Приключения 1969 — страница 2 из 42

КОМЕНДАНТСКИЙ ЧАС

Повесть

Глава перваяТРИДЦАТОЕ ОКТЯБРЯ

— Вдруг они решили, что нас уже нет, и перестали слушать? Ведь сегодня уже тридцатое октября!..

Лена посчитала по пальцам.

— Двадцать третьего сентября мы приземлились. До первого — восемь дней, да в октябре тридцать. Сколько же всего?.. Тридцать восемь!.. Подумать только! Скитались больше пяти недель!

Надя возилась с рацией. Провод антенны никак не хотел заталкиваться под плинтус, над которым свисали отставшие от стены выцветшие обои. Хорош тайник! В небольшой комнате — скрипучий шкаф, убогий стол, железная, расшатанная, одна на двоих кровать. Можно сказать — царская обстановка. И ни одного укромного местечка! Рация едва уместилась в корзине под тумбочкой, прикрытая не столько для маскировки, сколько для собственного Надиного успокоения куском старого ситца.

Первый выход в эфир, на связь! После стольких дней тяжких испытаний, тревог, волнений. И вдруг, когда затрачено столько сил, они, возможно, отрезаны от всего мира?

Сейчас рация на тумбочке. Надя колдует над ручками настройки. Лена чутко прислушивается к каждому шороху за плотно прикрытой дверью.

— Ну, как у тебя там? Все в порядке?..

Черные наушники на тонком облегающем голову ремне придают Наде отчужденность. Острый взгляд ее темных глаз устремлен в одну точку.

— Ну, Ленка, начинаю!

Совсем легонько, будто едва касаясь черной пуговки ключа, правая рука ее начинает подрагивать. Первый вызов группы «Ада» пошел в эфир. Небольшая пауза, и снова ее рука выбивает точки и тире, — не затеряются ли они в хаосе звуков, голосов, грозовых разрядов? Слушают ли их в штабе?.. А немецкий пеленгатор? Не поворачивает ли он уже свою антенну в их сторону?!

Рука оторвалась от ключа, и резко щелкнула ручка переключателя.

В комнате тишина. Лена замерла, не мигая, смотрит в суженные Надины зрачки, боясь пропустить мгновение, когда она услышит отзыв.

— Молчат!

— Вызови еще раз,

— Опасно!

Снова щелчок. Тихая дробь стучащего ключа. И снова в наушниках бешеный писк морзянок. Сколько времени нужно радисту, чтобы откликнуться? Считанные секунды. Нет, их, наверно, уже не слушают. Устали, устали ждать…

И в тот момент, когда Надя, собиралась отчаянным движением сорвать с головы наушники, в разнобой шумов дальних и ближних станций врезался новый тембр. Она еще не успела принять ни одной группы и радист еще не закончил передачу кодового обозначения своей рации, а Надя уже закричала:

— Отвечают!.. Отвечают, Ленка!.. — и на лице ее появилось такое детски счастливое выражение, что Лена, забыв об опасности, бросилась к ней, обняла за плечи и поцеловала.

Через несколько минут первая телеграмма расшифрована: штаб поздравляет с прибытием, просит сообщить адрес и день, когда начнется передача сообщений.

— Адрес передай сейчас!.. Скажи, что станем регулярно работать с шестого ноября.

Опасно, но как же не ответить! В штабе наверняка подумают, что с ними снова что-то стряслось.

Через минуту Надя получила «квитанцию» — «Понял!» — и выключила рацию.

— Ну, Ленка, живем!

Девушки убрали рацию, привели комнату в порядок.

Теперь нужно подумать, как жить дальше. Денег оставалось совсем немного. Тетя Маня, дальняя родственница Лены, велела им побольше заплатить начальнику районной полиции Крицуленко за его ценную услугу: прописка — дело великое. Он человек нужный и еще не раз пригодится. Кроме того, девушки купили себе теплые вещи, и вот теперь денег у них осталось еще на недельку. Прикидывали и так и этак, ничего не получалось. И вдруг Лена хлопнула ладонью о край стола:

— Надька! Кажется, я знаю, кто нам поможет.

— Неужели опять пойдешь к тете Мане?

— А Валя?..

Надя вздохнула:

— Давай попробуем… Только бы нам опять в какую-нибудь неприятность не влипнуть.

Глава втораяПУТЬ, ПОЛНЫЙ ОПАСНОСТЕЙ

Полет был долгий и тяжкий. Моторы монотонно гудели, а в круглых окошечках фюзеляжа могильная тьма. Сумеет ли штурман вслепую вывести самолет к тому месту, которое капитан Лялюшко утром отметил на карте крестиком?..

Как ломит затекшие плечи! Сначала казалось, что ремни и лямки спокойно, даже ласково их облегают. Но теперь это уже настоящая пытка! Чего только на плечах и на поясе не навешано: и парашют, и радиостанция, и свертки с одеждой. Выдержали бы только парашюты, когда раскроются в воздухе…

Удивительное чувство! Вот они уже летят над поселками и городами, занятыми врагом, но ощущение того, что в самолете они как бы еще на своей земле, согревает душу и отгоняет мрачные мысли…

…Когда ранним утром капитан Лялюшко вошел в комнату девушек, вынул из полевой сумки несколько плиток шоколада и, бросив их на стол, чрезмерно веселым голосом крикнул: «Угощайтесь, девчата!» — Лена сразу поняла, что принятое накануне решение осталось в силе. Лялюшко всегда угощал шоколадом тех, кто скоро должен идти на задание. От доброты душевной ему хотелось чем-то скрасить последние часы перед разлукой. Да, перед разлукой… Многих провожал через линию фронта Лялюшко и многих уже после этого больше никогда не встречал.

…Моторы гудят и гудят. Сколько они уже в полете? Наверно, больше трех часов. А ведь совсем недавно еще сидели в садике перед домом и пели «Катюшу». И Лялюшко пел с ними, и у полковника, начальника разведотдела армии, оказался высокий тенор. Странно, что этот суховатый человек умел так проникновенно петь.

Пели вчетвером. Больше никого в садике не было. И позвать никого нельзя. Таков уж строгий порядок. Разведчики уходят на задание тихо, незаметно, лишь немногие знают, куда они идут, что им предстоит совершить. И совсем уже дикому не известно, что ждет их, когда они окажутся одни среди врагов.

Они летят сейчас в Одессу. В город ее детства. Там у нее раньше было много друзей. Найдет ли она кого-нибудь из них? Уцелел ли дом, в котором она жила? И какой стала теперь Одесса — город, захваченный врагами?..

…Недели две назад Лену вызвали в штаб армии к приехавшему в их часть генерал-полковнику, молодому полноватому человеку. Он подробно расспрашивал ее об Одессе, как будто хотел удостовериться в том, что она хорошо знает город. А потом стал расспрашивать, не боится ли она воды и умеет ли хорошо плавать. Ничего лишнего он не сказал, но Лена поняла: ее хотят забросить в Одессу с подводной лодки. Однако через несколько дней Лялюшко стал усиленно готовить их с Надей к прыжку с самолета.

Сейчас Лена думает о Лялюшко почти с нежностью. Даже забыла, что совсем недавно он «до небес» распек ее за то, что она ходила на танцы и поздно вернулась домой.

— А ты знаешь, с кем танцевала? — грозно спросил он ее тогда, сверля острым взглядом сероватых глаз. — Может быть, это был вражеский агент, которого подослали, чтобы выследить расположение нашей школы?..

Надя молчит, и Лена дотрагивается до ее плеча.

— Чего тебе? — отзывается Надя. Во тьме ее лица не видно. И дыхания из-за рокота моторов не слышно.

— О чем думаешь?

— Новую автобиографию зубрю.

Да, и у Лены теперь тоже другая биография. И фамилия не Бутенко, а Бондаренко. Елена Николаевна Бондаренко из Мариуполя.

За те месяцы, что они готовились к переброске в Одессу, Лена так вжилась в новую биографию, что на свою прежнюю жизнь смотрела как бы со стороны. Жила когда-то в Одессе девушка Лена Бутенко, каждый день ходила на работу в детский сад, возилась с детьми, любила их… Разве это она?.. Нет, скорее совсем другая девушка.

