с досады и из страха, чем по склонности, обещала ему, что вскоре, как только уедет ее муж, она охотно исполнит его желание. Священник удовлетворился этим обещанием и стал вести себя пристойно.
Но тут случай привел в эти края одного юношу из другой деревеньки, находившейся неподалеку. Это был портной, по имени Марко, который также влюбился в Массимиллу. Не будучи особенно искусным в своем портняжном деле, занялся он тем, что стал ходить по окрестным местечкам и всюду, где справлялись праздники, играть на своей волынке, которая у него была превосходная. И так как он был пригож лицом и статен и был большим выдумщиком и забавником, то всюду, куда он приходил, его встречали с радостью и удовольствием; и это кормило его куда лучше, чем его прежнее ремесло. Полюбив, как уже было сказано, свыше меры названную молодку, он принялся ухаживать за ней так нежно и искусно, что ему удалось заставить ее полюбить себя. Так продолжал он свое любовное ухаживание, и, наконец, дело дошло до того, что Массимилла с полной охотой дала ему такое же обещание, какое к великой своей досаде вынуждена была дать назойливому священнику. Крайне обрадованный этим, мастер Марко томился желанием и не без удовольствия помышлял об ожидаемом отъезде бедняги-мужа.
Того же самого с нетерпением ждали и молодуха и священник. И пожелала ли этого их счастливая судьба или злой рок мужа, но не прошло и недели, как он уже нанялся матросом на каравеллу, отправлявшуюся в Палермо. Через несколько дней после его отъезда в одном из ближайших к ним местечек справлялся праздник, на который Марко был приглашен играть на волынке. Случайно встретив здесь Массимиллу, тоже пришедшую на праздник вместе с другими крестьянками, он крайне обрадовался; и к взаимному своему удовольствию они пролюбезничали целый день, а когда пришло время кончать праздник, мастер Марко, незаметно подойдя к своей даме, в самых кротких выражениях попросил ее, как милости, чтобы она исполнила данное ему обещание. Молодке пообещать было не трудно, но так как она была женщиной благоразумной, то исполнить обещанное показалось ей делом легкомысленным; все же после разных ласковых слов, какие приняты у деревенских влюбленных, она сказала:
— Вскоре я пойду отсюда по той дороге, что пересекает нашу; ты же будь наготове, и как только я выйду, следуй за мной, чтобы нам сойтись в хорошем и укромном месте, — в таком, где нам будет удобно.
У Массимиллы был домик с садом, расположенный на склоне горы, выше деревни; ее муж пользовался им как мастерской, обтесывая здесь доски для лодок. Иногда летом он поселялся в нем со всей семьей. Молодая женщина полагала, что может в полной безопасности, наслаждаясь вместе с мастером, провести там не только остаток дня, но и часть следующей ночи. Портной, обратясь к находившемуся при нем мальчишке, отдал ему меха от своей волынки и приказал отнести домой, а сам, засунув дудку за пояс, стал поджидать ухода Массимиллы. Когда, по его мнению, время наступило, он поспешно направился вслед за нею, и, пройдя свой путь, они почти одновременно оказались в хижине, о которой говорилось выше. Войдя в нее и заперев дверь, они приготовились изрядно потешиться.
Священник, ничего о том не подозревавший, знал однако, что муж Массимиллы отправился в Палермо и что сама она ушла на праздник. Полагая, что молодая женщина должна была уже вернуться домой и рассчитывая найти ее в ее деревенском доме, священник решил пойти попытать свое счастье. Выйдя на дорогу и засунув за пояс большой нож, который он называл salvum me fac, он медленным шагом, как будто прогуливаясь, направился к дому Массимиллы. Найдя его запертым изнутри, он догадался о том, где была молодка, так как она туда часто ходила. Он хорошо знал и место это и дорогу; и хотя в эту знойную ночь путь показался ему трудным, однако, гонимый любовью, он устремился в гору и, задыхаясь от усталости, добрел до хижины почти в ту самую минуту, когда мастер только что начал целовать свою возлюбленную. Догадавшись, что молодка дома, и полагая, что она там одна, он очень этому обрадовался и стал стучать в дверь. Женщина, прервав поцелуи, спросила:
— Кто там?
Священник ответил:
— Это я, твой дон Баттино.
— В чем дело? — спросила молодка.
