Стрельбище − боевая стрельба с РПГ. Боевая, но не совсем, граната учебная, т.е. вместо боевого заряда летит болванка и при попадании не взрывается.
Преподаватель Гарцев трет красный нос и громко басит:
− В зависимости от условий местности и огня противника, стрельбу из гранатомета можно вести из положения лежа, с колена и стоя. Стрелком используются различные укрытия, местные предметы и упоры.
Гарцев берет гранатомет и показывает порядок изготовки для стрельбы лежа. Вопросы? Вопросов нет. Отряхнувшись от снега, преподаватель продолжает:
– Огневые позиции для стрельбы из гранатомета могут быть самыми разнообразными: траншея, окоп, воронка от снаряда, канава, развалины строений. Огненная струя, выходящая сзади, способна нанести серьезные повреждения, поэтому позади гранатомета при стрельбе ближе, чем на 20-30 метров в секторе 90°, нельзя находиться людям, не должно быть взрывчатых веществ, горючего, легковоспламеняющихся предметов. Вопросы? Вопросов нет.
Первыми стреляют штатные гранатометчики, то есть я. Ложусь в тулупе, неудобно, закидываю гранатомет на правое плече, кряхчу как дед.
− Шире ноги! − орет преподаватель.
Куда шире? Неудобно! В последний момент свожу ноги, поднимаюсь на цыпочках. Так, кажется, лучше целиться, и жму на спуск. Ахнуло так, что, кажется, наступил конец света, аж ногам стало холодно. Слышу громкое ржание. Оборачиваюсь. Валенки отлетели метров на пять, задело кумулятивной струей. Собираю валенки и иду в строй.
− Какая ошибка допущена курсантом Петрушко? − спрашивает Грацев и смеется в перчатку, пуская струи пара, как чайник.
− Ноги не раздвинул, как баба! − раздается из строя. Следующие стрелки раздвигали ноги, как балеруны.
Удобства на улице. От холода казалось, что наши желудки перестали переваривать пищу, чтобы не морозить жопы. Причем у всех, прямо какой-то защитный механизм − не ходим в туалет по четыре – пять дней. Ну, рано или поздно, идти приходится. Бывает и голодные обсираются. Сходить в туалет при минус 30 − мы называли не меньше, как «совершить подвиг».
− Куда идешь?
− Совершить подвиг − все понятно. Причем идешь в туалет не в шинели, а в зимнем ХБ. Говно замерзает мгновенно, хоть отламывай.
В редкие минуты свободного времени разгадывали кроссворд. Вопросы читает курсант Чеславлев, образованный парень, хорошо говоривший на английском:
− Кто написал роман «Театр»?
Я вспомнил душещипательную повесть любви юнца с примой театра и громко отвечаю:
− Сомерсет Моэм! − и на время становлюсь мини-героем. Моя мама − библиотекарь, заставляла читать, причем не все, что нравилось мне.
XIV
Черные небеса, усыпанные точками далеких звезд. Смотрю на них целую вечность и не вижу ничего нового, кроме пролетающих спутников. Вдалеке, на станции Голицино, время от времени раздавалось ворчание поездов, потом наступала звенящая тишина, да еще такая, что звон комаров казался реактивным самолетом.
Караул. Я тяну лямку с 01.00 до 03.00 на посту «Учебная застава». Пост находится за территорией училища, имитация пограничной заставы − помещение, КСП, колючка, рядом большой пруд. Все обнесено забором.
Днем на посту можно даже позаигрывать с девчонками, гуляющими по тропинке вдоль училища. Место спокойное, удаленное, но ночью ни одной души. Не страшно, но неприятно.
Темнота вокруг жирная и тягучая, словно масло, которым обрабатывают станочные детали. Я гулял по дорожке, глядя на блестящую воду, погружаясь в себя. Вдруг со стороны пруда начало доноситься какое-то хлюпание, остановился, прислушался. Подхожу к воде, смотрю на ровную поверхность − никого.
Продолжаю гулять вдоль пруда, засыпая на ходу, как лошадь. Вдруг возле самого берега фырканье, брызги и другие непонятные звуки. Подпрыгиваю от неожиданности, как сайгак, срываю с плеча автомат, снимаю с предохранителя и направляю его в сторону воды. Ноги трясутся, сердце стучит, так что, кажется, сейчас проломит ребра. Стою в позе напряженного зайца около минуты. На середине озера кто-то всплывает, похожий на большую крысу. Я облегченно выдыхаю − радуюсь тому, что это не местные демоны.
− Товарищ сержант, я чуть не обделался − в пруду какая-то зверюга плавает! − спешу неформально доложить разводящему. И уже обращаюсь к своей смене − курсанту Новикову – говорю: − Смотри, Юра, не обделайся, у меня чуть сердцем плохо не стало!
− А, забыл предупредить, − это выдра, откуда взялась, непонятно. Раньше не было, на прошлой смене часовой чуть по воде не шмальнул от обсерона! − спокойно говорит сержант, зевая и раскрывая рот до размера футбольного мяча. Нельзя было раньше сказать! − думаю я и плетусь за разводящим, который освещает дорожку фонарем.
Разряжаемся. Разводящий подводит к пулеулавливателю. Разряжай. Отсоединяешь рожок и вместе с ним левой рукой охватываешь ствол. Правая рука свободна. Оружие к осмотру. Правой рукой отводишь затвор, чтобы разводящий видел, что патрона в патроннике нет. Порядок, сдаем оружие и в бодрствующую смену!
