В ответ на приглашение раздались по-солдатски твердые шаги управляющего.
— Завтра я уезжаю, возможно, надолго… — как-то задумчиво начал отец. — И хочу дать тебе важные указания!
— Слушаю, Марцелл!
— Ты, наверное, удивился, что я даю тебе их не в своем кабинете?
— Да!
— А здесь, куда я запретил входить не только рабам, но и тебе?
— Д-да…
— Дело в том, что этот разговор не должна слышать ни одна живая душа. А сюда не заходит никто, даже я!
— Давно хотел спросить тебя, но не решался… Почему?
— Как бы это тебе объяснить: здесь, в этом доме похоронено мое счастье… Ты человек новый, я взял тебя управляющим уже в свой дворец. Наверняка от рабов ты знаешь, что я был женат, что у меня было трое детей, и мы раньше счастливо жили в этой лачуге. Думали, так будет всегда, но боги рассудили иначе. Сначала попал под копыта лошадей выскочивший на улицу старший сын… Не успели мы оплакать горе, как заболела и умерла от горячки наша единственная дочь. Жена была безутешна. А мне некогда было утешать ее — начиналась подготовка 1000-летия Рима. Работать приходилось, как рабу на рудниках… Словом, нашелся другой «утешитель».
Марцелл вложил в последнее слово столько ненависти, что Крисп невольно похолодел.
— После одной, особенно долгой отлучки, я не узнал ее. Она стала совсем другая. Ее перестало волновать все, что раньше было близко и дорого нам. Мы мечтали жить в большом доме, я построил целый дворец. Выбился из простого курьера в императорские! Ей было все равно… Я чувствовал, она что-то скрывает, между нами возникла непреодолимая стена. Если б я знал все сразу… я бы ни за что не отпустил ее погостить к сестре, в Александрию! Но я был тогда в отпуске, мог побыть с Криспом, а она так просила!..
Марцелл помолчал, успокаиваясь, и прерывистым голосом продолжил:
— А через месяц мне сообщили, что моя жена, после страшных мучений казнена в Александрии, как… христианка! Я выяснил и узнал всё… Оказывается, за время моего отсутствия, ее обманом вовлек в свою веру пресвитер Нектарий! Подумать жутко: моя Аврелия вместе с этими безумцами кланялась ослиной голове и приносила в жертву невинных младенцев!
— Прости, Марцелл, — осторожно возразил Скавр. — Я тоже всякое слышал о христианах, но, общаясь с ними на рынке, в лавках, не могу сказать о них ничего худого. Больше того — я предпочитаю иметь дело именно с ними, потому что не помню ни одного случая обмана или жульничества с их стороны. Нет — было. Один раз… Но на следующий же день, обвесивший меня зеленщик, принес извинения и возместил ущерб вчетверо!
— Что, конечно, ты утаил от меня? — беззлобно уточнил Марцелл.
— Было дело!.. — виновато улыбнулся Скавр и снова стал защищать христиан: — Да, они все делают на своих собраниях в тайне. Но сам рассуди, как они могут пить кровь младенцев, если им запрещено вкушать даже кровь животных? А что касается ослиной головы, так они просто смеются, что мы верим в это!
— Послушать тебя, так ты сам христианин!
— Нет, как бывший воин, я поклоняюсь Митре, и привык говорить только правду!
— За это я и взял тебя управляющим! — согласился Марцелл. — Как и за то, что мне рекомендовали тебя, как самого исполнительного человека в этом городе. А теперь о главном. Пошли в комнату!
Крисп услышал скрип половиц… грохот упавшего медного таза…
— Я ничего не вижу, Марцелл! — воскликнул Скавр.
— Ну, так сходи за фонарем! — посоветовал отец. — А я пока постою здесь…
Одни шаги — чужие, неповоротливые, начали удаляться, другие — легкие, родные, приблизились так, что Криспу стало нечем дышать…
… Марцелл сделал несколько шагов и остановился у разделявшего его с сыном поставленного на бок родительского ложа. Судя по легкому позвякиванию золотого перстня по дереву и сдавленным стонам, Крисп понял, что он, плача, гладит его.
Дыхание отца становилось все тяжелее, громче, и он наконец дал волю своим чувствам, чего не мог позволить себе на людях. Так река прорывает плотину… туча, нависшая над городом, рождает грозу…
Первый раз в жизни Крисп слышал, как плачет отец. Он уже не гладил — колотил кулаками мебель, и захлебываясь рыданиями, повторял:
— Как ты могла? Как ты могла?.. Но ты не виновата! Это — все он… Он!! Ты попалась в его сети! Я долго терпел… Но теперь у меня наконец появилась возможность отомстить! И я — отомщу!..
Крисп слушал и тоже беззвучно плакал. Сердце его разрывалось. Отец проклинал то, что было ему дороже всего на свете, даже самой жизни! Он вдруг вспомнил, как мама впервые привела его к отцу Нектарию, как тот крестил его, рассказав о Христе… Когда отец бывал в отъездах, они по воскресеньям ходили на службу, а если был дома, мама умоляла его не выдать их… Несколько раз имя Господне уже готово было сорваться с его уст, но мама бдительно зажимала ему рот или успевала предупредить знаком. Потом она заверяла, что отец обязательно, по их молитвам, сам придет ко Христу, а пока нужно терпеть и молчать, чтобы по неведению, преждевременным гневом он не погубил всего. Однако время шло, не стало мамы, а отец по-прежнему не признавал Христа…
Но не может ведь так продолжаться вечно! Что, если с отцом что-то случится, и он так и умрет язычником, навеки погубив свою душу?..
