— Чего орете, как оглашенные?
— Победа! Победа! — выводили легконогие сорванцы.
— Какая победа? — Пелагея Даниловна прихватила за локоток Володю Гарновского. — Что приключилось-то?
— Ничего особенного, — испуганно отпрянул мальчуган. — Колькина команда выиграла.
— Чего-чего? Выиграла? Чего выиграла? Фу ты, нечистая сила! Тут война, а они кричат — "победа!". Я-то думала — дура! — новости с фронта.
И дворничиха, освободив Володю, захлопнула за собой дверь.
Настенные ходики будничным тиканьем беспечно отмеряли секунды уходящего дня, очередного для войны, но не для Славянска.
Войска покидали город. Наступало полное пугающей неопределенности безвластие.
Володя Гарновский сидел у закрытого окна, оклеенного крест на крест полосками газетной бумаги, и без особого интереса смотрел на опустевшую улицу. На коленях у него лежала книга Аркадия Гайдара "Тимур и его команда". Но сегодня не читалось. Настроение было не то, пасмурным было.
Из соседней комнаты доносилось сонное бормотание Толика, младшего братишки, не ко времени подхватившего простуду, которого укачивала мама.
Немногим более часа назад Володе от нее перепало. И за что? За сущую ерунду, за вылазку на улицу! "Подумаешь, чуток погулять, и то теперь возбраняется!"
Вместо того чтобы безвылазно сидеть взаперти и нянькаться с Толиком, он сообща с ребятами провожал бойцов в поход. Ну и что тут такого? Не пропал ведь! Однако досталось на орехи, будто совсем маленький. А какой же он маленький, когда ему уже двенадцать лет?!
По примеру отчима, ушедшего на фронт сразу после начала войны, Володя потер пальцами виски, вышел из задумчивости, придвинулся поближе к окну: двор опустел, никого. Ни одной живой души.
Ещёе недавно мостовая гудела под тяжелыми повозками.
Ещё недавно запряженные цугом кони волокли по ней длинноствольные пушки.
Ещё недавно, когда он с пацанами сопровождал пехотинцев, на окраине города остановилась командирская "эмка" в зеленых разводах. По колонне прокатилось эхом: "Ротным и взводным к комбату!"
Тогда не успел Володя сосчитать в уме до двадцати, вокруг вышедшего из машины майора собралась группа военных. Кто был в пилотке, кто в фуражке. Но все с пистолетами на боку — офицеры!
О чём они совещались?
По мнению вездесущих мальчишек, на совете решалась судьба Славянска: быть здесь решающему сражению или нет.
— Надо заминировать все подступы к городу, — предложил Колька, сознавая себя самым старшим и, следовательно, самым рассудительным в компании юных стратегов. — И только в одном месте оставить проход в минном поле. По направлению к главной улице.
— Для чего? По этому проходу немцы и пойдут, — скептически заметила его двоюродная сестра Клава, востроносая девчушка с розовым бантом в смоляных кудрях.
— Пойдут, говоришь? — завелся Колька. — А это нам и нужно! Пусть идут, ловушка им обеспечена! Мы превратим все дома на улице в доты и дзоты. И зальем фашистов пулеметным огнем, забросаем их гранатами. Деваться им будет некуда. Кругом мины понатыканы. Так что одни ошметки от них останутся. Усекли?
Выдумщик с довольным видом внимал затянувшейся паузе. Вроде бы охотников оспаривать его план не наблюдается.
И вдруг…
— Чепуха все это! Ерунда на постном масле!
Кто сказал? И какого черта полез поперек батьки в пекло? Опять Володя Гарновский? Вот неймется мальцу! Еще молоко на губах не обсохло, а рвется быть первым!
Володя и не предполагал, что ввяжется в спор. Произошло это неумышленно, по сути, стихийно для него самого.
— По-твоему, получается, что немаки — полные кретины. Так-таки наобум и полезут они по твоему проходу. Сразу всем скопом. Жди! — И Володя показал Кольке кукиш. — Сначала они пошлют разведку. А потом авиацию. Так на войне делается.
— Откуда знаешь?
— Я книжки умные читаю.
— Гайдара?
— И Гайдара тоже. А он, Колька, в твои пацанские годы был уже командиром полка.
— Хорошо! Что же ты на пару с Гайдаром предлагаешь?
— Минные заграждения — это годится. Пусть остаются, как в твоем плане. Но проход делать не стоит. Стоит сделать другое. Разместить на высотках пулеметы. Фланговым огнем они положат немаков на землю. Не дадут им очухаться, не то что начать разминирование.
— Легко сказать, — процедил сквозь зубы Колька. — Положат на землю… Фланговым огнем… Книжные это слова, Володя. А если не положат? Если они все-таки прорвутся?
— Прорвутся, говоришь? Так зачем, объясни мне, наши родичи копали траншеи и окопы? Заградительная линия — это тебе не хухры-мухры! Дойдут немаки до нее и полягут — наши ведь будут в укрытии, а они на виду. Тут их фланговым огнем и порежут.
— Опять… Дался тебе этот фланговый огонь из книжек. Придумай что-то свое!
— С твоей помощью, да? — сжал Володя кулаки.
Дочурка Анны Петровны, чувствуя, что назревает драка, перебила спорщиков:
— Мальчики! Хватит кукситься! Идите лучше к командиру со своими планами. Может быть, он вас послушает и немцев разобьет. А то подеретесь без всякой пользы.