Бодрствующая смена наводит порядок в караулке, моет посуду и учит Устав. Мы сидим с красными потрескавшимися глазами и залипаем перед открытыми серыми книжками Уставов. Дали бы поспать на час больше, все равно ничего не делаем.
− Меня выдра напугала на заставе! − выдавливаю из себя слова, медленно, как фарш, с постной говядины.
− Она вооружена была? − пытается шутить курсант Бондаренко, срезая ногти штыком автомата.
− Да, в сапогах и в каске, − отвечаю я, листая Устав. Разговор законен. Хочется есть и спать.
Идем отдыхать в спальное помещение караулки, которое круглосуточно находится в темноте, с запахами пота, ваксы и мышей. Проваливаюсь на час в сон, похожий на бред. Вокруг храпят, разговаривают во сне, пускают газы.
XV
Наряды на кухню оставили кровоточащий след в памяти изнурительной противной работой, коротким двухчасовым сном и, конечно же, чисткой картошки.
После короткого послеобеденного отдыха, положенного Уставом, и развода мы шли принимать помещение двухэтажной столовой у замученной смены. Объектов много − от посудомойки, где мы пели «кружатся диски», до «короля параши», куда свозили все недоеденное.
После приема объектов 5-7 человек ехали на склад за продуктами питания. Запомнились болезненного вида свиные туши с синими печатями, где был указан 1947 год, которые поступали из резерва, в связи с выходом срока годности, комбижир, похожий на застывшее мыло, и гнилая картошка.
− Эти свиньи, как вампиры, им лет, фиг знает, сколько. Что мы едим? − говорил курсант Новиков, брезгливо беря тушу за ляшку.
− Сначала все приличное едят повара, дедушки из роты обслуживания, начальники склада, дежурные офицеры − остальное нам, − отвечаю я, пытаясь стереть печать с туши свиньи. Не получается, чернила какие-то особенные.
После ужина мы драили каждый объект до кремлевской чистоты. Двухчасовой сон больше похож на обморок. Сержанты, сами уставшие, все равно следят за отбоем − как сложены ХБ и повешены сапоги в сушилке. В 4.00 нас будит дневальный, и мы, скрипя костями, опять натягиваем влажное ХБ и сапоги для чистки картошки. Чистка этого бесценного подарка матушки-природы человечеству доводила нас до легкого помешательства.
Мне снился сон. Беседую с Петром I, который был худощавым и непомерно высоким. Узкие не по росту плечи и маленькая голова, на макушке почему-то синего цвета парик. Он распекал меня за то, что сплю на посту. Потом, матерясь, начинает хлестать меня по щекам. Проснулся я от того, что сержант лупил меня по лицу, когда я заснул в большом старом духовом шкафу во время наряда по кухне.
− Ты что борзелина обожрался? − орет мне в лицо сержант. − Самый умный, или картошка сама почистится? − добавляет он, плюясь слюной мне в лицо.
Многие засыпали с ножами в руках, которые вместе с картошкой падали из ослабших рук в ведра. Надо отметить, что у нас была автоматическая картофелечистка, но после нее картошка превращалась в страшный обгрызенный овощ, который надо было все равно чистить.
Мы нагло отпрашивались в туалет и дерзко засыпали прятаться в технических шкафах и подсобных помещениях. Через определенные промежутки времени сержанты, глядя на поредевшие ряды, отправлялись нас искать. Как котят, вытаскивали из различных нор и пинками гнали в злополучное помещение, заваленное картошкой и пропитанное неприятно влагой от вечно текущей воды из множества кранов.
Иногда картошки не хватало, и повара добавляли порошковую картошку. Вкус этого блюда напоминал смесь клея с брюквой. Даже мы, голодные первокурсники, отказывались от такого «пюре».
Попавшие на мойку посуды называли ее «дискотекой». Мыли мятые, гнутые алюминиевые тарелки, исцарапанные тысячами ежедневно скребущих их ложек. Объедки с тарелок сбрасываются в огромные баки для пищевых отходов, которые сносятся королю параши. Затем посуда летит в посудомоечную машину, с которой прет пар, как из паровоза. «Диджеи», работающие на машине, обычно по пояс раздеты и в фартуках.
XVI
Дни пошли быстрее… Впечатление новизны начало уступать место рутине, усталости и тоске. Это как долгий поход в лесу новичка. Сначала все кажется необычным и интересным, потом все приедается, напрягает, остается только нагрузка и раздражение.
Сегодня мой день рождения − 5 декабря. Сержант поздравляет меня, освобождая от зарядки. И на том спасибо! Не спеша подшиваю подворотничок, глядя в окно, где в темноте батальон повис на турниках. Оставленный на уборку помещения курсант Иволгин, моя пол, спрашивает:
− Где будешь отмечать день рождения, какое шампанское собрались употреблять, именинник? Девчонки будут? Сержантов пригласишь?
− Смешно, щас уписаюсь от смеха! − отвечаю я и иду позвонить родителям. Телефон-автомат поломан…
Прибывает с зарядки взвод, сослуживцы жмут руки и немногословно поздравляют с днем рождения: «Удачи!», «Здоровья!», «Не киснуть!».