«Военные приключения», является зарегистрированным товарным знаком, владельцем которого выступает ООО «Издательство „Вече“.
Согласно действующему законодательству без согласования с издательством использование данного товарного знака третьими лицами категорически запрещается.
Составление серии В. И. Пищенко
ПРИЕМНЫЕ ДЕТИ ВОЙНЫ
Часть первая
У Анны Петровны — худощавой женщины с юношеской фигурой и не по возрасту угловатыми движениями — настроение было испорчено с самого утра.
Скверное расположение духа привело к обычным последствиям: красные пятна выступили на лице, кожа зудела, губы невольно подергивались.
Она искала, на чем сорвать гнев. Но ничего подходящего не подворачивалось — квартира прибрана, вещи не разбросаны, и даже Клавку-растеряху не за что упрекнуть: ее куклы аккуратно сложены в картонной коробке из-под туфель. Хоть бы будильник внезапно зазвонил, что ли… Трахнула бы его о стену — малость, но все-таки полегчает. Но будильник хладнокровно и размеренно отсчитывал секунды, не торопился быть разбитым.
Только что, еще каких-то десять минут назад, Анна Петровна и не подозревала о скором расставании с домом, налаженным житьем-бытьем. Ей и в голову не приходило, что она может уехать, оставив дочь, прежде чем появится мама, которая еще в конце июня выбралась из Одессы и по сей день где-то тащится на перекладных, подав о себе лишь однажды весточку. Там, на берегу Черного моря, в городском предместье Люстдорф, где с начала девятнадцатого века обустроилась немецкая сельскохозяйственная колония, Анна Петровна познакомилась с будущим своим мужем Борухом Вербовским, тогда студентом, проходившим практику в школе, где она учительствовала. Борух был младшим братом Аврума Вербовского, отважного солдата Первой мировой войны, знаменитого на Молдаванке человека. Сам он тоже пользовался не меньшей известностью. Но не своими боевыми выходками, а поэтическими переводами классиков. Слово за слово, стихи Гейне и Рильке в оригинальном звучании, и любовь, внезапно возникшая, повела их по жизни и, казалось бы, никогда не разлучит. Распределение они получили в Славянск, здесь и окоренились у старшего из братьев Моисея Вербовского, тоже учителя и знатока немецкого языка.
Брат Боруха располагал трехкомнатной квартирой, не имеющей, по мнению Анны Петровны, должного ухода. Оно и понятно, если учесть, что его жена умерла при родах и Моисей обходился без женского пригляда, жил с сыном Колькой, баловником и непоседой, не способным заниматься домашним хозяйством, да и за собой присмотреть. Немало трудностей пришлось преодолеть Анне Петровне, чтобы наладить бытовой уклад на новом месте. И вот, когда, наконец, все вошло в спокойное русло, внезапно разразилась война, раскидала людей неведомо куда. И что теперь? Начинай все сызнова, в одиночестве, без Боруха и Моисея, ушедших на фронт. С их детьми, за которыми нужен уход да уход. Начинай… А как начинать, если гонят из дома?
Десять минут назад в дверь требовательно постучали. Анна Петровна в шлепанцах на босу ногу вышла в переднюю. Впустила раннюю гостью.
Дворничиха Пелагея Даниловна, бойкая старушонка с пританцовывающей походкой, обутая в мужские ботинки, выпалила скороговоркой:
— Принято постановление: всем невоеннообязанным выехать на строительство оборонительного рубежа. Сбор в шесть ноль-ноль. Завтра. — Она протянула Анне Петровне конторскую книгу с длинным списком фамилий на развороте и властно потребовала: — Распишитесь, гражданка Вербовская.
— Вы не по адресу! — вспылила Анна Петровна. — Я военнообязанная. Переводчица. Состою на особом учете.
— Нет-нет, и не говорите! — наступала дворничиха с нацеленным в сердце Анны Петровны химическим карандашом. — Нам сказано: всех — под гребенку. И в отношении вас сказано.
— Кем сказано?
— Кем сказано, тем и сказано! В отношении вас, гражданка Вербовская, строго определенное указание — на строительство. Вы по национальности — немка, в нашу армию сейчас вас вряд ли возьмут.
— Кто сказал?
— Домоуправ сказал.
— Много он понимает!
— Не вам судить, что он понимает. Но раз сказал, значит, понимает.
— Странно…
— И ничего здесь странного нет! Все как полагается. — Дворничиха продолжала свой бесконечный танец, прижимая Анну Петровну к двери. — Но учтите, не явившиеся в означенный срок будут у нас рассматриваться за дезертиров.
— Ну, знаете… — возмутилась Анна Петровна. — Да вы… Вы!.. Как вам не стыдно, Пелагея Даниловна!
Дворничиха усмехнулась уголками рта. Повернулась и, пританцовывая по коридору к выходу, бросила через плечо:
— Стыдно должно быть тем, кто не явится в означенный срок.
Она прикрыла за собой дверь и поспешно начала спускаться по лестнице, чтобы избавить себя от дальнейшего совершенно бесполезного разговора.
Анна Петровна вернулась в спальню. Рухнула ничком на кровать.
"Как теперь быть с детьми? На кого оставить Клаву? На племяша? Но разве можно полагаться на Кольку? Он ведь — шельма! — не постирает, не накормит вовремя. Что делать? Если бы хоть мама успела приехать! Но какие сейчас поезда?"
