— У меня дома есть порошки и все остальное. Имеется и гипс. Если найдены следы сапог...
— Есть и следы обуви.
— Я сейчас напишу жене записку. Нельзя ли кого послать ко мне на дом?
Двоих стрелков отправили с запиской.
— Лугин, — представился стройный юноша. Помолчав, прибавил, видимо, для солидности, — Георгий Иванович.
Крошков едва сдержал улыбку. Уж очень был молод парнишка, чтобы представляться столь официально. Он же просто Георгий, симпатичный юноша Гоша. И тут же Александр Александрович скривился от боли — юный заместитель начальника охраны так сдавил ему кисть в рукопожатье, что искры из глаз посыпались.
— Извините, — смутился Лугин. — Нечаянно.
— Силенкой вас бог не обидел, — Крошков через силу улыбнулся.
— Мне бы еще знаний.
— Вместе будем учиться. Кстати, товарищи (новый консультант произнес слово «товарищи» с видимым удовольствием), что вы думаете по поводу потайного сейфа? Зачем бедному мастеровому сейф? И еще — опрошены ли свидетели, если таковые имеются? Ну хотя бы те, кто слышал выстрелы?
Пригодинский пояснил, что свидетели опрошены. Но вряд ли их можно назвать свидетелями. Жители близлежащих домов слышали выстрелы. Точнее — три выстрела. Соседи через улицу слышали душераздирающие крики. Но никто не рискнул выйти на улицу, прийти на помощь. Это и понятно. Что может поделать безоружный человек против вооруженной банды? Что касается сейфа, то дом этот раньше принадлежал состоятельному лавочнику. Возможно, прежний владелец, продавая дом, просто забыл о сейфе.
— Ну уж, — возразил Лугин, — черта с два лавочник забудет о сейфе.
— А может быть, Аулов был богатым человеком, но скрывал это? — высказал предположение Цируль.
— Да вы посмотрите, какая в доме обстановка! — воскликнул Лугин. — Все очень скромно. Один-единственный ковер.
— А за ковром сейф...
В углу комнаты послышался громкий шепот. Оживленно жестикулируя, о чем-то переговаривались понятые, двое пожилых мужчин, о которых как-то забыли.
— Извините, граждане, — обратился к ним Цируль. — Вы можете идти. Обо всем виденном и слышанном не распространяться. Ясно?
Понятые замялись. Затем более смелый, седобородый крепыш, произнес:
— Это... так... Нехорошо на покойника наговаривать, но вот... Как это... Слухи ходили, что он ссужал деньги под большие проценты и под залог золотых вещей и драгоценных каменьев... Да что там слухи! Я сам... Самолично закладывал ему бриллиантовый перстень жены, цена коему не менее пятисот целковых, получил за него четыреста, а векселек подписал на семьсот рублей. Приспичила такая нужда. И вот Сергей Иваныч, — бородач указал на лысенького своего соседа, — тоже под немыслимый процент, оказывается, Аулову заклад делал.
Лысенький понятой согласно закивал.
— Так-с, — удовлетворенно сказал Крошков, — значит, наше предположение не лишено оснований. По-видимому, преступление совершено с целью ограбления. Как все это походит на зверский почерк убийцы и садиста Клубнички. Однако, насколько мне известно, его банду все же накрыли в тринадцатом году. Об этом и в газетах писали.
— Его могли выпустить при Временном правительстве. Он мог бежать, наконец, — заметил Цируль.
— Резонно, — вздохнул Пригодинский.
— На всякий случай я составлю «словесный портрет» преступника. Сведения о нем, разумеется, имелись в картотеке департамента полиции и есть наверняка дактилоскопическая карта.
— Архивы и картотеки департамента полиции находятся в полном расстройстве. Сперва царские чинодралы ввергли документацию в хаос, затем милицейские горе-деятели Керенского.
— А в Ташкенте?
— Здесь картотеки и архивы вообще таинственно исчезли, — вздохнул Пригодинский.
— Значит, остается «словесный портрет», — тоже вздохнул Крошков. — Одно хорошо: очень уж примечательна внешность бандита. Как говорится, врожденный преступник, подтверждающий антропологическую школу Чезаре Ломброзо, хотя я все же убежден, что врожденных преступников не бывает. А видик у Клубнички вот какой... Череп маленький, лоб, как у гориллы, скошен, низкий, резко выпирающие скулы, правое ухо оттопырено, мочки ушей непомерно большие, мясистые. Глаза маленькие, черные, нижняя челюсть массивная, выступающая вперед, так что прикус зубов у него неправильный: нижние зубы выступают вперед. И еще один важный стойкий признак — застарелый узловатый шрам от левого виска до мочки уха. Что до общего внешнего вида преступника, то он низкого роста, атлетического сложения, с короткими кривыми ногами и длинными, опять-таки как у гориллы, руками, причем на левой кисти отсутствует мизинец.
— Ну и зверюга! — воскликнул темпераментный Георгий Лугин. — А зачем он, как по-вашему, Александр Александрович, залил тут все керосином? Чтобы со следа сбить? Так ведь у нас и собак розыскных нет. И в России их никогда не было. Это в Германии, в Австро-Венгрии, я слышал, в полиции имеются доберман-пинчеры и овчарки...