На это священник ответил снова:
— Разве ты не знаешь, чего я хочу? Сейчас ведь нет ни твоего мужа, ни кого-либо другого, кто мог бы нам помешать; так открой же мне, прошу тебя.
Она сказала:
— Ладно, ладно, уходи себе с богом, милый человек; я сейчас не расположена заниматься этим делом.
Раздраженный таким ответом, священник, уже не сдерживаясь, сказал:
— Клянусь богом, если ты мне не откроешь, я выломаю дверь и против твоей воли сделаю то, чего желаю, а затем ославлю тебя на всю деревню.
Массимилла по звуку его голоса поняла, что священник вышел из себя и готов исполнить свое обещание с такой же быстротой, с какой он произнес его; а потому, зная его взбалмошный нрав, она обратилась со следующими словами к портному, не менее ее дрожавшему от страха:
— Милый, желанный мой, ты сам видишь, в какой мы опасности по милости этого сорвавшегося с цепи, богом проклятого дьявола; поэтому, ради нашего спасения, поднимись по этой лестнице и, пробравшись через дверцу на чердак, втащи за собой лестницу и посиди там немного спокойно, я же надеюсь так устроить наши дела, что мы ничего не потеряем, и он уберется к дьяволу.
Портной, нравом больше похожий на овцу, чем на льва, послушался внезапного приказа молодки и в точности исполнил все, что ему было сказано; и, сидя на чердаке и поглядывая оттуда в дырочку через потолок, он в нестерпимых муках ждал, чем кончится эта игра; священник же тем временем не переставал кричать, требуя, чтобы ему отворили. Видя, что портной уже спрятался, молодка побежала отпирать с радостным лицом. Улыбаясь, она взяла священника за руку и хотела обратиться к нему с речью, но тот схватил ее, как голодный волк хватает робкую козу; ничуть не сдерживаясь и откинув всякие приличия, он начал не столько нежно целовать ее, как делал это портной, сколько неистово пожирать, громко ржа при этом, как боевой конь. Лук его был уже натянут, и он заявил, что хочет во что бы то ни стало водворить папу в Рим.
Молодая женщина, знавшая, что портной подсматривает, спросила:
— Какой такой папа и что это за загадки?
И, высказывая крайнее возмущение, она слабо защищалась. Священник все более распалялся любовью и вскоре, оставив слова, решил приступить к делу. Он бросил ее на кровать и, готовый к первому бегу взапуски, схватился за свое орудие, восклицая: «Сейчас папа въедет в Рим!», и водворил его куда следует, по пути, туда ведущему и к тому приспособленному, — так, что каждый раз мог показать папе и алтарь и хоры святого Петра.
С тоской и печалью взирал на это мастер Марко. И понемногу досада превозмогла в нем страх, а так как он был, как мы уже сказали, большим забавником, то видя эту пляску, — хоть она и была ему совсем не по вкусу, — он решил пошутить по своему обыкновению. И, вытащив из-за пояса дудку, он сказал:
— По чести, какой же это торжественный въезд папы в Рим, если нет музыки?
И, приложив дудку к губам, мастер заиграл прекраснейший марш на въезд папы, производя при этом страшный шум и топоча ногами по дощатому полу. Священник, еще не кончивший своей пляски, услышав музыку и страшный грохот на головой, испугался, что пришли родственники молодки и ее мужа, чтобы искалечить и опозорить его. Всполошившись, он с величайшей поспешностью прервал неоконченный танец, кинулся искать скорей выхода и, найдя дверь открытой, так заработал ногами, что без оглядки опрометью добежал до дому. Мастер Марко, увидев, что новая его выдумка удалась еще лучше, чем он предполагал, весело спустился с чердака, и радость его, когда он сходил вниз, была большей, чем его страх, когда он подымался. Найдя молодку задыхающейся от смеха и готовой к помолу, он завладел вновь отнятой было у него добычей. И так как папа не успел еще без музыки совершить свой въезд в Рим, то они приятнейшими плясками отпраздновали водворение Великого султана в Константинополь.
Перевод М. Рындина
НЕВОЛЬНЫЙ ГРЕХ ДРУЖБЕ НЕ ПОМЕХА
Ничто лучше не способствует браку, а следовательно и стабильности общества, как снисходительность к временной полигамии.