Однажды она рассказала об этом своем ощущении Наде.

— Подумать только! — улыбнулась та. — Я сейчас вдруг вспомнила, что перед войной меня выбрали в райсовет, и сама удивилась… Не меня, конечно, а Надю Зайцеву. Ты такую знаешь?

— Когда-то, кажется, слышала.

Обе засмеялись, но на душе у каждой стало как-то грустно. В этом они, однако, друг другу не признались.

И вот вчера утром, на последнем инструктаже, они поставили подписи под приказом, который предписывал им обосноваться в Одессе, проникнуть на работу в порт и передавать по радио сведения о выходе в море вражеских кораблей и транспортов, о всех грузах, которые поступают в порт и из него отправляются, о всех вновь прибывающих воинских частях, о танках и самолетах, а также о многом другом, что может представлять интерес для командования. Им нужно действовать крайне осторожно и осмотрительно. Подыскать, если удастся, одного-двух деятельных помощников, но широких связей с подпольем не устанавливать. Их сила в полной конспирации.

Соблюдать конспирацию и в то же время завязывать связи! Как это сложно, девушки почувствовали в первые же дни…

Одесский порт — ключевая немецкая база на Черном море. Сюда приходили вражеские транспорты с войсками и оружием, разгружались, а затем войска двигались на южные участки фронта; отсюда вывозились награбленное продовольствие и машины; через одесский порт насильно угоняли в Германию многие тысячи мужчин и женщин — рабочую силу, способную заменить мобилизованных в армию немцев. Иметь свои глаза и уши в порту, получать регулярную информацию о кораблях и грузах крайне необходимо.

Глава третья«ДИНА ПРОСИЛА ВЕРНУТЬ НЕМЕЦКИЙ СЛОВАРЬ…»

Удивительны одесские дворы! Они никак не вяжутся с европейской строгостью фасадов. Но, собственно, с дворов и начинается подлинная Одесса. Террасы, увитые диким виноградом, балконы, с которых громко переговариваются женщины. Здесь обсуждаются все дела, и каждый появившийся новый человек сразу же привлекает любопытные взгляды.

Лена почувствовала облегчение, когда, войдя во двор, увидела, что террасы пусты. Квартиру под номером двадцать шесть разыскала на втором этаже и негромко постучала. В окне рядом с дверью приподнялась занавеска. На старческие, скрюченные пальцы упал луч солнца. В глубине комнаты что-то стукнуло, но никто не появлялся. Лена постучала еще раз.

— Кто там? — послышался глухой голос.

— Я к Вале.

Старуха, открывшая дверь, казалась взволнованной. Торопливо отступила в глубь комнаты и пригласила войти.

В углу коптила керосинка. Голодная кошка мяукала и царапала лапами стол, стараясь дотянуться до старой обшарпанной клеенки, на которой лежало немного синеватого мяса.

— Вали нет дома, — сказала старуха, торопливо прикрывая дверь. — Она на работе.

— Когда придет?

Старуха отошла к столу, настороженным движением поправила очки.

— А вы кто? — спросила она. — С каким делом?

— Меня зовут Шура.

— Шура? — переспросила старуха и вдруг злым движением отбросила от стола кошку: — Пошла прочь! Не знаю у Вали такой знакомой…

— Она по-прежнему работает на железной дороге? — спросила Лена. Это единственное, что она знала о Вале.

— Да, на товарной, — сказала старуха. — Ну и ступайте к ней туда.

Как только Лена вышла, за ее спиной яростно грохнул крюк.

Дома решили: вечером не рисковать, а отправиться к Вале утром, до того как она пойдет на работу, и подождать у ворот. Подойти внезапно.

Без четверти семь Лена уже стояла невдалеке от ворот, стараясь, чтобы ее не было видно из глубины двора.

Больше часа рассматривала убогую витрину булочной. Подошел полицейский, потоптался рядом, но, решив, что бедно одетая девушка, наверно, ожидает, когда откроют лавку, завернул за угол.

Время от времени из ворот выходили люди. Несколько раз Лене казалось, что появилась Валя, тогда она догоняла торопливо идущих женщин, но, поравнявшись, убеждалась в своей ошибке. Нет, в конце концов из-за этой Вали она попадет в полицию!

Но вот послышалось быстрое цоканье каблуков, и из ворот вышла тщательно одетая, довольно красивая женщина лет двадцати пяти. По тому, как она пристально, с затаенным испугом взглянула на Лену и, словно споткнувшись, на миг остановилась, а затем ускорила шаг, Лена поняла, что это и есть Валя, хотя она и мало походила на ту, которая смотрела с фотографии, хранящейся в разведотделе. Та Валя, с короткими прямыми волосами, казалась еще совсем девочкой, и Лена тогда подумала, что ее, наверно, придется взять под опеку. Эта же была зрелой и усталой женщиной. Жизнь, видно, не баловала ее, но она научилась скрывать свою бедность. Если бы не разношенные, не раз чиненные туфли, ее можно было бы принять за одну из тех румынских дам, которые важно ходят по Привозу.

Когда женщина завернула за угол, Лена быстро дотронулась до ее руки:

— Дина просила, чтобы вы вернули ей немецкий словарь!

Женщина испуганно отшатнулась, и Лена заметила, как дрогнули уголки ее неровно накрашенного рта. Видимо, она не совсем точно помнила отзыв, — в ее темных глазах возникло выражение беспокойной напряженности. Медленно выговаривая слова, точно ученица, которая не уверена в своих знаниях, она ответила:

— Словарь… словарь… у Жеки… Я сегодня там буду. Захвачу… И завтра…

Лена не дослушала ее.

— Здравствуй, Валя! Нам нужно поговорить.

— Это ты Шура?

— Да, я Шура.

— Я сразу поняла… Ты очень напугала мать. Пришла, говорит, какая-то незнакомая девушка, все кругом оглядывала…

Лена улыбнулась:

— Твоя мама, видно, женщина пуганая.

— Да, она у меня, по правде говоря, все так тяжело переживает.

Лена сразу же перешла к делу:

— Ты будешь действовать со мной. Давай условимся о встречах.

— Что я должна делать?

— Регулярно сообщай о движении немецких эшелонов, куда они направляются и что везут. Считай автомашины и танки…

Дошли до следующего квартала. Завернув за угол, Валя остановилась.

— Знаешь что, я вряд ли тебе буду полезна, — торопливо сказала она, — нам будет трудно встречаться. Я ведь работаю в две смены…

Лена выдержала ее напряженный взгляд.

— Тогда будем встречаться рано утром, до работы.

— Ах, боже ты мой! Зачем же тебе старые сведения, за прошлые сутки?

Лена видела, как она мечется. Ей, видимо, хотелось только одного: чтобы ее оставили в покое. Расписка в разведотделе, когда-то данные обязательства казались ей теперь чем-то нереальным, оставшимся в той, уже далекой жизни, в возвращение которой она не верила.

— Погоди, ведь завтра суббота? Сколько у тебя смен? — жестко спросила Лена.

— По субботам… одна. Но, прости, я тороплюсь…

— Вот и прекрасно, — в Лене накипала ответная злость. — Ровно в шесть вечера жду тебя у входа в Александровский сад. И не опаздывай!

Валя неопределенно кивнула, сошла с тротуара и стала быстро пересекать улицу.

Лена посмотрела ей вслед, выругалась про себя и вдруг вспомнила о деньгах.

— Подожди! — крикнула она, но Валя не замедлила стремительного шага, она почти бежала.

Лена вернулась домой усталая и злая. Как бы с третьим участником группы беды не нажить!

На другой день, без пяти шесть, она подошла к входу в сад. Большая афиша сообщала, что в кино «Акса» демонстрируется фильм «Счастье прежде всего», а в кино «Норд» — боевик «Розы в Тирасполе».

Приближался комендантский час, и парк быстро пустел. Молодой румынский солдат молодцевато вышагивал по аллее.

Лена отошла в сторону и стала разглядывать верхушки деревьев.

