Сложносоставные слова «Staatsgesellschaft» и «Gesellschaftsverband» переводились по-разному в зависимости от контекста — первое чаще всего «общество», иногда «государство», второе — «общество» или «сообщество». В отличие от того, что можно было бы предположить при взгляде на эти слова вне контекста, значение их, по мнению переводчиков, не уточняется за счет двух корней, и переводы «государственное общество» или «общество-государство» и «общественный союз» или «общественное объединение» нисколько не облегчили бы понимание авторской мысли.
В немецком тексте приводятся многочисленные цитаты из «Энциклопедии» Дидро, воспоминаний Лабрюйера, записок Сен-Симона и других французских источников на языке оригинала. В настоящем издании все они переведены на русский язык или даны в переводах по существующим русским изданиям, если те вполне соответствовали целям цитирования, т. е. содержали именно те слова и формулировки, на которые обращал внимание читателя Элиас. Французские тексты этих пассажей приведены в примечаниях или (когда это отдельные слова или короткие фразы) — в тексте, в скобках после перевода. При этом сохранена орфография Элиаса: сверка цитируемых отрывков с французскими оригиналами была невозможна по соображениям времени, тем более что многие ссылки неполны. По этой же причине все ссылки в книге приводятся в том виде, как они даны в оригинальном издании.
В целом и в частностях перевод представляет собой компромисс между требованием без искажений передать сложные авторские высказывания и стремлением сделать их понятными и удобоваримыми для русской читательской аудитории. Переводчики смеют надеяться, что первое они в меру своих знаний и способностей обеспечили. Насколько удалось второе — судить читателям.
Москва, 2001 г.
IВведение: Социология и история
Двор правителя в государствах эпохи «старого порядка» (ancien régime) и то своеобычное социальное образование, которое возникало при каждом таком дворе — придворное общество, — представляют собой богатое поприще для социологических исследований. В абсолютных монархиях, где роль сословно-представительных учреждений в управлении была сведена к минимуму, двор монарха соединял в себе, как и на более ранних этапах развития государства, когда централизация еще не достигла такой степени, функцию домохозяйства всей августейшей семьи с функцией центрального органа государственной администрации, с функцией правительства. Личные и профессиональные задачи и отношения высших лиц государства еще не были так строго и недвусмысленно разделены и специализированы, как позднее в индустриальных национальных государствах. В последних органы общественного контроля — парламенты, пресса, суды, конкурирующие в публичной политике партии — во все большей степени вынуждают произвести относительно строгое разделение личных и служебных дел, и это касается даже самых могущественных персон в государстве. В династических же монархиях с их придворными элитами обычным делом было более или менее ярко проявленное единство дел личных и служебных или профессиональных, а мысль о том, что их можно или нужно разделять, возникала лишь эпизодически и в зачаточной форме. Такое разделение не диктовалось общепринятым служебным или профессиональным этосом, а возникало в лучшем случае из чувства личной обязанности более могущественному человеку либо из страха перед ним. Семейные отношения (привязанность или соперничество), личная дружба и личная вражда были в числе обычных факторов, влиявших на правительственные и прочие официальные дела. Поэтому социологические исследования придворного общества с определенной стороны проливают свет на раннюю стадию развития европейских государств.
Разумеется, дворы и придворные общества как центральные социальные фигурации[1] государства существовали не только в истории европейских стран. В тех ведших завоевательную политику или, наоборот, стоявших перед угрозой завоевания крупных государствах доиндустриального периода, в которых управление обществом с развитым разделением труда осуществлялось по всей территории из единого центра, вообще заметна сильная тенденция к тому, чтобы в одной-единственной социальной позиции — позиции монарха — концентрировать власть, далеко превосходящую по силе власть, которой пользовались обладатели всех прочих социальных позиций. И там, где это имело место, — в централизованных великих государствах античного мира, в Китае, в Индии, в предреволюционной Франции нового времени — повсюду двор монарха и общество придворных образовывали могущественную и пользовавшуюся большим престижем элиту.
Двор правителя и придворное общество суть, таким образом, специфические социальные фигурации, которые нуждаются в изучении не меньше, чем города или фабрики. Исследований и источников об отдельных дворах имеется несметное множество. Не хватает социологических исследований. Сколько ни занимались социологи феодальными или индустриальными обществами, придворное общество, которое — по крайней мере, в истории Европы — возникает из первого и гибнет в последнем, было оставлено ими практически совершенно без внимания.
