— Вот жалобщица... Авдотья Смирнова. Почему не даете ей комнату да еще угрожаете кровавой расправой?
Цируль бросил на толстяка такой взгляд, что тот мигом протрезвел, сник.
— Господин начальник!..
— Не господин, а гражданин.
— Виноват... Я кавказский человек... Все перепутал... Да я...
Вскоре Картвелов бомбой вылетел из кабинета, отирая с лица крупные градины пота.
Перед Цирулем предстала монументальная женщина со следами былой купеческой красоты. Все у нее было в избытке — могучий бюст, бедра... И лицом она была хороша, хотя ей уже, видимо, перевалило изрядно за сорок: кожа белая, атласная, бедовые голубые глаза, брови словно нарисованные. Цируль вспомнил, как в одном из портов, когда он работал грузчиком, Фимка-одессит говорил о такой же примерно красотке коротко и ясно: «Берешь в руки — маешь вещь!»
Усмехаясь внутренне, Фриц Янович, сам того не ожидая, первый приветствовал посетительницу:
— Прошу вас, садитесь, гражданка Часовитина... Дарья Ефимовна... Если не ошибаюсь?
— Вы не ошиблись, — ответствовала грандиозная красавица, тяжело опускаясь на хлипкий стульчик. — Однако... Хи-хи... Откуда вы меня знаете? — Дарья Ефимовна кокетливо улыбнулась, сложив маленький, действительно очень красивый ротик куриной гузкой.
— Работа у нас такая, Дарья Ефимовна. Чем могу служить?
— Значит, вы также знаете, что я — жена великого князя Николая Константиновича Романова, почившего в бозе четырнадцатого января сего несчастного года?
— В общем-то, конечно... — неопределенно ответил Цируль, деликатно улыбнувшись.
— Что значит — в общем? — раздраженно произнесла Часовитина. — Я вас не понимаю.
— Видите ли... — замялся Цируль. — Если я не ошибаюсь, у бывшего великого князя была жена... По имени Надежда. Супруги находились в дальнем, очень дальнем родстве. Она тоже относилась к какой-то ветви Романовых.
— Вот именно, — отрезала Дарья Ефимовна. — Поэтому у них и не было детей. Кровосмешение!.. Проклятое самодержавие!.. Я же была гражданской женой великому князю... Может быть, вы против гражданских браков? Вам венчаных нужно, а?..
— Да что вы, Дарья Ефимовна!
— Я великому князю родила двух сыновей. Искандер Романов — офицер русской армии...
— Прошу извинить, — вежливо перебил Цируль, — все это хорошо известно. В этом смысле ваши заслуги бесспорны. Но что привело вас ко мне?
Часовитина, высоко вздымая мощный бюст, объяснила:
— Мне принадлежала гостиница «Новая Франция» на Куропаткинской улице и водяная мельница на арыке Бурджар.
— И их у вас отобрали, — подсказал Цируль, невольно любуясь все еще привлекательной могучей красавицей.
— Да, отобрали! — воскликнула Часовитина.
— Уточним формулировки: гостиницу и мельницу национализировали.
— Ах, какое красивое слово!... На-ци-о-на-ли-зи-ро-ва-ли!.. Хрен редьки не слаще. На каком основании, я спрашиваю?
— А разве вы не знаете, что произошла социалистическая революция?
— А по мне хоть небо тресни, а мое добро отдайте. Или я уже не жена великого князя?
— Вдова, — мягко поправил Цируль. Ему было и жаль тугодумку, и смешно было.
— Ну и что, что вдова? — двусмысленно уставилась Часовитина на Цируля. — Да, вдова... Свободная женщина, если хотите знать. — В глазах ее заиграли опасные для мужчин огонечки. Определенно она была еще хороша. Фриц Янович даже бородку погладил от удовольствия. Но тут же спохватился, нахмурился.
— Быстро же вы сняли траур по покойному супругу, — сказал он строго.
— А я что?.. Я как все. Только и слышишь: «Свобода! Свобода!..» — Часовитина вдруг сделала оскорбленное лицо, воскликнула: — А вы о чем подумали?.. Да как вы смеете!
— Успокойтесь, гражданка Часовитина. Будем считать, что вы имели в виду политическую свободу. А новая власть, обеспечившая вам ее, не признает частной собственности на орудия и средства производства. Было вынесено постановление Ташкентского Совета...
Посетительница залилась слезами.
— Господи!.. Да что же это делается? Гостиница... «Новая Франция»... Да какое же это орудие?.. Какое средство?.. Что же мне теперь делать с двумя детишками!..
— Гостиница передана под госпиталь. Мельница в распоряжении военного ведомства. Что же до ваших, как вы выразились, «детишек», то Искандер Николаевич — бывший поручик, если не ошибаюсь? Вот уже несколько месяцев проводит ночи в ресторанах, за карточным столом.
— Следите, стало быть? — Дарья Ефимовна прищурилась, и Цируль подивился, как изменилось ее лицо, оно стало каменным каким-то, мрачным, некрасивым.
— Нет, зачем же? Просто было несколько дебошей с участием Искандера Николаевича. По стопам старшего брата уже, к сожалению, шагает и младший братец... Простите, имя его запамятовал.
— Незачем вам знать его имя, — зло отрезала Часовитина. — Тоже мне свобода! Погулять уже нельзя, душу отвести. Я как чувствовала, говорила покойному великому князю: «Ну зачем ты на китель красный бант нацепил? От людей стыдно. Раньше носил аксельбант, а теперь бант! Попомнишь меня, будет еще хлопот с этими безобразиями... С революциями этими!»