«Господи! — взмолился Крисп. — Ведь он же хороший, добрый, помоги ему!»
Он уже готов был выскочить из угла, подбежать к отцу и успокоить его, сказав всю правду о Христе, отце Нектарии, маме, за которую нужно теперь только радоваться!..
Но в этот момент за дверью снова раздались грубые солдатские шаги. А после этого он услышал то, что заставило его позабыть о своем намерении.
Сначала на потолке, словно зарницы — предвестницы молний — заиграли сполохи от внесенного управляющим фонаря. Потом отец уже уверенным, только чуть тише обычного, голосом сказал:
— То, что ты услышишь сейчас, не должен знать больше никто. Это — государственная тайна, за разглашение которой одно наказание…
— Смерть?
— Да! Но я вынужден открыть ее тебе, чтобы ты смог в точности выполнить мое указание. Здесь… — Крисп услышал, как отец похлопал ладонью по своей кожаной дорожной сумке, — находится императорский эдикт, который я должен развезти по провинциям. Содержание его в деталях мне неизвестно, но я знаю, что, согласно ему, скоро начнется уничтожение всех, кто откажется принести жертву гению императора.
— В первую очередь, христиан, которые не станут поклоняться никому, кроме их Бога?
— Именно!
Крисп весь обратился в слух, боясь упустить хотя бы одно слово.
— Так вот, — повысил голос отец. — Ты должен сделать все, чтобы мой заклятый враг… этот Нектарий, не избежал пыток — самых страшных пыток, Скавр, и казни! Запомни: где бы он ни был, куда бы ни ускользнул, твоя задача — найти и выдать его властям!
— Будь спокоен, Марцелл! Скажи только, когда состоится жертвоприношение? — деловито осведомился управляющий.
— Не могу. Этот день известен лишь императору и самым близким из его окружения.
— С одной стороны, это не удобно для меня, а с другой хорошо — Нектарий ведь тоже не знает его! — вслух рассудил управляющий. — А какие будут указания по хозяйству?
— Никаких! — отрезал Марцелл. — Меня сейчас волнует только Нектарий и мой сын, которого, кстати, я забираю с собой!
— Криспа? Ты не доверяешь мне?!
— Что ты, Скавр! Разве тогда я открыл бы тебе государственную тайну?
— Но зачем ты увозишь сына?
— А это уже моя личная тайна… Я подозреваю, что он — тоже христианин!
Услышав это, мальчик вздрогнул, как от удара. Но нет, он не ослышался: отец продолжал:
— После смерти жены он стал для меня самым дорогим, что только есть в жизни, дороже самой жизни! И я боюсь, что он последует примеру Аврелии. Ведь он упрям и доверчив, как мать! Я решил взять его, с одной стороны, чтобы спасти от смерти, а, с другой, надеясь образумить и напугать видом пыток на обратном пути! А теперь идем. Пришли-ка его ко мне, чтобы я велел ему собираться в дорогу!
Блики уже не зарницами — грозными молниями — заметались по потолку вслед за отцом и Скавром, и удалялись, вновь уступая место тьме.
«Как же теперь быть?.. Что делать?»
Крисп с трудом дождался, когда стихнут шаги, и вскочил на ноги.
«Надо скорее предупредить отца Нектария, всех наших!»
Больно ударяясь о мебель, налетев на бронзовый таз, он выскочил из дома и, забыв про осторожность, не оглядываясь на рабов, на зовущего его управляющего, толкнул калитку и помчался по улице к тайному месту, где собирались по воскресным дням христиане.
«За что они нас так? — задыхаясь, не мог понять он. — Ведь мы же никому не делаем зла!..»
Вот наконец и нужный дом. Он ничем не отличался от других домов. Кроме едва заметного изображения виноградной лозы с гроздью на воротах.
Привратник приветливо улыбнулся знакомому мальчику:
— Проходи!
Но тот с серьезным видом шепнул первую половину пароля:
— «Христос…
— … посреди нас!» — отозвался привратник и подтолкнул мальчика: — Да беги же, а то опоздаешь!
Крисп знакомыми коридорами прошел к двери, ведущей в подвал, спустился по ступенькам и увидел, что привратник был прав: он поспел как раз к причастию Святыми Дарами.
Мальчик обвел глазами счастливые, просветленные неземной радостью, лица принимавших кусочки Агнца людей и, содрогаясь от мысли, что всем им, возможно, предстоит скоро погибнуть, причем, в самым страшных муках, бросился к отцу Нектарию.
Он хотел рассказать все, что подслушал, но пресвитер, хоть и понял по выражению его лица, что произошло нечто ужасное, невозмутимо сказал:
— Воздай сначала Божие — Богу!
Крисп широко раскрыл рот и благоговейно принял в себя… нет, не просто кусочек Святого Хлеба, а — Самого Христа! Он не пытался, как иные, понять, как может Бог, Который создал целую Вселенную и пред Которым трепещут небесные силы, войти в грешного человека, будь он мальчик, раб или сановник, причем не частицей, а весь — Небесный. Он просто знал, не пытаясь разобраться в этом умом, — что это действительно так. И Бог сейчас в нем!