Десять… Пятнадцать… Двадцать пять минут! Неужели не придет?.. Неужели посмеет не прийти?! Что тогда делать?.. А если предаст?! Как будто никто не наблюдает. А те двое — немецкий офицер и человек в черном пиджаке? Кто они? Нет, свернули. Заняты своим разговором… Если бы предала, то уже схватили бы. Почему же не идет? Почему? Боже, как тянется время!..

Валя не пришла, и Лена еще раз поняла, что с третьим участником группы им с Надей не повезло. Надо самой устраиваться на работу. Но не на любую, а на такую, которая бы позволила проникнуть в порт.

Девушки поделили обязанности. Лена начнет устраиваться на работу в порт, а Надя займется домашним хозяйством, чтобы побольше находиться дома. Вдруг залезет в квартиру вор, расшурует вещи и, чего доброго, наткнется на зеленый железный ящик и поймет назначение его многочисленных ручек и клемм? Хорошо, если ворюга его просто присвоит, а если сообразит доставить его в полицию, чтобы получить вознаграждение за поимку советских парашютистов?..

Глава четвертаяПОРТ

Лена прошла по Дерибасовской, спустилась под виадук и через несколько минут уже стояла перед широкими железными воротами порта, которые охраняли два румынских моряка. Один из них, яростно жестикулируя, пытался что-то объяснить шоферу застрявшей в воротах грузовой машины. Другой же стоял в сторонке, поигрывая автоматом, посмеивался и явно наслаждался этой сценкой.

Шофер, наконец, справился с неполадкой в моторе, и машина, обдав Лену зловонием выхлопных газов, исчезла за поворотом. Пока часовой неторопливо закрывал ворота, Лена успела рассмотреть в глубине порта штабеля ящиков и бочек, а за ними прикрытые брезентом орудия. Да, многое можно увидеть, если попасть сюда, пусть даже уборщицей…

Долго она будет так стоять? «Смелее, Ленка, смелее», — подбодрила она сама себя и, сойдя с тротуара, направилась к калитке рядом с воротами, куда, как она видела, входили портовики. Часовой, только что споривший с шофером, преградил ей путь, но Лена так невозмутимо и уверенно объяснила, что поступила на работу и идет за пропуском, что он невольно отступил в сторону.

Лена долго шла узкими проходами, образовавшимися между грузами, и вдруг поймала себя на том, что считает пушки и танки. Потом по надписям на ящиках и фабричным маркам на больших станках, которые трудно было запрятать в укрытие, поняла: немцы демонтировали какой-то советский завод и теперь собираются его вывезти. У причалов дымили корабли, но до них было далеко, и нельзя было разобрать их названий.

В отделе приема на работу ее ожидало разочарование. Добродушный толстяк в белом пиджаке любезно объяснил, что сейчас в рабочей силе порт не нуждается.

Огорченная, она вышла в коридор и остановилась, раздумывая, как быть дальше. В конце коридора, у входной двери, стоял невысокий худощавый и немолодой уже человек в морской форме. Он неторопливо курил, видимо кого-то ожидая. По мере того как Лена к нему приближалась, он все более пристально рассматривал ее стираное ситцевое платье, стоптанные туфли. В этой тоненькой белокурой девушке, с достоинством шагающей по длинному полутемному коридору, что-то, видимо, привлекло его внимание. Когда она поравнялась с ним, он вдруг спросил:

— Наниматься приходила?

— Да! — вздохнула Лена.

— Ну и как, в капитаны не берут?

— Даже в уборщицы…

— В большие чины захотела!

Лена уже вышла из двери на крыльцо, но моряк снова остановил ее:

— Кем раньше работала?

— Учительницей! — ответила Лена. Как это у нее вырвалось, она и сама не понимала.

— Учительницей? — Он снова оглядел ее, на этот раз недоверчиво. — Где же?

Лена почувствовала, как уверенность оставляет ее.

— В Мариуполе… Вообще-то я одесситка, но была там в эвакуации, — сказала она, стараясь поскорее уйти от этого странного человека, который привязался к ней с вопросами.

Но он пошел следом за ней.

— Так что же ты не обратишься в школу?

— Ну что вы! В Одессе устроиться в школу невозможно. Я ищу любую работу.

— А родители тебе не помогают?

— У меня никого нет.

Он допрашивал ее дотошно, но в его тоне была доброжелательность, и это заставляло Лену ему отвечать, к тому же, судя по его морской форме, он работал в порту, и такое знакомство могло оказаться полезным.

— Как тебя зовут?

— Лена Бондаренко.

— Почему же ты убежала из Мариуполя?

— Я не убежала. К городу подходил фронт, и жителям пришлось эвакуироваться. А я одесситка. Куда же мне было деваться? Приехала в Одессу.

— Тебя здесь уже прописали?

— Да, конечно, — и она протянула ему паспорт.

Он долго и внимательно разглядывал ее фотографию, словно хотел удостовериться, не приклеена ли она к чужому паспорту.

— Ты, видать, девушка энергичная, — сказал он наконец. — Могу тебе помочь. Я инженер, зовут меня Александр Васильевич, фамилия Ткачевич… — И после небольшой паузы добавил: — В уборщицы пойдешь?

— Пойду, — с готовностью сказала Лена.

— Есть у меня еще одна должность. Рассыльной в диспетчерскую…

— Пойду! — радостно повторила Лена. Счастливая случайность! Она мгновенно представила себе, как на законном основании, не вызывая ни у кого подозрений, ходит с пакетами в руках по всему порту, — что может быть лучше?!

— …Но с этим придется подождать, — закончил Ткачевич. — Одна старуха работает, но, наверно, скоро не выдержит. От беготни совсем разваливается. Придется тебе пока немного с метлой походить…

Лена свернула на улицу Пастера и замедлила шаг. Можно не торопиться в такой солнечный денек. Тем более у нее хорошее настроение и она с удовольствием и облегчением думает о том, что, наконец, сделан первый важный шаг к поставленной цели.

Из-за угла Торговой показался конвой. Пятеро немецких солдат вели арестованных: двух юношей и девушку. Один из конвоиров помахивал связкой веревок, а другой нес пачку нарезанного белого картона.

Молодым людям было лет по двадцать, а девушке, наверно, еще меньше. Высокий юноша в синей куртке что-то сказал девушке, она взглянула в окно второго этажа, из которого высунулся растрепанный мальчишка и махал им рукой. Подобие улыбки промелькнуло на ее осунувшемся лице. Второй юноша, в разорванном сером костюме, видимо сильно избитый, со связанными назад руками, шел покачиваясь и озираясь по сторонам. Иногда он приостанавливался: то ли пытался сопротивляться, то ли просто силы оставляли его, — и тогда конвоир, щуплый немец, бил его в спину.

Все произошло в одно мгновение. Лена даже не успела заметить, как трое солдат почти одновременно вскинули руки, сжимавшие автоматы. Раздались выстрелы. И трое ребят упали на землю.

Сама не сознавая, что делает, Лена бросилась бежать, но столкнулась с пожилым мужчиной, который, тоже смертельно напуганный, выскочил из-за дерева и чуть не сбил ее с ног.

— Назад! Назад! — крикнул он.

Лена повернула назад, но, заворачивая за угол ближайшего дома, оглянулась. Двое расстрелянных уже висели на дереве. У каждого на груди был кусок белого картона с надписью: «Партизан».

Глава пятаяБОРЬБА УМОВ

Через два дня Лена уже получила пропуск в порт, на котором было написано, что она является служащей «Кригсмарине Зеетранспортштелле», что в переводе с немецкого означало: «Управление военно-морских перевозок».

Ее обязанности были не столь сложны, сколь утомительны. С раннего утра и до вечера в бригаде чернорабочих она подметала склады, помогала грузить зерно, убирала и мыла полы в конторе управления.

Одесский порт раскинулся вдоль залива на много километров. Отступая, советские войска его почти не разрушили, надеясь вскоре вернуться.

Заняв Одессу, гитлеровские власти отдали приказ всем портовикам приступить к своим обязанностям. Но большинство портовиков эвакуировалось. Многие ушли с Красной Армией. Немцам пришлось набирать новый штат.

