— Ты, наверное, собралась стать актрисой?
— Нет, я поступила в педагогический. Хочу быть учительницей.
— У меня невероятное ощущение, что мы с тобой где-то встречались, — скороговоркой произнес Лука и неожиданно подумал о том, насколько пошло звучала эта фраза.
— В самом деле? — загадочно произнесла девушка. — Вполне может быть! — и она вбежала на крыльцо.
После того как Марина скрылась в доме, Лука еще долго сидел один, пока не заметил, что здорово продрог. А ведь всю ночь он просидел, не ощущая холода. Он чувствовал такое сильное расположение и приязнь к этой девушке, которые редко испытывал к людям. И еще его покоряли ней: ее имя и невероятно милые черты лица. И, конечно же — загадочная сущность.
«Ты с ума сошел, дружок», — подумал Лука и отправился спать.
5. В гостях
Погода, как предсказал Фаддей, действительно выдалась — жмурь. Когда Лука, позевывая, выбрался из пристроя, на улице уже было жарко. Глаза, пока не привыкли, заслезились от обилия солнца. И ни единого белого пятнышка на небе.
Виктор с утра занялся делами — он собирался отрегулировать генератор и зарядить аккумуляторы. А, кроме того, несмотря на жару, хотел разведать места для предстоящей рыбалки. Лука, ничего не смыслящий ни в том, ни в другом, решил прогуляться. Но не один — под каким-нибудь предлогом ему хотелось составить компанию Марине. Он обошел двор, заглянул в дом, но, к его разочарованию и расстройству, девушки нигде не было. Чтобы не вызывать пустых домыслов, он не стал уточнять у стариков, где можно ее найти. Вполне вероятно, она снова отправилась к той самой Евгении Петровне, с которой Лука еще не был знаком. Ну, вот как раз и мотив есть. Он сказал брату, что пройдется по деревне и вышел со двора.
Вчера не было времени подробно разглядеть Мору — устал сильно, да и некогда было. И сейчас он искренне удивился огромному количеству брошенных домов. Выйдя на середину заросшей травой и давно не езженой улицы, осмотрелся, насколько хватало обзора. Только здесь насчитал пятнадцать изб. От некоторых остались сгнившие, местами обгорелые срубы, другие вросли в землю и укрылись зарослями огромной полыни. Третьи еще сохраняли на себе остатки былого людского внимания, но уже смирились с незавидной участью. И это была только малая часть деревни.
Как рассказал вчера Фаддей, Василий с Еносием когда-то имели каждый собственный дом. Они жили на другом конце деревни, и по мере того как народ покидал Мору, постоянно меняли жилье. С каждым разом перебирались в брошенные дома все ближе и ближе, пока не поселились оба в доме по соседству. Постоянно Фаддей на них ворчал («дал же бог соседей…» и так далее, даже с крепкими выражениями), однако всегда подмечал редкостную для стариков дружбу. Одна только Евгения Петровна по-прежнему жила на другой стороне Моры. Сколько раз Фаддей с женой уговаривали ее поселиться поближе. Но та наотрез отказывалась. А ведь на задах стояла почти идеально сохранившаяся изба с рабочей печью — ворчал Фаддей.
Прошлым вечером, когда все сели за стол ужинать, старик рассказал и о «строптивой бабе», как он называл Евгению Петровну.
«— Злая она какая-то становится, если что не по ней. С виду вроде и не скажешь, а я-то чувствую, что внутри у нее прямо кипит все. Ей лучше не перечить. А раньше была — баба как баба. Без особого гонору. Муж у нее был отличный охотник. Собаки у нас никогда долго не жили, а у него одного постоянно псины водились. На медведя ходил, на соболя. После того шкуры продаст, и на эти деньги они с женой почти год кормились, да и в деревне многим помогали. Но однажды, года два назад, как ушел в Мор, так и не вернулся. До снега пытались искать, так и не нашли. А с ним и последние собаки в деревне исчезли. С того момента и Евгения — как натянутая пружина.
«— А почему — Мор? — спросил тогда же, за разговором, Лука, — откуда такое название?»
«— А этого уже никто точно не скажет. Речушка — Мора. Лес — Мор. Те, кто назвал, лет сто как померли, а их потомкам этого и знать не надо было. Это вы в городе чего-то там придумываете, оправдания ищете. А у нас все просто. Жив сегодня — и ладно. Помер — туда и дорога. Может оттого, что помирали — от того и Мор. А вообще, деревня наша только при Советской власти и стала расти. До этого здесь старообрядческий скит был. Заброшенный, пустой…»
Когда Фаддей упомянул про скит, сердце у Луки встрепенулось, настолько живо мелькнул в памяти рассказ беглеца Курбатова.
«— Бросили его еще до революции. Ну, а место-то хорошее, чего зря пропадать. И дорога была, какая никакая. Так что здесь основали лесозаводик небольшой и народ с разных краев согнали. После войны думали еще разработкой ископаемых заняться. Чего только не искали — и золото, и нефть, и руду. Мне один знакомый геолог по пьяни один раз заявил: «Мы, дескать, по всем приметам действуем. Всего тут должно быть немерено, а ничего в нужных количествах найти не можем». Ни фига они тут и не нашли. При батюшке Брежневе столько машин сюда снарядили, комсомольских отрядов. Хотели дорогу мостить. И все прахом пошло. До сих пор еще приезжают ученые добровольцы — все чего-то копают, бурят. Да только без толку».