— Давайте все же о деле, — перебил посетительницу Цируль. — Гостиница и мельница теперь собственность государства, народное добро. Сыновья ваши должны работать, трудиться. Да и вам, Дарья Ефимовна, тоже не грех поступить на работу.
— Мне? — ахнула Часовитина, широко распахнув глаза. — Может быть, мне на свою собственную мельницу пойти грузчицей?
— А что, это идея! — рассмеялся Цируль. — Прекрасная идея.
Венский стул застонал под тяжестью Часовитиной. Она вскочила. В глазах — пламень, бешенство.
— П-послушайте... Вы, иноррродец!..
Фриц Янович не сразу понял, что это она к нему обратилась.
— Вы... — задохнувшись, промолвила Часовитина. — Вы... Таких... — она больше ничего и не сказала, но все было ясно.
«Попадись такой в темном переулке!» — подумал невесело Фриц Янович и вздрогнул — могучая посетительница, стремительно выходя, так хлопнула дверью, что стены качнулись и зазвенели оконные стекла.
Фриц Янович попил воды из чайника, прямо из носика. Посидел, собираясь с мыслями. В голове же застряла одна-единственная: «Вот чертова баба. «Иноррродец»!.. Ах, баба!»
Раздался резкий трезвон аппарата Эриксона. Цируль недружелюбно покосился на телефон. Эта штука буквально донимала его. Ну понятно, когда звонят по делу — из исполкома, комиссариатов, из органов охраны. А то ведь часто позвонят и молчат. Лишь бы напакостничать, намекнуть, мол, имей в виду, хам, есть еще те, кто спросят с тебя со временем по всей строгости!..
Снимать?.. Не снимать трубку?.. А вдруг по делу? Вдруг зампред Ташсовета Финкельштейн? Собирался о чем-то посоветоваться. Цируль взял трубку.
— Послушай, любезный, — раздался бархатный баритон, — позови-ка к телефону господина Цируля.
— Цируль слушает. Только нынче принято другое обращение — «гражданин». И еще желательно говорить незнакомым людям «вы».
Бархатный баритон рассыпался в извинениях:
— Боже мой!.. Простите великодушно. Я и помыслить не мог, чтобы у такого большого человека не было секретаря.
— Секретарь есть, но ему тоже надо говорить «вы» и не называть его «любезным». С кем имею честь?
— Ой, как нехорошо получилось! — продолжал сокрушаться неизвестный. — Я готов провалиться со стыда!... Если бы только могли меня сейчас видеть!.. Я покраснел как вареный рак. Слово честного человека...
— С кем имею честь? — перебил Цируль.
— Ах, да!.. От расстройства я забыл представиться. С вами говорит Василий Николаевич Иванов, наследник Иванова Николая Ивановича.
— Вас ограбили?
— Как вам сказать? — в голосе Иванова проскользнули язвительные интонации. — Трудно объяснить в нескольких словах...
Василий Николаевич умолк, а Цируль спешно перебирал в памяти сведения, собранные о богаче В. Н. Иванове. Так... Винокуренный завод, построенный еще в 1869 году его отцом за Анхором... Огромные виноградные имения «Дегресс», «Капланбек», «Кенес»... Отец его умер в 1906 году... На его могиле за церковью установлен огромный черный мраморный крест... Тьфу, напасть!.. При чем тут крест?
— Вы меня слышите? — вновь подал голос Василий Николаевич.
— Слышу. И давайте поконкретнее. Вы звоните в Управление охраны. Значит, вас ограбили либо вы подверглись насилию...
На противоположном конце провода как-то странно захихикали.
— Нынче меня мудрено ограбить. Имущество мое конфисковано. На заводе и в имениях вооруженная охрана.
— Что же вам в таком случае угодно?
— О!... Это уже деловой разговор. У меня для вас есть сообщение чрезвычайной государственной важности. Но это не телефонный разговор. Надо бы поговорить, поверьте мне, в неофициальной обстановке. Стоит ли дни и ночи напролет казниться в управлении?..
— По делам я принимаю только на службе. Дело у вас срочное?.. Может быть, необходимо оперативное вмешательство?
— Хм... Пока что никого не режут. Могу ли я рассчитывать на аудиенцию?
— В таком случае приходите сегодня в семь часов.
— Очень, очень вам благодарен... товарищ Цируль!
Цируль бросил трубку, чуть ли не бегом помчался в столовую. Долго он там не задержался. Суп из воблы был съеден мгновенно, и теперь Фриц Янович спешил домой вздремнуть часок-полтора. С низкого насупленного неба валил тяжелый мокрый снег, тут же превращавшийся под сапогами в грязную кашицу. Два часа дня, а на улицах безлюдно. Погода мозглая, ветрено. Цируль шагал, сжимая в кармане шинели наган. Одолевали его невеселые мысли. Вот он, начальник охраны города, вынужден чуть ли не крадучись добираться до дома. А как же приходится жителям?.. Главная беда — специалистов в управлении мало. Один Пригодинский Александр Степанович. Это, конечно, ценный работник. С опытом. За сорок ему. Окончил Демидовский лицей в Ярославле. Юрист, следственный работник прекрасный. Одна беда — малярия его замучила. Однако держится человек. Недавно назначен начальником уголовно-розыскной части. Но он фактически один спец. А один, как известно, в поле не воин. И структура нашего ведомства не очень-то продумана. Пригодинский подчиняется и Ташсовету, и Управлению охраны...