Портом теперь распоряжался Попеску. На все важные посты он поставил прибывших с ним специалистов и тех русских, кто проявил желание служить под его начальством. Среди последних был и инженер Ткачевич. Он вскоре пошел на повышение, его репутация казалась Попеску безукоризненной. Тем более что Ткачевич представил неопровержимые доказательства того, что в годы гражданской войны служил офицером у Врангеля, преследовался за это при Советах и, естественно, при первой же возможности перешел на сторону новой власти.

Ткачевич был строг с подчиненными и проявлял рвение в выполнении приказов начальства. И теперь, когда Лена издали видела его то на одном, то на другом причале, он казался ей важным и недоступным.

И все же, изредка встречаясь с ним, — это обычно случалось в те дни, когда она убирала контору управления, — она всегда улыбалась ему, как старому знакомому, а он, суховато кивнув, проходил мимо. Свое обещание перевести ее на другую, более легкую работу он словно забыл, а ей было неудобно ему напоминать. Ведь он и так много для нее сделал.

Надя оказалась расчетливой хозяйкой. Она ходила на базар и умела выторговывать все подешевле, чтобы растянуть оставшиеся деньги. С рынка не прямо шла домой, а долго бродила по городу, присматривалась ко всему, что видела, и слушала, о чем говорят люди.

Острый Надин взгляд фиксировал номера частей на погонах солдат и номера военных машин. В районе вокзала она обнаружила склад боеприпасов и заинтересовалась учреждением в конце Садовой, помещавшемся в здании бывшей партийной школы. К этому зданию было подведено много проводов, а внутрь дома входили только военные в немецкой форме. Штаб?.. Почему же тогда возле него почти никогда не останавливаются машины?

Однажды — это было на третий или на четвертый день Лениной работы в порту — она вернулась домой особенно усталая и раздраженная.

— Что случилось? — спросила Надя. — Устала?

Лена досадливо наморщила лоб.

— Ах, Надька! В порту столько возможностей, а я хожу, как дура! Ни немецкого языка не знаю, ни румынского! Что вокруг говорят — не понимаю! А как много важного можно было бы узнать!..

— Да будет тебе психовать! — старалась успокоить ее Надя. — Ты и так сумеешь. А я сегодня радио слушала!

— Ну, что там говорили? — спросила Лена, несколько успокаиваясь.

— Наши уже к Херсону подходят.

— Теперь все понятно.

— Что понятно?

— Понятно, откуда в порту столько появилось раненых немцев и румын. Их грузят на корабли. Будут эвакуировать. А сегодня утром пришли транспорты с войсками. Разгружаются…

Лена обедала, а Надя сидела напротив нее, подперев ладонями щеки, и рассматривала ее покрасневшие, в ссадинах руки.

— Чего ты сегодня такая сердитая? — спросила она.

— Мне кажется, Надька, нам вдвоем с тобой не справиться.

— Неужели ты Вальку в покое оставишь?

— Нам в порту люди нужны… Приглядываюсь ко всем, думаю, с кем бы поговорить начистоту. Подсяду к человеку, и кажется, вот только намекну ему, и он меня поймет, а заговорить — душа не пускает!

— Провала боишься?

— Да разве дело во мне самой! Неохота помереть, ничего не успев сделать.

Приказ, который девушки получили накануне вылета, предписывал им на месте подобрать себе помощников. Первая же встреча с Валей показала, как это бесконечно сложно. Тысячи людей вокруг, и наверняка кто-то только и ждет нужного слова, но как этого человека найти?

Лена долго присматривалась к своему бригадиру Марии Афанасьевне, старой женщине с крепкими и сильными руками. Однажды в перерыве, когда Лена присела на ящик рядом с Марией Афанасьевной, та медленно оглядела порт и задумчиво проговорила:

— Всю Россию нашими руками вывозят! И заводы и продукты. А мы смотрим! Ах, не люди мы — человеки!.. — и замолчала, крепко сжав тонкие губы.

И Лена с ней заговорила. Начала издалека. Мария Афанасьевна внимательно слушала ее, стараясь понять, к чему клонит эта маленькая худощавая девушка.

Поощренная молчанием, Лена все ближе и ближе подходила к своей цели. Нужно бороться. И есть люди, которые знают, что надо делать. Если только Мария Афанасьевна хочет…

— Подумаю, — уклончиво ответила ей Мария Афанасьевна. — Подумаю. Ты больше мне ничего не говори. Коли решу, сама тебе скажу, — и, поднявшись с ящика, ушла, оставив Лену в растерянности.

Ни на другой день, ни на третий она ответа не дала и делала вид, что Лену почти не замечает. Эта отчужденность вызвала у девушки тревогу. Работая, она исподволь наблюдала за бригадиром, стараясь понять, просто ли Мария Афанасьевна избегает опасного общения или настроена к ней враждебно.

Прошло еще несколько дней. Однажды Лена с утра работала на большом складе, пересыпала лопатой зерно, чтобы оно не «горело». Примостив свое грузное тело на опрокинутый ящик и орудуя большой иглой, Мария Афанасьевна неподалеку от нее чинила мешки. Пахло прелью, и трудно дышалось от мелкой пыли. До перерыва оставалось еще минут сорок, как вдруг в глубине склада гулко загремела железная дверь, стремительно, деловой походкой вошел инженер Ткачевич, а следом за ним два немца в штатском.

Полиция!.. Лена почувствовала, как слабеют ее руки и не хватает сил поднять лопату.

Ткачевич подошел к Марии Афанасьевне и, низко наклонившись, о чем-то ее спросил; она утвердительно кивнула и головой показала в сторону Лены.

«Ну, все! — решила Лена. — Сейчас арестуют».

И когда Ткачевич поманил ее пальцем к себе, она не торопясь воткнула лопату в зерно и пошла к нему, ощущая в себе странное ко всему безразличие.

Стоя за спиной Ткачевича, немцы словно ожидали, когда она подойдет ближе, но, очевидно, для того, чтобы заставить ее побольше волноваться, тянули время и делали вид, что интересуются зерном.

— Господа! — обратился Ткачевич к немцам, подав Лене знак, чтобы она встала в сторону. — Здесь двадцать тонн! Зерно гниет! Вы должны немедленно его вывезти. Это приказ господина Попеску.

Один из немцев нагнулся, взял щепотку зерна и долго разминал на ладони, хмуро шевеля при этом черными усами.

— Оно же совсем мокрое, — проговорил он, — и в трюме сгниет окончательно.

— Ну, господа, это уже ваше дело, в каком виде вы его доставите. Ваше дело… — Ткачевич заторопился уходить и вдруг вспомнил о Лене: — Я тебя перевожу на другую работу, в экспедицию, — сказал он. — Завтра с утра приходи в управление, — и быстро зашагал к двери. За ним двинулись и немцы, стараясь на ходу доказать ему, что зерно следует забраковать.

Лена глубоко вздохнула. Пронесло!.. Значит, Мария Афанасьевна никакая не доносчица. Просто она по каким-то своим соображениям не принимает ее предложения.

Стать рассыльной — значит получить неограниченные возможности для выполнения задания, но все же сложнейший механизм порта требовал тщательного изучения.

Настало шестое ноября. Лена вернулась в тот день домой к часу, когда они должны были выйти в эфир. Накрепко заперев дверь комнаты, Надя вытащила рацию из-под тумбочки.

Тексты первых передач были подготовлены еще накануне вечером по данным Надиных наблюдений.

Первая радиограмма сообщала:

«С 4 ноября начала передвигаться в Аккерман 6-я румынская дивизия тчк Армия пешком тчк Лошади вооружение эшелонами тчк Улицы забиты военными машинами тчк Лично».

По поводу второй радиограммы девушки немного поспорили. Лена сомневалась, можно ли верить тому, что говорится на Привозе. Но Надя упрямо твердила: «Рыбаки придумывать не станут».

В результате она победила. И следующая радиограмма гласила:

«Побережье моря заминировано тчк Со слов населения тчк».

Вторая фраза была вставлена по настоянию Лены.

Антенна включена, тонкие провода батарей зажаты клеммами. И снова отчужденное лицо Нади.