Колька высунулся из дверной щели.
— Кто это приходил?
— Пелагея Даниловна.
— И чего она?
— По делу…
— А… насчет стекла?
— Какого стекла? — насторожилась Анна Петровна.
— Из подвального окошка. Ничего о нем не говорила?
— Нет!
— Чего же вы расстраиваетесь?
— Отрывают меня от вас, Коля, — вот чего. В такое время! — Анна Петровна, обхватив колени руками, покачивалась на кровати в такт словам и ощущала давящую боль в груди.
— На фронт? Повестка?
— Строительные работы. Траншеи буду за городом рыть.
— Бой, значит, тут у нас будет?
— Лучше бы не у нас…
— Конечно, правильней на их территории и малой кровью, — заученно, как из книжки, сказал Колька, и тут же добавил от себя: — Но Гавроши рождаются на нашей территории. Тетя Аня, возьмите меня с собой.
— А на кого я Клаву оставлю?
— Понял. Оставляйте ее на меня. За мной как за каменной стеной. А если кто обидит ее, враз поколочу.
— Вот-вот, у тебя лишь драки на уме.
— Я первый не начинаю. А в защиту Клавки — что? — прикажете улыбаться?
Анна Петровна потянулась к тумбочке за лежащей коробкой "Казбека". Нервно поиграла пальцами, выбирая на ощупь папиросу. Размяла ее, не ссыпав ни пылинки табака на кровать. Закурила.
— Драки, драки на уме. А от отца твоего Моисея Шимоновича…
— Михаила Симоновича, тетя Аня! — поправил Колька, шмыгнув носом.
— Ладно тебе, нашел перед кем стесняться! От отца твоего никаких известий. Ранен? Убит? В плен попал? И от мужа моего, Боруха Шимоновича…
— Бориса Симоновича, — насупленно вставил Колька.
— Ничего от них. Как ушли на фронт, так и сгинули. А им нельзя в плен. Они… Фашисты всех вас… Евреев они убивают — всех, без исключения. Это нам на курсах военных переводчиков растолковали. А ты говоришь: бой тут будет. Почти до паспорта дорос, а рассуждаешь, как ребенок. Зачем нам тут бой? Пусть он будет где-нибудь подальше.
— Тетя Аня, я не Генштаб.
— Ладно тебе, балаболка! Иди завтракать, и марш на улицу.
Через полчаса во дворе уже вовсю шла игра в "Спасенное знамя".
Площадка, разделенная поперечной чертой на два равных поля, превратилась в театр военных действий. Здесь совершали смелые рейды в тыл неприятеля, брали в плен и освобождали из плена.
Ни одной из двух соперничающих команд не удавалось похитить чужое знамя — тонкую палочку с прикрепленной к ней полоской бумаги.
Колька под напором преобладающих сил противника отступал к знамени, воткнутому за его спиной в землю. Все меньше и меньше оставалось у него напарников. Менее изворотливые из них были "засалены" при нарушении границы, когда прорывались на территорию противника, и теперь без особой хитрости их не вызволить.
Колька согласен был рискнуть, броситься вперед сломя голову, но беспокоился — знамя, оставленное без прикрытия, легко похитить.
Мальчики из Колькиной команды стояли в позе "замри" и с надеждой наблюдали за своим предводителем, зная, насколько он, атаман "разбойников Робин-Гуда", ловок и удачлив. Много раз Колька водил их на "казаков" Володи Гарновского. И редко когда они возвращались из вылазки с постными физиономиями.
Кольцо постепенно сжималось. Все ближе и ближе подбирались противники, обжигали закостенелое лицо Кольки распаренным дыханием, проверяли его реакцию ложными выпадами. Еще секунда-другая — и знамя будет похищено. Вот он, Володя Гарновский. Мостится рядом, да не запятнать — подвижен, как ртуть, стремителен. А Санька-воробей? А Васька-рыжик? Все — как на шарнирах, и каждый уверен в победе! Еще бы не быть уверенным, когда перевес пять к одному. "Герои! Победители несчастные! Рано радуетесь! Мы еще посмотрим, кто кого!"
Колька резко взял с места. Настиг Ваську-рыжика, "засалил", тут же "зацепил" Саньку. И пока в неприятельском стане царила растерянность, метнулся в образовавшуюся между Володей и Павкой щель, бешеным спуртом прорвался через границу, высвободил из плена друзей. Ребята, как по уговору, бросились назад — успели перехватить на своей территории похитителей их знамени, которые, как ни торопились, не добежали до своего игрового поля. А Колька добежал. Он сноровисто вырвал из земли древко с трепещущей бумажкой, увертливо ушел из-под "опеки" преследователей и, невредимый, с драгоценным трофеем, проскочил пограничную черту в полуметре от догоняющего его Володи.
"Разбойники Робин-Гуда" победили.
— Ур-р-ра! — вскричал Колька, подняв над головой захваченное знамя.
— Ур-р-ра! — разноголосым хором поддержали его мальчишки.
Из парадной двери выглянула дворничиха Пелагея Даниловна — лицо напряженное, в покрасневших то ли от слез, то ли от недосыпания глазах недоумение.