Развитие придворного общества, без сомнения, связано с нарастающей централизацией государственной власти, с растущей монополизацией двух главных источников власти всякого суверена: собираемых со всего общества податей — «налогов», как мы их называем, — а также военной и полицейской власти. Но до сих пор редко ставится и потому остается нерешенным важнейший вопрос динамики общественного развития — вопрос о том, как и почему на определенной фазе развития государства образуется такая социальная позиция, в руках обладателя которой концентрируется чрезвычайная по своим возможностям власть. Чтобы осознать значение этого вопроса, нужно несколько перестроить восприятие, перейдя от исторического к социологическому видению проблемы. Первое высвечивает отдельных индивидов, т. е. в данном случае того или иного короля как человека, второе же — кроме этого еще и общественные позиции, т. е. в данном случае позицию короля в ее эволюции. В обществах на этой стадии развития, в династических государствах, можно неоднократно наблюдать, что, даже когда конкретного обладателя этой позиции единовластного монарха — а то и целую династию — умерщвляют или изгоняют с трона, от этого нимало не изменяется характер общества как династического государства, в котором правят автократические властители либо их представители. Сверженного или умерщвленного короля заменяет обыкновенно другой король, изгнанную династию — другая династия. Только с ростом индустриализации и урбанизации обществ уменьшается (с некоторыми колебаниями) та регулярность, с которой на место свергнутого суверена или отрешенной от власти династии рано или поздно встает другая династия, другой наследственный государь с такой же полнотой власти. Существовала определенная фигурация взаимозависимых индивидов, делавшая не только возможным, но, по всей видимости, и необходимым такой порядок, при котором одна-единственная семья или ее представители на протяжении веков или тысячелетий неизменно правили многими тысячами людей, без какой-либо возможности контроля. Вопрос о том, какова была природа этой специфической социальной фигурации, есть, следовательно, один из главных вопросов, с которыми мы сталкиваемся при социологическом исследовании придворного общества. Но если мы спрашиваем, как было возможно, чтобы на определенной фазе развития организованных в государства обществ вновь и вновь воссоздавалась общественная позиция неограниченного монарха, которую мы обозначаем словами «император» или «король», то имплицитно мы тем самым спрашиваем одновременно и почему эта позиция в наши дни постепенно исчезает.
В представленных здесь исследованиях обстоятельно разбирается придворное общество только одной определенной эпохи. Но социологическое исследование социальных институтов этой эпохи не будет представлять никакого интереса, если не иметь в виду, что придворные общества можно найти во многих государствах на протяжении длительной фазы общественного развития и что задача социологического исследования одного-единственного придворного общества включает в себя разработку моделей, которые позволят сопоставлять различные придворные общества. Только что поставленный вопрос — какая состоящая из взаимозависимых людей фигурация позволяла отдельным индивидам и незначительному кругу их помощников удерживать кормило власти в руках своих и своей династии, зачастую весьма продолжительное время, осуществляя более или менее неограниченную власть над подавляющим большинством подданных? — сам по себе уже указывает на то, что даже исследование одного уникального придворного общества может внести вклад в прояснение всеобъемлющих социологических проблем общественной динамики. Как мы увидим в дальнейшем, власть каждого данного правителя даже в эпоху так называемого абсолютизма отнюдь не была такой неограниченной и абсолютной, как ее представляет выражение «абсолютизм». Даже король-солнце Людовик XIV, которого часто приводят как пример монарха, определявшего все и правившего абсолютно и неограниченно, оказывается при более внимательном рассмотрении человеком, который в силу своего королевского положения был включен в весьма специфическую сеть взаимозависимостей. Сферу своей власти он мог сохранить только при помощи очень тщательно выверенной стратегии, которую диктовала ему своеобразная структура придворного общества в узком и общества в целом — в более широком смысле. Без социологического анализа специфической стратегии, с помощью которой, например, Людовик XIV сохранял постоянно находившуюся под угрозой свободу маневра в позиции короля, и без разработки модели той особой фигурации людей, перед лицом которой индивид, находившийся в этой позиции, мог и должен был играть по определенной стратегии, если не хотел проиграть в большой игре, мы не сможем ни понять, ни объяснить поведение того или иного властителя.