— Ну как, слышишь?.. — то и дело нетерпеливо спрашивала Лена.

Надя в ответ только чуть качала головой. И вдруг по внутреннему свету, вспыхнувшему в глубине ее глаз, Лена поняла: связь есть! Рука Нади словно слилась с ключом. Тук-тук!.. Тук-тук!.. И через три минуты — все кончено. Щелчок. Надя перешла на прием и стала записывать ответ штаба.

Начальник разведотдела поздравлял их с годовщиной Октябрьской революции и с благополучным устройством.

«Все внимание перевозкам. Особенно порт. Легализируйтесь. Соблюдайте конспирацию. Желаю успеха».

В приподнятом настроении девушки быстро разобрали установку, рассовали все части по своим местам и сели пить чай.

С этого дня у них исчезло то чувство одиночества, которое все время владело ими и обеим портило настроение. О них помнят, немедленно откликаются на каждый их вызов, а главное — ждут их сообщений!

Молоденькая экспедиторша работала с величайшей добросовестностью и неутомимо таскала пакеты из одного конца порта в другой. Внимательный взгляд, конечно, мог бы заметить, что она подолгу стоит у причалов, которые находятся в стороне от ее служебных маршрутов. Но в сутолоке порта, в непрерывном движении машин и людей можно ли уследить за одним человеком, если он к тому же не вызывает никаких подозрений?

И вот в эфир летит очередная радиограмма: «В порту стоят пять военных кораблей».

На другое утро Надя приняла запрос: «Уточните, с чем прибыли из Румынии пароходы и чем грузятся. Проследите, когда и в каком направлении эти пароходы уйдут».

Для того чтобы ответить на этот запрос, Лена в тот день работала почти до самого комендантского часа. И Надя отчаянно волновалась, гадая, что с ней произошло. Изможденная от усталости, запыхавшаяся, Лена, наконец, ворвалась в комнату.

— Мы еще не упустили наше время? — тревожно спросила она.

— Нет.

— Тогда передавай скорей!

В эту ночь над городом вдруг завыли сирены воздушной тревоги, а со стороны порта суматошно забили зенитки. Лена и Надя проснулись, сели рядышком на своей жесткой кровати, одинаково ощущая удивительное чувство радости и душевного подъема.

— Подумать только!.. Ведь это все мы с тобой!.. Мы с тобой!.. — шептали они друг другу, когда тяжкие разрывы бомб сотрясали окна их убогой комнаты.

Утром Лена вскочила гораздо раньше обычного и с трудом подавила в себе желание немедленно бежать в порт, чтобы посмотреть на следы бомбежки.

Уже с высоты Приморского бульвара она увидела накренившийся корабль у причала и черные дымы над горящими складами. Издали можно было разглядеть маленькие фигурки солдат и пожарных, которые метались возле складов.

И Лене самой досталось порядком. Несколько дней подряд она помогала расчищать площадки от горелых ящиков и зерна.

К тем сведениям, которые приносила Лена, Надя добавляла свои. Ей пришлось делать то, чем должна была заниматься Валя. Ей удалось узнать, что в район товарной станции прибыла германская моторизованная дивизия почти с тысячью автомашин и шестью платформами с артиллерией.

Теперь Надя передавала радиограммы дважды в день.

Однажды Лена, дежурившая у окна, чтобы предупредить об опасности, заметила пеленгатор, который показался из-за дальнего угла. Надя тут же на полуслове оборвала передачу. Машина медленно проехала под их окнами и удалилась.

Потом, уже после войны девушек часто спрашивали, как же это они могли так часто выходить в эфир, а гитлеровцы не запеленговали их рации. У этой загадки есть ответ. Дело, конечно, не в «везении». Через Одессу непрерывно передвигались новые части со своими штабами и рациями. Служба радиоразведки не успевала привыкнуть к позывным и тональности одних раций, как они исчезали и место их занимали другие. Рация девушек как бы тонула в яростном перестуке морзянки.

Глава шестаяМУЖСКОЙ КОСТЮМ

Почти каждый день в «Зеетранспортштелле» — чрезвычайное происшествие. То чья-то невидимая рука сотрет с поданной к причалу баржи надпись «хлеб» и напишет «горох», а потом, когда ее загрузят горохом, окажется, что гороха мало, баржа на четверть не загружена, а догружать ее зерном невозможно — оно смешается с горохом. Отправлять же незагруженную баржу нельзя, и сам черт не решит, что теперь с ней делать. То каким-то странным образом из полной цистерны на землю выльется керосин, то на складах возникнут пожары, и самое удивительное в том, что пламя охватывает их именно тогда, когда на постах стоят немецкие часовые, а все двери тщательно заперты и опломбированы.

Попеску усилил охрану. Гестапо арестовало нескольких рабочих и инженеров, чехи и поляки были взяты под особый контроль, но количество диверсий не уменьшалось.

Лена всматривалась в лица встречавшихся ей в порту людей. Как бы хорошо напасть на след подпольной организации, которая, по ее предположению, действовала в порту! Однако, как Лена ни старалась, ей это не удавалось. И она мучилась оттого, что рядом с ней происходят большие дела, а она бродит как слепая и не может найти тех, которые могли бы стать настоящими друзьями и соучастниками в работе.

Однажды она задала себе вопрос: кто же в порту имеет наиболее свободный доступ к кораблям, складам и грузам? И сама ответила: конечно же, грузчики! Так не следует ли среди них поискать тех, кто ей нужен?..

И она стала знакомиться с грузчиками, выбирая среди них, как ей казалось, наиболее мужественных парней. Ей не очень везло. За ней пытались ухаживать, но, как только она заводила серьезные разговоры, парни быстро исчезали с ее горизонта.

Встречи требовали времени и частых отлучек из дома. Сначала Надя относилась к этому с полным пониманием. Однако то, что несколько недель прошло, а к их группе не прибавился ни один человек, стало ее настораживать.

И однажды вечером Надя не сдержалась.

— Ты ведешь себя безобразно! — кричала она. — Целыми вечерами где-то ходишь, а я как проклятая сижу дома, рацию караулю!..

— Ну, и ты ходи!

— Куда ходить? Мы что, гулять сюда приехали?..

О эта Надя! Какое счастье, что за стеной их комнаты — глухая женщина! Только этой глупой ссоры им не хватало!.. Конечно, через день-два все войдет в норму — они просто не имеют права ссориться. К чему усложнять и без того сложную и нелегкую жизнь, которой они живут?

На следующее утро Лену послали на один из причалов помогать в погрузке. Капитан баржи торопился выйти в море: на другой день два немецких военных корабля должны были отплыть в том же направлении, и он рассчитывал на их прикрытие, поэтому всех, кого можно, мобилизовали на погрузку.

Грузчики бросали мешки с зерном на широкую ладонь стоявших на причале амбарных весов. И после того как молодой худощавый паренек Миша Ильянков, точными движениями кинув на противовес двухпудовые диски гирь, определял, сколько килограммов тянут мешки, грузчики вскидывали их на спины и, сутулясь, устремлялись по длинным сходням вверх, к борту баржи. Мешки шлепались на палубу у самого края трюма. Дежурный матрос большим острым ножом вспарывал верхний шов каждого мешка, после чего грузчик, придерживая мешок за нижние углы, опрокидывал его вниз. Вспыхнув в солнечном луче, струя зерна исчезала во мгле ненасытного трюма.

Возвращаясь за новой кладью, грузчики пробегали мимо Лены, стоявшей рядом с весами, и кидали ей пустые мешки, а она, аккуратно расправив, складывала их в стопку.

Пока грузчики, взвесив мешки, перетаскивали их с весов на баржу, у Миши с Леной возникала короткая передышка и они успевали переброситься несколькими словами. Знали они друг друга еще раньше, но до сегодняшнего дня никогда еще вместе не работали.

Миша был так худ, что его рубашка казалась натянутой прямо на ребра. Но лицо с морским блестящим загаром всегда было весело, темные глаза смотрели с затаенной улыбкой, словно Миша знал что-то смешное, но другим не говорил.