И они пошли к майору валкой походкой, подметая брюками пыль.
Комбат сидел на подножке "эмки", оббивал мундштук папиросы о планшет, в который за минуту до этого уложил почернелую на изгибах карту-двухверстку. Пальцы, как у заядлого курильщика, отливали желтизной от первой фаланги до заусенцев на ногтях.
Только что он отдал последние распоряжения — не те, что привык отдавать на маневрах, когда руководимые им "красные" перегруппировывались, наступая на "синих". Он отдал распоряжение об отходе, и теперь, выгадывая несколько минут отдыха, порывисто затягивался табачным дымом.
— Дяденька!
Тягостные размышления майора прервал срывающийся на фальцет голосок.
— Чего вам?
Он поднял голову, с удивлением взглянул на двух мальчуганов в поношенных курточках и обтрепанных брюках. Один из них, тот, кто поменьше ростом, чем-то напоминал сына Андрюшку, убитого на его глазах в первый день войны осколком авиабомбы, когда "юнкерсы" атаковали военный городок на границе.
— Чего вам? — повторил майор.
— Разрешите обратиться, дяденька командир, — по-военному начал Володя, привстав на цыпочки, чтобы быть вровень с Колькой.
— Валяй.
— Мы тут с ребятами…
— План придумали, как немцев разбить, — машинально продолжил майор.
— Откуда знаете? — удивился Володя.
— Донесли по беспроволочной связи.
— Какой?
— О-Б-С — одна бабка сказала.
— А-а, — растерялся Володя.
— Бэ! Идите домой.
— Но у нас план! — не унимался Володя, чувствуя, как Колька подталкивает его в спину. Он обиженно насупился, брови свел к переносице, отчего стал еще больше похож на неведомого ему Андрюшку.
Майор пожалел о неуместной суровости.
— Поздно вы пришли со своим планом, хлопцы, — прокуренный басок предательски дрогнул. — Раньше следовало бы… А сейчас маршируйте-ка по хатам. Матери вас заждались.
…По расчетам Кольки уже натикало восемь, когда он, размежив веки и потягиваясь, лениво отодвинул длинный — до пола — занавес и глянул в окно.
— Ого, ливень! — сказал он, думая совершенно об ином: чем кормить Клавку?
Паренек располагал некоторым запасом картошки и гречневой крупы. Расходовал эти продукты крайне экономно, ибо понятия не имел — до какого срока им обходиться без Анны Петровны, ушедшей на строительство оборонного рубежа и так не вернувшейся.
Косые струи дождя барабанили по стеклу и, разбиваясь о преграду, расплывались лужицей по карнизу.
"Пора будить?"
Колька посмотрел на двоюродную сестренку. Она спала на боку, уткнув потный лоб в холодную стену — ее биологические часы нуждались, пожалуй, в серьезном ремонте.
— Подъем!
Клава лишь повернулась с боку на бок, и сладко зачмокала пухлыми губами.
— Подъем! Сколько раз повторять? — недовольно, на манер Анны Петровны, проворчал Колька.
Но от девчонки — жди послушания, как же! Не добившись никакого результата, Колька метнул в нее подушку и с удовольствием наблюдал, как малышка, придя в себя, беспомощно озирается по сторонам.
— Что пристал? Что пристал? Поумнеть бы надо!
— Вставай, соня! Жрать хочется, а ты дрыхнешь.
— В чем же дело? Приготовь что-нибудь, — не вылезая из постели, ответила Клава.
— Кто тут у нас женская половина — ты или я?
— Ты! — не растерялась Клава. — Мама оставила тебя за хозяйку.
— А тебя, дуреха?
— А меня на твое попечение. Вот и готовь мне покушать.
— Спасибо за указание! "Приготовь!" — Колька сделал вид, что обиделся. — Тут себе крутишь мозги, изобретаешь ресторан из двух блюд, утром — картошка, вечером — крупа. А она… — обличающий жест, — разлеглась, как принцесса, живет на всем готовом, и еще распоряжается. Подумаешь, командир какой выискался на мою голову.
— Коленька, это ты у нас пятнадцатилетний капитан. А я — кто? Я — никто. Мне всего восемь будет.
— Вот вредина!
— Никакая я не вредина! Мне просто без мамы плохо.
— А мне хорошо — да? У меня вообще мама умерла, когда я родился. А папа? Папа где-то воюет. Ни весточки, ни привета.
— И мой папа воюет.
— Они — братья, вот и воюют вместе. А вместе — это большая сила. Не пропадут!
Колька сел на топчан, натянул разбитые ботинки на босу ногу. Затем влез в брюки, ловко танцуя на одной ноге.
С приходом немцев жизнь для Володи потеряла былое приволье. Сиди дома — не отлучайся! И все почему? Потому что оккупанты объявили регистрацию членов партии, евреев и цыган, а мама на эту регистрацию не пошла, и теперь опасалась ареста.
Арест… Трудно доходило до сознания мальчугана жестокое слово, выловленное из подслушанного разговора. Произошло это, когда Володя выскользнул из квартиры и, бегом спускаясь по лестнице, случайно налетел на дворника, поднимающего пьяного приятеля — колченогого инвалида Антона Лукича на второй этаж.