Тирада была произнесена на французском. Верно, для того, чтобы и Водемон ее понял.
— Вот дерьмо, — не по-джентельменски отреагировал он, соскальзывая спиной по холодной осклизлой стене прямо на пол.
— Мягко сказано, Шарль, — заметил Пашутин.
Шум от выстрелов уже попустил и обостренным слухом француз различил, как его товарищ по заточению пробует на прочность перекрывавшую западню дверь.
— Не поддается. На совесть делали. Видно старые мастера еще.
— Что же теперь будет?
— Что-нибудь придумаем, — произнес гусар с присущим этому роду войск оптимизмом. — Вы меня видите?
— Да где там. Темень — хоть глаз выколи.
— А так?
Шорох шагов.
— О! Кажется, что-то вижу. Слабые контуры. А вот еще… Бог мой!
В полуметре от своего лица Водемон различил зеленоватые отблески двух звериных глаз и торопливо перекрестился, вспомнив о своем католическом крещении.
— Значит, видите? — с нажимом повторил Пашутин.
— Что это с вами, Николя?
— Это отсвечивает в моих глазах та малая толика света, которая проникает к нам вон из той дыры прямо над вашей головой. Приглядитесь.
Оглянувшись, Шарль заметил едва различимое пятно, чуть-чуть более светлое, чем окружающая тьма. Однако после моментального ощупывания дыры радость быстро улеглась. В лаз не протиснулся бы и семилетний ребенок.
— Ну, какой никакой, а шанс на спасение, — локоть ротмистра коснулся плеча француза, который инстинктивно дернулся в сторону.
— Понимаю, понимаю, — мягко проговорил Николай Андреевич. — Вас интересует, почему у меня светятся глаза в темноте?
— Да, — кивнул Водемон, пытаясь сглотнуть пересохшим горлом.
— Не самое подходящее время и место для исповеди, но да раз уж мы все едино в одной лодке… Я — оборотень, Шарль.
— Вервольф? — просипел француз, пытаясь силой воли заставить себя не броситься в противоположный угол.
— Да нет, берите выше. Я — оборотень-универсал. В отличие от стихийных банальных, так сказать, оборотней, героев страшных легенд.
— А это… Это как?
— Я не перекидываюсь в полнолуние в волка и не бегаю в таком виде за крестьянскими девками по окрестным лесам. Так же не перекидываюсь и ни в кого другого. Спонтанно не перекидываюсь.
— Так какой же вы оборотень?
— Самый натуральный. Я могу оборачиваться по своему желанию или по назревшей необходимости, а уж никак не в зависимости от фаз спутника Земли. И если вы хотите выбраться отсюда живым, вам придется потерпеть меня таким, каков я есть.
— Ничего не понимаю…
— Тогда послушайте. Пока я буду готовиться, — послышался шелест снимаемого с плеч кителя. — Вам хорошо знаком русский фольклор?
— Да нет, не очень…
— О времена! — теперь в голосе гусара слышалась легко различимая ирония. — Каждая институтка в России цитирует запросто французские куртуазные романы, а героический эпос русского народа не известен даже самым образованным людям старушки Европы.
— Я конечно, виноват, но…
— Да полноте вам, ни в чем вы не виноваты, — смешок, на пол шлепнулись сапоги, легонько звякнув тупыми репейками шпор. — У нас в стране былины известны тоже далеко не всякому, мнящему себя интеллигентом. Но нас, в частности, интересует лишь определенный цикл сказаний. А именно — о Вольге Всеславьевиче.
Водемон слушал, затаив дыхание.
— Был когда-то былинный богатырь с таким именем. Не такой, конечно, как троица основных. Кадровых, так сказать. Кстати, будете в Москве, в картинную галерею купца Третьякова загляните всенепременнейше. Поглядите «Три богатыря» — не пожалеете… Так вот про Вольгу Всеславьевича сказано в былине следующее.
Как стал тут Вольга расти-матереть,
Похотелося Вольге много мудрости:
Щукой-рыбою ходить ему в глубокиих морях,
Птицей-соколом летать ему под оболока,
Серым волком рыскать да по чистыим полям…
Ну, или еще вот: «да оборачиватися-перевертыватиси во всякую земную тварь». Как видите, оборотень в наших сказаниях вовсе не такое мрачное и кровожадное существо, как у ваших земляков. А весьма уважаемый и полезный член общества. Взять, к примеру, то, что, оборачиваясь волком, Вольга кормил свою дружину в походе. «Слуга царю, отец солдатам…»
— Это чрезвычайно познавательно, но…
— Погодите, погодите. Самое познавательное впереди. Примерно десяти лет от роду я впервые обернулся. Кем бы вы думали? Котом. Падал с яблони… Совсем как Вольга — ударился оземь, так сказать. Уже потом мне объяснили — кто и когда, я пока на имею права вам открыть — что происхожу я по мужской линии от этого самого Вольги Всеславьевича. Вы мне не поможете?
— Чем именно?
— Малая толика крови для построения фигуры раздела форм… Свою использовать нельзя, к сожалению.
— Кусать будете?
— Ну, зачем же так, Шарль. Вот вам английская булавка. Проткните палец и выдавите пару капель мне на ладонь. О, довольно. Благодарю.