Когда наступил час обеда, Лена присела на стопку мешков, зябко кутаясь в старенькую ватную куртку.

Миша сел неподалеку от Лены. Вытащил из кармана бумажный сверток и, разметав рукавом на площадке весов просыпанные зерна, разломил пополам кусок хлеба и придвинул свое богатство поближе к Лене.

— Ну, заправляйся!

— Не хочу, — ответила Лена. Ей действительно не хотелось есть.

— Пожалеешь, — усмехнулся Миша и вонзил зубы в хлеб с таким аппетитом, что Лена невольно улыбнулась.

— Аппетит у тебя как у молодого волка. А в чем душа держится — непонятно!

— О, ты меня еще не знаешь! Хочешь, двухпудовую гирю на баржу заброшу?

Лена засмеялась.

— Не надо. Еще воздушную тревогу устроишь. Капитан подумает, что его бомбят!

— Лена, — сказал он вдруг, — одолжи мне двадцать марок!

Просьба была столь внезапна и произнесена была с такой непосредственностью, что Лена, даже не успев подумать о катастрофических последствиях для собственного бюджета, которые может вызвать ее щедрость, вынула из кармана паспорт, в котором лежали деньги, и отсчитала двадцать марок.

Миша поблагодарил ее, но почему-то пристально поглядел на потрепанную обложку паспорта из толстого коричневого картона с аляповатой надписью «Записная книжка» и выдавленной пятиконечной звездой. До войны такие книжки продавались в Военторге. Лена нашла ее на подоконнике у глухой соседки, оторвала переплет и сделала из него обложку.

Эта обложка, сохранившаяся странным образом, несмотря на беды и потрясения в жизни ее владелицы, навела Мишу на некоторые мысли. Он вдруг замолчал, и взгляд его темных глаз стал беспокоен. Его плечи, и без того острые, вдруг обострились еще больше оттого, что он уперся руками в край доски и так сидел, отчужденно глядя перед собой.

Что произошло? Безотчетно, но до боли ощутимо Лена поняла: маленький, еще совсем хрупкий мостик, который, казалось, уже соединяет их, рушится.

Сцепив на коленях руки, она изучала его лицо, искала нужные слова, не находила их — и. с ужасом понимала, что каждое мгновение все больше отдаляет их друг от друга, и если молчание продлится еще немного, то отчужденность станет необратимой.:

— Миша, что случилось? — наконец спросила она, совершив над собой мучительное усилие.

— Ты пленная? — вдруг тихо спросил он и замолчал, испытующе глядя ей в глаза.

Что ответить? Она ожидала чего угодно, но не этого вопроса, заданного в упор. Почему это так для него важно?

— Тебя в Крыму взяли? — спросил он, не сводя с ее лица пытливого, тревожного взгляда.

— В Крыму, — сказала Лена.

— Под Керчью?

— Да, — прошептала она, боясь, что он спросит ее еще о чем-нибудь, что могут знать только те, кто действительно был под Керчью, и тогда он сразу поймает ее на лжи.

— Хорошо, — он обвел языком сухие губы. — Хорошо… Я тебе все о себе скажу… Ты меня не выдашь?

— Миша!

— Я понимаю, — быстро проговорил он. Он нагнулся к ее уху. — Я тоже пленный… Но этого здесь никто не знает.

— Ты скрыл?

— Да. Я был разведчиком… Прохладную знаешь? На Северном Кавказе. Мы там попали в окружение.

Он замолчал и отодвинулся на край доски. Что он от нее хочет? Ответной исповеди?.. Душевная броня, которая до сих пор обороняла ее от опасности, стала вдруг плавиться. Нет, нет, нельзя доверяться минутной слабости человека…

— Выжили мы с тобой, а что толку? — вдруг зло сказал он. — Под немцами ходим… Прячемся… И даже сердцем боимся прислониться друг к другу.

Лена помолчала. Теперь она понимала, что каждое произнесенное ею слово должно быть точным. Но какие это должны быть слова?

— Миша, — спросила она, — а где у тебя мать?

— В Одессе.

— И она все знает?!

— Да. Все знает. И каждый вечер с тревогой ждет: вернусь ли?

Нет, так не может говорить человек, который лжет. Но как трудно сказать о том, что должна сказать! Именно сейчас, в эту минуту. Если она ее упустит, то навсегда потеряет на это право.

— А ты не думаешь, Миша, что многое зависит от тебя?

Он покачал головой и усмехнулся.

— Ты хочешь, чтобы я боролся в одиночку? Чтобы меня тут же схватили и повесили на Приморском бульваре?

— Что же ты хочешь?

Он глубоко вздохнул.

— Что я хочу? Найти правильных людей, вот что, Леночка, я хочу…

— И что бы ты стал тогда делать?

Он поднялся. Засунул руки в карманы.

— Давай-ка, Ленка, работать…

К ним уже подходили другие грузчики. Обеденный перерыв кончился. До вечера они не обмолвились больше ни одним словом.

Возвращаясь домой, Лена думала: как ей теперь быть с Надей? Разговор с Мишей на причале требовал тщательного обсуждения. Она в конце концов просто не имеет права принимать самостоятельное решение. Миша как будто был искренен, но где гарантия, что в последний момент не испугается, как было с Марией Афанасьевной?

Когда Лена вошла, обед уже ждал ее на столе. Примостившись на кровати, Надя читала «Молву».[9] Глаза их встретились, и Лена поняла, что Надя тоже переживает.

— Ну ладно, дуреха, — присаживаясь к столу, примирительно сказала Лена. — Хватит нам ссориться» Слушай, есть важные новости…

Она подошла к окну и долго смотрела на вечернюю улицу.

— Надя! — проговорила она. — Надя, я доверилась одному человеку. Но я его почти не знаю. Почти не знаю.

Надя бросила газету, поднялась с кровати и сунула ноги в разношенные туфли.

— Кто этот человек?

— Один парень. Работает у нас весовщиком.

— Как его зовут?

— Миша. Говорит, что пленный…

— Сам в этом признался?!

— Да. Я, говорит, тебе доверяю. Уверен, что не предашь… И еще сказал, что хочет найти верных людей.

— Ну, а ты? Что ты ему сказала?

— Я спросила, что он будет делать, если найдет их?

— Больше ничего не сказала?

— Нет, больше ничего.

— А он?

— В том-то и дело, что он ничего не ответил…

Едва притронувшись к еде, Лена свалилась на кровать и сразу же заснула.

Проснулась на рассвете и вдруг ощутила, что на душе у нее спокойно. Надя лежала рядом, она тоже проснулась и внимательно вглядывалась в Ленино лицо.

— Что же это за парень? — спросила она, как будто разговор их не прерывался.

— Вроде неплохой. И очень одинокий.

— Ты в нем уверена?

— Его нужно проверить. Не знаю только — как, но проверить нужно обязательно.

Надя поморщила лоб. Она всегда морщила лоб, когда напряженно думала, и поэтому за последние месяцы на ее лбу прорезались тонкие морщины.

— А что, если попросить его принести мужской костюм? — сказала она.

— Мужской костюм? Зачем он нам?

— Это повод! Скажи ему, что у нас есть человек, которому нужно переодеться. Если принесет, то станет как бы нашим соучастником!..

— Но это же для него риск!

— Какая же ты, Ленка, несообразительная! — приподнялась на локте Надя. — Пусть рискнет! Тогда сразу выяснится, хочет ли он работать с нами.

Да, кажется, Надька придумала неплохо.

На другое утро Лена снова оказалась в одной бригаде с Мишей. Теперь ее все чаще посылали на причалы — мужчин не хватало. В свободные минуты они разговаривали с Мишей, все больше о пустяках, но Лена чувствовала, что непосредственность в отношениях исчезла. Он часто умолкал, отходил в сторонку и думал о чем-то своем.

— Посиди со мной, Миша! — сказала Лена, выбрав время, когда около них никого не было.

Поблизости кричали санитары, грузившие на транспорты раненых, гудели машины: вот уже две недели корабли вывозили из порта тысячи искалеченных солдат.