Неподалеку от нашей страны находится одна мало известная и мало посещаемая местность, населенная простым и непросвещенным народом. И вот, в недавние времена там жило двое молодых людей, один — мельник, по имени Аугустино, другой — сапожник, прозывавшийся Петруччо. Между ними с детских лет завязалась такая дружба и товарищество, какие были когда-либо виданы между истинными друзьями. И так как у обоих были очень молодые и красивые жены, то между последними тоже установились столь сильная близость и привязанность, что они почти никогда не разлучались.
И в то время, как эта любовь постоянно совершенствовалась, случилось, что сапожнику, хотя он и обладал красавицей-женой, еще более приглянулась жена его друга, быть может потому, что он хотел внести разнообразие в свою пищу. И однажды, когда ему удалось поподробнее, чем обычно, поговорить с нею, он надлежащим образом открыл ей свою любовь и свое желание. Услышав такую просьбу, Катарина (так звали мельничиху), хотя это было ей скорее приятно, удалилась от него в возмущении, ничего не ответив, и как только встретилась с Сельваджой, женой сапожника, тотчас же рассказала ей, что Петруччо вызывал ее на любовный поединок. Сапожнида выслушала ее с большим смущением, однако вскоре овладела собой и тотчас же решила отомстить мужу, не нарушая в то же время своей давнишней дружбы с мельничихой; и, горячо поблагодарив свою дорогую подругу, она уговорила ее пообещать ее мужу, что в одну из ближайших ночей она будет поджидать его в своей постели, на самом же деле в постель вместо нее ляжет Сельваджа, и они славно позабавятся. Мельничиха, желая угодить подруге, обещала это исполнить. И когда через несколько дней Петруччо, встретившись с Катариной, снова сделал ей такое же предложение с еще большей настойчивостью, чем ранее, она, желая привести в исполнение задуманный план, после нескольких, не очень горячих отговорок сделала вид, что подчиняется его желанию, и так как им надлежало обсудить, где, когда и как они встретятся, молодая женщина сказала ему:
— Единственная возможность свидеться с тобой — это тогда, когда мой муж бывает ночью занят на мельнице; в это время я смогу принять тебя в моей постели.
Петруччо радостно ответил:
— Я только что с мельницы, и там так много зерна, что пройдут две трети ночи, пока оно перемелется.
Тогда она сказала:
— Да будет так, во имя бога. Приходи между двумя и тремя часами ночи. Я буду тебя ждать и оставлю дверь открытой, как это обычно делаю для моего мужа; ты же, не говоря ни слова, иди ко мне на постель. Но скажи мне, как же ты оставишь свою жену, которой я боюсь больше смерти?
Он ответил:
— Мне только что пришло в голову занять осла у кума-священника, и я скажу жене, что собираюсь отправиться за город.
Она сказала:
— Это мне очень нравится.
Закончив этот разговор, Петруччо отправился на мельницу, дабы удостовериться, что друг его занят, а за это время Катарина подробно осведомила подругу о том, на чем она договорилась с ее мужем. Застав мельника за его обычным занятием, Петруччо вернулся домой и, прикинувшись больным, сказал жене, что хочет сейчас же ехать в Поликастро, чтобы купить себе лекарство в тамошней аптеке. Жена, отлично зная, куда он собрался ехать, сказала ему:
— Поезжай с богом!
А про себя весело подумала: «На этот раз ты купишь свое, а не чужое лекарство».
Петруччо сделал вид, что уехал, спрятался на краю деревни и стал поджидать там условленного часа. С наступлением ночи Катарина отправилась в дом Сельваджи и, согласно уговору между ними, осталась там, а Сельваджа пошла в дом Катарины и, легши в постель, стала с удовольствием поджидать мужа на желанный поединок, придумывая уже, что она ему скажет напоследок.
Когда настало время, Петруччо направился медленным шагом к дому приятеля и уже собирался войти, как вдруг услышал, что мельник возвращается домой; дело в том, что мельница неожиданно испортилась, так что в эту ночь нельзя было выполнить никакой работы. Вследствие этого Петруччо, встревоженный и недовольный, незаметно для всех отправился к себе домой, приговаривая про себя: «Что не удалось сегодня, удастся в другой раз». Но чтобы не провести на дворе целую ночь, он принялся сначала потихоньку, а потом и погромче стучать в дверь и звать жену, чтобы она ему отворила.