— Вы не совсем правы, — возразил Крошков. — Хорошо налаженной службы розыскных собак в России действительно не имелось. Однако еще десять лет назад в Петербурге было создано Российское общество поощрения применения собак к полицейской и сторожевой службам. И налицо уже были первые успехи в розыске преступников. Ну, а Клубничка бандит опытный и осторожный. Что, ему керосина жалко, что ли?
— Сколько же этому негодяю лет?
— Около пятидесяти. Матерый бандит.
Явились посыльные с необходимыми химикалиями и инструментами. Крошков предложил:
— Я займусь отпечатками пальцев, а вы, Александр Степанович с Георгием Иванычем, очень прошу, займитесь отливкой слепков следов.
— Давненько я не практиковался в отливке следов, — с сомнением произнес Пригодинский. — Ну да не боги следы отливают. В лицейские времена получалось вроде не так уж плохо.
Цируль распорядился отправить тела погибших в военный госпиталь на судебно-медицинскую экспертизу. Вскоре работники розыска занялись изучением и снятием следов.
Уже светало. Хилое солнце робко просвечивало грозовые тучи. Пригодинский с Лугиным работали во дворе. Крошков с помощью специального порошка переносил на целлулоидную пленку обнаруженные отпечатки пальцев. Цируль с интересом наблюдал за его действиями. Действительно, целая наука. Может, самому и не придется этим заниматься, но подучиться надо. Обязательно.
Вдруг в комнату стремительно вошел невысокий человек в кавалерийской шинели и черной кожаной фуражке.
— А, Зинкин! — приветствовал вошедшего Цируль. — Познакомьтесь, Алексансаныч... Михаил Максимович Зинкин. Вообще-то он по профессии столяр. А к нам его временно — и жаль, конечно, что временно — командировала партячейка станции Ташкент-пассажирская. Скоро уже месяц, как помогает нам укреплять кадры. И еще он член исполкома Ташсовета... С чем пожаловал, дорогой товарищ? А у нас вот опять бандиты убили и ограбили...
— Убили и ограбили?! — гневно прошептал Зинкин, щуря светлые глаза. — Может быть, и убили и ограбили, но...
— Что значит «может быть», когда всю семью порешили!
— Страшное преступление. Но оно вдвойне страшнее еще тем, что это и политическое убийство! — Зинкин протянул руку с какой-то бумагой.
Это оказалась обертка обыкновенной гимназической тетради, изготовленной, видать, еще при Временном правительстве, поскольку на ней была реклама «Займа Свободы» и призыв «Сражаться с гуннами до победного конца!»
— Да объясни же наконец, в чем дело? — удивился Цируль.
— Обязательно объясню. Я дежурил в исполкоме. Ночью мне позвонили из управления, сообщили о твоем отбытии на место преступления.
— Да, я поручил это Ковалеву.
— Сразу я приехать не мог. А вот недавно меня сменил Финкельштейн, и я сразу же направился сюда. Подхожу к дому и вдруг вижу какую-то бумажку, прикнопленную к воротам этого дома. Вот она... Читай!
На другой стороне тетрадочной обертки крупными корявыми буквами было написано:
ЗА СИСТЕМАТИЧЕСКУЮ КЛЕВЕТУ НА ПРОЛЕТАРСКУЮ РЕВОЛЮЦИЮ И ЕЕ ВОЖДЕЙ ИСХАК АУЛОВ И ВСЕ ЧЛЕНЫ ЕГО СЕМЬИ ПРИГОВОРЕНЫ К РАССТРЕЛЯНИЮ
Побагровев от гнева, Фриц Янович хотел было разорвать в клочки гнусную бумажку. Но тут же сдержался. Это же вещественное доказательство. Ледяной пот проступил на лбу.
— Что с вами? — забеспокоился Крошков, заметив, как изменился в лице шеф. Не получив ответа, тоже заглянул в бумагу — и остолбенел. Со двора прибежали Пригодинский с Лугиным — им только что принесли с улицы еще несколько таких листков, пришпиленных к соседним домам.
— Как же мы не заметили эти подлые бумаженции? — сокрушенно качал головой Крошков.
— Темень-то какая была, зги не видать, — угрюмо проговорил Цируль. — И все равно это наш промах. Эх!.. Не то, чтобы электрических фонариков... Обыкновенных «Летучих мышей» не имеем. Теперь пойдут по городу слухи.
— Может быть, опубликовать опровержение в газете? — спросил Крошков.
— Нет, — возразил Цируль. — Нет, дорогой товарищ. Обыватель воспримет наше опровержение как косвенное признание. Единственное, что необходимо... Что может восстановить наш престиж — это розыск кровавых негодяев!
Цируль помолчал. Отер со лба пот. Заговорил взволнованно:
— Теперь совершенно очевидно, что контрреволюция объявила нам войну не на жизнь, а на смерть! Враги пролетарской революции сомкнулись с головорезами-уголовниками... Много у нас впереди тяжких трудов, товарищи. Мы не щадим сил и даже наших жизней, чтобы помочь новой власти навести в городе порядок. Из тридцати восьми сотрудников Управления охраны, участвовавших в операциях прошлого месяца, трое погибли, девять получили ранения. Это тяжелые потери, и особенно горестно то, что они могли быть меньше, если бы мы лучше знали дело. Но, дорогие товарищи, мы научимся. Обязательно научимся. Никакой пощады врагам!
Вбежал запыхавшийся посыльный.
— От товарища Аракелова!.. Он в гостинице «Старая Франция»... Ограбление с убийством. И вот такие листовки!..