— Как ты думаешь, откуда их везут? — спросила Лена, кивнув в сторону трапа, по которому скорбной процессией медленно взбирались раненые: одни передвигались на самодельных костылях, другие шли сами, неся перед собой белые, загипсованные, похожие на обломки памятников, перебитые руки.

— Наши, наверно, наступают, — сказал Миша, делая ударение на слове «наши», словно был уверен, что Лена его единомышленница.

— Вот что, Миша, — сказала она. — Если, конечно, хочешь, я могу познакомить тебя с настоящими людьми.

Он не шелохнулся.

— Что для этого нужно? — глухо спросил он.

— Приходи ко мне домой в шесть вечера.

— Сегодня? — переспросил он настороженно.

— Да, сегодня ровно в шесть. Я тебя кое с кем познакомлю. И еще, — прибавила она как бы между прочим, — достань, пожалуйста, мужской костюм.

— Костюм?.. Зачем он тебе?

Она растерянно улыбнулась. В ее требовании заключалась тайна, и он не должен, не имеет права задавать ей лишние вопросы.

— А какого размера? — спросил он.

— Какой достанешь. Если будет велик, придется перешить…

Он запомнил ее адрес и твердо обещал прийти без опоздания.

Лена рассказала Наде о своем разговоре с Мишей, и они обе стали готовиться к встрече с гостем.

Впервые к ним в дом приходил человек, который если точно и не знал, то, во всяком случае, догадывался, что его пригласили не на чашку чаю. Даже больше — он понимал, что идет на риск.

И сейчас, в ожидании этой первой, крайне важной для них встречи, девушки волновались так, словно предстояли смотрины. Но все же жениха они ждали бы с большим душевным покоем…

Признаться, им хотелось бы опереться на твердую руку смелого, сильного парня. А у Миши Ильянкова были достоинства, которые придавали ему особую ценность. Он отлично говорил по-немецки и румынски, и Ткачевич часто приглашал его переводить, когда приезжало высокое начальство. Когда он успел изучить языки?

Время приближалось к шести. Лена пристально всматривалась в окно.

Надя стояла за ее спиной, хмуро прищурив глаза.

— Он, наверное, с нами игру ведет! А как ты думаешь с ним говорить? Опять вокруг да около?

— Нет, скажем ему все прямо. — И вдруг в ужасе отпрянула от окна. — Полицейская машина!..

Надя бросилась к тумбочке, прикрытой вышитой салфеткой, и остановилась. Нет, ни от рации, ни от батарей уже избавиться невозможно.

Лена встала у стенки, рядом с окном, за которым нарастал гул автомобильного мотора. Краем глаза она видела, как черная тюремная машина медленно подъезжала к дому. Вот она поравнялась с воротами. Остановилась. Распахнулась задняя дверь. Из нее выскочили трое эсэсовцев и бегом бросились в ворота.

— Ну, все, — она спокойно подошла к кровати и присела на край, словно на минутку. Надя подкралась к двери и зачем-то повернула в замке ключ. Потом отступила на два шага и замерла, прислушиваясь.

За стеной плакала девочка, доносился стук посуды. На улице под окном громко спорили две старухи. Но шагов на лестнице не слышно. Наверное, эсэсовцы еще на дворе — выясняют, где находится нужная им квартира…

И вдруг снова зашумел мотор. Не сговариваясь, девушки одновременно бросились к окну.

Эсэсовцы были возле машины. Они закидывали в кузов тюки с кожаными ремнями и полевыми сумками. Вот забросили последний тюк, залезли в машину и громко хлопнули дверцей. Нетерпеливый шофер рванул с места, и машина на большой скорости свернула за ближайший угол.

— Мамочка, родненькая!.. — прошептала Надя и, как-то сразу обмякнув, обняла Лену.

Они прождали Мишу до комендантского часа.

— Обманул он тебя, — сказала Надя. — Жалкая душонка. А говорила — надежный парень.

— Я не говорила — надежный, я сказала — неплохой!

— Ну, в нашем понимании это одно и то же. Пора тебе уже лучше разбираться в людях…

Лена молчала. Вторая ошибка за короткое время!.. Надя права, нельзя верить каждому, кто раскрывает перед тобой свою душу. На поверку все драматические истории оказываются насквозь фальшивыми.

На другое утро они с Мишей случайно встретились у входа в порт. Лена заметила, что за эти сутки он как-то осунулся.

Когда, предъявив часовому пропуска, они вместе прошли на территорию порта, Миша виновато спросил:

— Сердишься?

— Нет, не сержусь, — ответила Лена как можно спокойнее, — каждый поступает, как ему лучше.

— Ты ведь меня ждала?

— Ждала, но недолго. Была уверена, что не придешь.

Он виновато поглядел на нее.

— Знаешь, я просто еще не достал костюма.

— Конечно, это очень трудно.

— Ты смеешься надо мной?

— Нет, серьезно.

— Мне обещали сегодня…

Они прошли еще несколько шагов и остановились. Сегодня она работает в управлении, а ему надо торопиться к амбарным весам.

— Так я приду. Можно? — спросил Миша. — Ты меня будешь ждать?

— Немного подожду. У меня вечер занят.

Весь день Лена разносила срочные пакеты. Управление словно лихорадило. Напротив морского вокзала стояли двенадцать прибывших ночью военных катеров. Они конвоировали семь немецких барж, загруженных бочками с горючим. Еще два танкера пришвартовались к причалам. Их уже разгружали. Горючее из танкеров перекачивали в железнодорожные цистерны, а бочки грузили на платформы.

Днем на рейде встали еще два больших транспорта. Было похоже на то, что готовится крупная операция.

Запечатанные конверты жгли Лене руки. Вот бы открыть хоть один, чтобы заглянуть в тайну развивающихся событий.

Такого большого количества кораблей и транспортов в порту одновременно еще никогда не стояло. И Лене надо было все тщательно рассмотреть и запомнить. Этот день был для нее очень ответственным. Необходимо также разведать, куда пойдут железнодорожные эшелоны…

Да, без своего человека на железной дороге никак не обойтись.

Успела домой как раз к сеансу. У Нади были плохие новости. Забирают на трудовую повинность, так как она нигде не работает. Денег же для того, чтобы откупиться, уже нет.

— Вот что, — решила Лена, — давай передадим сегодня две радиограммы. Одну о том, что я узнала в порту. А другую о наших трудностях. Так прямо и сообщим, что у нас нет денег.

— Телеграфным переводом, — усмехнулась Надя.

— Быстрее! Скоро придет Миша. Мне кажется, вчера с ним что-то случилось. Какой-то он сегодня был угнетенный, и глаза грустные.

— Тебе бы стихи писать.

Девушки помолчали.

— Ну ладно! Пора приниматься за дело, считанные минуты остались.

После сеанса девушки сразу же убрали аппаратуру, навели в комнате порядок и стали ждать гостя.

Надя была по-прежнему настроена скептически.

— Придет, — уверяла ее Лена. — Ты еще в него влюбишься. И тогда я буду ожидать тебя по вечерам.

— Можешь не беспокоиться, со мной этого не случится, — отрезала Надя.

— Ну, уже без пяти шесть, — взглянула она на часы. — Смотри в окно: не идет?

Лена подошла к окну.

— Так и знала! — крикнула Надя.

Но тут Лена повернула к Наде торжествующее лицо:

— Как раз и ошиблась! Вон он идет. И сверток у него под мышкой.

Надю вдруг обуяла жажда деятельности. Она решила расставить стулья так, чтобы Миша оказался зажатым с двух сторон.

— Я сяду на кровать, а ты за стол, — говорила она. — А вот этот стул, в центре, будет для него.

В дверь негромко постучали. Надя тут же опрометью прыгнула на кровать, прижалась к стене и поджала под себя ноги.

— Войдите, — сказала она, не отрывая взгляда от дверей.

Миша вошел, держа в руках большой сверток в плотной бумаге. Переступив через порог, он остановился с выражением озадаченности. Где же мужчина?

— Вот костюм, — сухо сказал он и протянул Лене сверток. — К сожалению, достал только пятьдесят второй размер. Наверно, придется перешивать.