Катарина, узнав его по голосу, не только не открыла ему дверь, но, ничего не отвечая, смирно лежала, чтобы он не заметил обмана. Тогда он, несколько смущенный, так нажал на дверь, что отворил ее, а войдя, направился прямо к кровати. Видя, что женщина притворяется крепко спящей, он растолкал ее, разбудил, и думая, что это его жена, стал сочинять басни о том, почему он остался, и, раздевшись, лег рядом с ней. И так как он совсем приготовился к ожидаемому поединку, то решил, что раз ему не удалось вспахать чужое поле, то остается засеять свое собственное, и потому, в полной уверенности, что рядом с ним находится его Сельваджа, он заключил в свои объятия Катарину и совершил с ней изрядную пляску. Бедняжка же охотно и терпеливо вынесла все это, желая оставить его при убеждении, что она его жена.
Тем временем мельник, придя домой и чувствуя себя слабым и утомленным, направился к кровати и молча на ней растянулся. Но Сельваджа, будучи уверена, что это ее муж, ласково обняла его, тоже не произнося ни слова. Прождав некоторое время и не слыша от любовника никакого боевого сигнала, она, чтобы не оказаться обманутой и одураченной, начала его подталкивать. Мельник, полагая, что находится с женой, и чувствуя, что она кусает его и заигрывает с ним, вынужден был приняться за работу, и хотя ему более хотелось спать, чем сражаться, все же с места в карьер полил воду на чужую мельницу. И когда, по мнению сапожницы, настало время дать выход накопившейся в ней обиде, она прервала молчание и принялась отчитывать любовника:
— Ах ты изменник, подлая собака! Кого по-твоему ты держишь в своих объятиях? Не жену ли столь дорогого тебе друга? Думая, что ты обрабатываешь его пашню, ты, видно, из дружбы к нему особенно постарался и показал себя молодцом. А дома у тебя не хватает заряду, а? Но, слава богу, на этот раз твое намерение не удалось; я же позабочусь наказать тебя за твой поступок.
Такими-то и еще худшими словами она поносила его, приставая к нему, чтобы он ответил. Бедняга-мельник совсем онемел при таком повороте дела; однако, слыша речь женщины, он признал в ней жену своего дорогого товарища и вполне уразумел, как все произошло, вследствие чего испытанное им удовольствие тотчас же сменилось печалью. Продолжая по-прежнему молчать, он повернул к ней спину и, хотя еще не светало, быстро отправился туда, где, как думал он, находится его жена. Здесь он крикнул товарищу, чтобы тот вышел к нему по важному делу, и когда тот, сильно встревоженный, вышел, сказал ему:
— Братец, по твоей вине мы оба потерпели ущерб и срам и столкнулись в таком деле, о котором приличнее молчать, чем говорить. Но давай, не будем ссориться.
И с величайшей досадой он рассказал ему по порядку, как все произошло, прибавив, что, по его мнению, если Фортуна благоприятствовала хитрости и лукавству их жен, они сами не должны все же становиться врагами друг другу и ослаблять свою долголетнюю дружбу. И то, что теперь произошло вследствие обмана, пускай впредь во исправление прошлой досадной ошибки, будет принято с общего согласия и для удовольствия всех четырех; и подобно тому, как прежде они сделали общим все свое имущество, так впредь они поделят между собою жен.
Петруччо, поняв из приятных заключительных слов своего милого друга, что наслаждался с той женщиной, которую так сильно любил, и видя, что дело закончилось мирно и благополучно, рассудил, что ему гораздо важнее сохранить друга, которого он мог легко потерять из-за своей ошибки, чем честь (каковую ныне, как можно ясно видеть, не только продают, подобно малоценной вещи, но даже обменивают как самый дешевый товар), и потому добродушно заявил, что согласен на то, что придумано мельником для их общего удобства, вечного мира и спокойствия. Не сходя с места, он позвал Катарину, которая одна не была обманута, и приказал ей тотчас же позвать Сельваджу. Когда все собрались, он сообщил о том, что произошло между ними вследствие обмана, а также и то, к чему они пришли ради святого единения в мире и спокойствии; и это было принято всеми по разным причинам. И с того времени между ними не наблюдалось никаких раздоров ни из-за жен, ни по каким-либо иным причинам. И дело шло так, что только дети их знали собственных матерей.
Перевод С. Мокульского