— Вы видите в темноте?
— Да. Я же оборотень, а это издержки моих способностей.
— По-моему, очень удобно.
— Я вижу, вы уже перестали бояться. Это замечательно. Сейчас я завершу рисунок… А насчет удобства… Вы пробовали засыпать белым днем? Так вот для меня любая ночь — белый день. Как вы думаете, очень удобно?
Помимо воли Водемон улыбнулся. В какой-то миг происходящее перестало пугать его. Казалось скорее сном, чем реальностью. Причем сном занимательным, а не кошмарным.
— В кого вы намерены превратиться?
— Обернуться, Шарль. Или перекинуться. Я предпочитаю, чтобы это называлось именно так — я же не волшебник, а оборотень.
— Тогда обернуться, если вам так больше нравиться?
— Отверстие маленькое. Никому не известно, куда ведет… Может наверх, а может, в реку. Вы когда-нибудь видели выдру?
— Нет, — смущенно замялся француз. — Только в виде воротника.
— Тогда смотрите внимательно — бесплатный зоосад.
Слегка привыкшие к подземной тьме глаза Водемона различили, как мягко скользнула вперед имеющая человеческие очертания тень… И как гибкий звериный силуэт оттолкнулся четырьмя лапами от пола в месте приземления Николая Андреевича. Выдра то была или нет, но крупное вытянутое тело, чернее окружающего мрака, змеей скользнуло к дыре в стене и исчезло.
Молодой человек устроился на корточках, подсунув под спину, чтоб не холодила так стена, сапоги гусара, и принялся ждать. Он позабыл спросить, сможет ли Пашутин обернуться снова человеком без своей фигуры раздела или как там он называл свою каббалу, а если нет, то как думает звериными лапками отпирать засов на дверях. Да и вообще, вернется ли он за ним, обретя свободу…
Слабый звук отпираемого запора заставил человека встрепенуться. Скрипнули плохо смазанные петли.
— Вы еще не соскучились, Шарль? — послышался осторожный голос Пашутина.
Француз вскочил на ноги:
— Вам удалось! Не верю своим глазам!
— Глазам? Вы что, тоже начали видеть в темноте?
— Немножко. Неверное, обвыкся.
— Ну и чудесно. Где мое обмундирование? Холодно в этих подземельях…
Пока ротмистр, постукивая зубами, натягивал на себя оставленную одежду, Водемон поинтересовался:
— А как вам удалось обернуться снова человеком?
— Пустяки, — прыгая на одной ноге и стараясь попасть другой в сапог, отозвался Николай Андреевич. — В замке Будрыса это не задача…
— Он что… — попытался разрешить давно мучающие его сомнения француз, но полностью уже одетый гусар схватил его за рукав и чуть ли не бегом поволок к выходу из подвалов.
— Куда мы?
— Сейчас на конюшню… Осторожно, пригнитесь… А потом подальше отсюда. Каждый по своей службе.
Добраться до конюшни им не удалось.
Из-за поворота донесся топот многих ног и навстречу беглецам вывалила толпа гайдуков, вооруженных на этот раз вилами и тяжелыми палками. А впереди, разрывая длинными когтями на груди остатки халата, виденного еще вечером на князе, пер на дыбах огромный медведь. Бурая с сединой шерсть топорщилась на косматых плечах, желтая слюна каплями слетала с вершковых клыков.
— Все. Влипли, — расстегивая китель, пробормотал Пашутин.
Водемон медленно отступал назад перед лицом беснующегося зверя. Гайдуки держались чуть позади хозяина, сами видно побаивались княжьего гнева. Странно, но страха француз не ощущал, только непонятное возбуждение и азарт.
— Что делать будем? — как бы невзначай поинтересовался он у офицера.
— Боюсь, нам остается только драться…
Николай Андреевич смотрел не на врагов, а под ноги, внимательно выискивая взглядом что-то на покрытом грязью полу.
— Ага! Вот он!
Быстрым движением ноги он смахнул мусор и плесень с выступающего продолговатого камня. Проявился ряд непонятных символов.
— Точно, он!
Оставшийся в одних чикчирах Пашутин набрал в грудь воздуха и прыгнул вперед. В красных отблесках факелов за камнем ударился о пол поджарый черный волк. Ужом выскользнул из последней одежды. Зарычал с вызовом, поднимая верхнюю губу.
Непонятная сила, родившаяся в глубине груди, заставила француза повторить этот прыжок. Над камнем тело его словно охватил полыхающий морозом кокон. Хрустнули, деформируясь, суставы, острой болью миллионов вонзившихся в тело игл отозвалась рванувшаяся наружу шерсть…
Теперь перед заполнившим тушей весь коридорный проем медведем припали к камням крепкими лапами два волка — черный и рыжий.
Сознание возвращалось медленно и неохотно.
Вначале внимание Водемона привлек запах лаванды, потом до слуха донеслось бормотание и странные шорохи. Словно кто-то перелистывает страницу за страницей. Он полежал еще немного, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Происходили ли все события, казавшиеся такими реальным, на самом деле или явились плодом расстроенного рассудка? И куда теперь податься — в лес волчью шкуру носить или в желтый дом? Не найдя достойного ответа, он приподнял веки.