«— Нехорошее тут место, — признал Фаддей, — Но мы как-то живем, привыкли. С лесом дружим, не пакостим. Да и кто мы ему — вот помрем, и не заметит».
«— Типун тебе на язык, — заругалась Дарья Семеновна. — Помирать он собрался»
«— Можно подумать, ведьма с косой тебя спрашивать будет: «А не хотите ли вы пожить еще, Дарья Семеновна, а то я попозже загляну»? — дрязнясь, противным голосом пропищал Фаддей.»
Та в ответ понарошку замахнулась и послала деда к чертям.
«— То-то и оно…»
Вспоминая об этом разговоре, Лука не сразу сообразил, когда за спиной раздался кошачий мяв. Обернувшись, он увидел Мазепу. Кот сидел на почерневшей завалинке соседнего дома. Почти незаметный — черное на черном. Он смотрел на Луку. В лапах его была раздавленная мышь или мелкая крыса с наполовину откушенной головой. Мазепа будто хвастался перед человеком своим подвигом, реабилитирующим столь длительное отсутствие. Приступ брезгливости при виде внутренностей, торчащих красными нитями, заставил Стрельникова отвести взгляд. Однако что-то странное бросилось ему в глаза, когда он глядел на жертву Мазепы. Кажется, любому зверью полагается иметь четыре конечности, а он увидел… Лука повернулся, чтобы проверить — не показалось ли ему. Но Мазепа уже погрузил мышь в глотку, оставив торчать наружу голый хвост.
«Надо же, мерещится всякое».
Кот шмыгнул в дыру под забором. Лука снова брезгливо передернулся.
Он надеялся сам, без подсказки, отыскать дом Евгении Петровны. Не так уж, наверное, это сложно. Главное — миновать мост через ручей, чтобы оказаться в другой части деревни, где был когда-то лесозавод. Но прежде, нужно пройти вдоль улицы мимо избы, где обитали деды Василий с Еносием.
Там его уже поджидали.
По-видимому, дед Василий стоял у забора, не шелохнувшись, вперившись глазом в дырку от сучка и наблюдал за ним. Потому что Лука не слышал никаких шагов, как вдруг, проходя мимо забора, раздался громкий возглас, заставивший вздрогнуть от неожиданности:
— Слышь, ты, горожанин! Зайдешь?
Василий отодвинул доску, высунул в щель свою башку с трясущейся бородкой и, осмотрев улицу, поманил рукой.
— Давай, ты, раззява. Топай сюда! Я щас калитку открою.
Лука расстроился. Поиски Марины откладывались на неопределенный срок. Но не подал вида, что торопится, или не желает разговаривать. Зайти придется— невежливо начинать знакомство с жителями с откровенного пренебрежения.
Как человек, Василий для Луки был не интересен. Скорее даже вызывал какое-то отторжение, производя впечатление паука. Дохлого (в смысле — худющего и еле живого), но все еще мечтающего о сладкой, пухленькой мухе, из которой можно попить кровушку. Перед самой смертью вдоволь насосаться, может быть, захлебнуться в крови. Но это все равно, главное — результат. Глаза — как сверла. Пальцы тонкие и, сразу видно, сильные. Из таких паучьих лап не вырвешься, не спрячешься, такому расскажешь все — что знаешь и даже то, чего не знаешь. Похоже, прав был Виктор, не согласившийся, когда Лука назвал Василия несерьезным. Сильно состарился, растратил часть сил, но от этого стал еще опаснее. Потому как от старика никогда не ожидаешь прыти. Он и в самом деле мог быть исправным сталинским надзирателем.
Именно поэтому Лука готов был ждать от него любой выходки. Мало ли что взбредет в стариковскую голову. Он почему-то представил, как по вечерам подпивший дед Василий развлекается тем, что привязывает своего кореша Еносия пеньковой веревкой к стулу и начинает допрос: «Сознавайся, вражина, именно ты готовил покушение на всеми нами горячо любимого дорогого Лаврентия Павловича…»
Он прошел за Василием по дощатому тротуару — до высокого крылечка, где стариком уже были приготовлены два стакана и бутыль с бражкой.
— Специально для тебя сообразил. Знал, что прогуляться выйдешь, — сказал Василий. Глазки его бегали, изучали Стрельникова.
«Тоже мне, экстрасенс хренов. И дурак бы понял, что новый человек захочет пройтись по деревне, осмотреться».
Старик налил себе, не спрашивая — Стрельникову. Стараясь, чтобы это выглядело вежливо, Лука отказался.
— Спасибо большое, на сегодня еще дел много. На жаре — разве работа.
— Не боись, не пропадет. — Без капли сожаления Василий приветственно качнул в руке стакан, залпом отправил в глотку, вытер ладонью губы. — Этот тоже, все ходит! Вражина! — он махнул рукой куда-то неопределенно.
— Кто? — спросил Лука.
— Игнашка. Кто же еще.
Лука вспомнил про таинственного худощавого человека, имевшего обыкновение не здороваться с гостями и бесследно исчезать.
— А кто он такой?
— Игнашка-то? Знамо кто — дыбил первостатейный. У него в городе две квартиры и дочка богатая. А не сидится на месте. Все ездит сюда, вынюхивает. Шкура недобитая. Знаю я, чего он ищет.