— Ничего, Мишенька, проходи, садись. Познакомься, это моя подруга Надя. Она немного прихворнула.

Миша сдержанно улыбнулся и осторожно присел на предназначенный ему стул. В его движениях чувствовалась напряженность. То, что в результате Надиной предусмотрительности дверь оказалась у него за спиной, его явно беспокоило. Посидев немного, он поставил свой скрипучий стул боком, и теперь Надя, к ее неудовольствию, оказалась у него за спиной.

— Ну как, быстро нас нашел? — спросила Лена, словно заводила светский разговор.

— Да, я ведь город хорошо знаю!

Наступило неловкое молчание. Миша потирал руки и время от времени бросал тревожные взгляды на дверь, точно ожидал, что кто-то сейчас войдет.

— Вот что, Миша, — сказала Лена и выдержала небольшую паузу, чтобы он понял: разговор начался, и теперь от него не уйти. — Как ты себе представляешь свою работу? Говори откровенно, от Нади у меня секретов нет.

— Я уже говорил тебе, — смутившись, сказал Миша, — хочу настоящего дела. Вот если смогу встретиться…

— Ты уже встретился, — тихо сказала Лена.

Миша кашлянул, посмотрел на нее, на Надю и потом опять на нее.

— Мне показалось, что ты говорила о каком-то мужчине?..

— Ты, Мишенька, не понял. Я говорила об одном человеке, которому нужен мужской костюм. Вот и все…

— Кто же этот человек?

— Я.

Миша снова невольно пощупал взглядом дверь.

— К чему такая игра?

— Значит, нужно, — резко сказала Надя: ей не нравился этот худощавый паренек. — А мужчины никакого не будет.

Миша медленно поднялся.

— Так, значит, все это провокация? Вы решили меня заманить?..

— Садись, — сказала Лена довольно резко: такого оборота дела они с Надей никак не ожидали. — Садись!

Миша остался стоять.

— Что вам от меня надо? Зачем все эти хитрости?

Перехватив его взгляд, Лена бросилась к двери и заперла ее.

— Открой сейчас же! — крикнул он.

— Это только предосторожность, ты уйдешь не раньше, чем я тебе все скажу. Слушай, Миша, мужчины тут действительно нет, но мы позвали тебя для мужского разговора. Знай, мы разведчики и выполняем задание командования!

Миша рассмеялся:

— Это ты разведчица? Разведчица! Бросьте, девчата! Хватит вам заливать!..

— И все-таки мы разведчики, — сказала Лена.

Миша опустился на стул и теперь разглядывал их как бы заново.

— Д-да!.. — проговорил он, продолжая усмехаться. — Сюрприз, можно сказать. А ведь я решил, что вы меня с кем-то познакомите. Будет здесь, так сказать, маленькая засада.

— А что, с нами знакомство тебя уже не устраивает? — снова перешла в наступление Лена. — Ну, вот что! — она прошлась по комнате и остановилась перед ним. — Теперь ты все узнал. Будешь нам помогать?

— Я хочу настоящего дела.

— Тогда давай уточним, — строго сказала Лена. — Насколько я поняла, ты согласен войти в нашу группу?

— Согласен, — сказал он.

Глава седьмаяКОМЕНДАНТСКИЙ ЧАС

Двое — это просто два человека, а трое — уже группа.

Очень скоро Надя ощутила, какую значительную пользу может приносить Миша хотя бы уже тем, что знает языки. Он понимал, о чем говорят между собой немцы и румыны, мог сам общаться с ними. И это сразу же обогатило радиограммы ценными сведениями.

А с Валей отношения так и не наладились. Много раз Лена, проявляя необыкновенное упорство, ловила ее по пути на работу и однажды, устав от бесплодных разговоров, потребовала расписку. К ее удивлению, Валя необыкновенно легко согласилась. Они зашли в сквер, и, присев в самом пустынном месте на скамейку, Валя карандашом написала на клочке оберточной бумаги слова, которые могли бы ей стоить жизни:

«Нижеподписавшаяся Валя обязуется работать в пользу Красной Армии и хранить все в тайне», —

потом непринужденно улыбнулась, двумя пальчиками передала записку Лене и направилась к выходу.

Но и после этого дня, по существу, ничего не изменилось. Изредка она являлась на свидания с Леной, ворковала о новинках румынской моды, а затем, как бы вскользь, сообщала о военных эшелонах и транспортах, которые видела на товарной станции. Однако ее сведения были поверхностными и устаревшими.

Как-то, прождав Валю больше часа на декабрьском холоде в условленном месте, Лена решила пренебречь всеми правилами конспирации и пошла к ней домой посмотреть, что же ее задержало.

Лена вошла в квартиру не постучав, и из прихожей в приоткрытую дверь увидела, что Валя перед зеркалом заканчивает высокую прическу.

— Домнишуара, мы опаздываем! — торопил ее нетерпеливый мужской голос.

Лена успела заметить румынского офицера в шинели, который курил сигарету, и стремительно побежала вниз по лестнице. Наверху хлопнула дверь, женский взволнованный голос что-то крикнул ей вслед. Затем все стихло.

Когда она вернулась домой, Надя стала отпаивать ее горячим чаем. Но дело было не только в морозе. Лена так разволновалась, что ее била нервная дрожь.

— Как ты смела так рисковать, Ленка! — ужасалась Надя. — Ведь она могла тебя предать.

Надя тоже прожила трудный день. Она недавно возвратилась с принудительных работ — на окраине Одессы вместе с другими женщинами рыла окопы.

Дневной сеанс со штабом она уже провела, передала сообщение о том, что пятнадцатую дивизию, прибывшую из Греции, самолетами перебрасывают в район Херсона. Через три-четыре дня некоторые входящие в нее части будут отправлены в сторону Николаева по железной дороге.

Эти сведения рано утром принес Миша. Почти весь вчерашний вечер он провел у вокзала, ища встреч с немцами и румынами. Выбрав в толпе очередной источник информации, он подходил к солдату, по всем признакам недавно прибывшему, и спрашивал его по-немецки, не из двадцать ли восьмой он пехотной дивизии и не знает ли фельдфебеля Ганса Шрамма. Ни номер дивизии, ни фамилия, конечно, не имели никакого значения, он называл их наугад. Если же солдат был румыном, то имя разыскиваемого фельдфебеля менялось на Мику или Ионеску. Услышав, что к нему обращается немец, судя по произношению — из колонистов, солдат отвечал, что он, к сожалению, не из двадцать восьмой дивизии и о фельдфебеле Шрамме, естественно, ничего сказать не может. В дальнейшем разговор, как обычно, шел о красотах Одессы и о девочках, которых можно встретить на Приморском бульваре. Затем в непринужденной беседе Миша обычно уточнял, откуда прибыла тридцать пятая дивизия и куда она направляется. Бывало, конечно, и так, что какой-нибудь грубиян посылал его ко всем чертям, но ведь в каждом деле могут быть издержки.

— Ты знаешь, что делается в городе? — спросила Надя, когда, наконец, Лена немного отогрелась. — Иду я сегодня по Дерибасовской, вдруг неподалеку от «Черной кошки» стрельба! Я — в подворотню!.. Неужели облава, думаю? Бегут румыны, за ними немцы, все с револьверами в руках — и палят!..

— В кого? — нетерпеливо спросила Лена.

— В том-то и дело, что друг в друга! Перессорились из-за чего-то…

Лена прилегла на кровать и накрылась пальто. Рядом прикорнула и Надя.

— Эх, дорогой мой человек, трудно нам с тобой приходится! — вздохнула Лена. — Хорошо, что хоть Миша нам теперь помогает…

Надя уткнула лицо в подушку, одним глазом в упор смотрела на нее.

— А он тебя любит, — вдруг сказала она.

Лена приподняла голову с подушки.

— С чего ты взяла?

— Догадалась.

В комнате наступило молчание. Надя еще глубже уткнулась в подушку и как будто уснула. А Лене не спалось. В голову лезли мысли, нестройные, клочковатые. Вспомнилось недавнее, но словно оставшееся где-то за высокими горами детство, заботливая мать, ласковый отец, а потом он, самый близкий и любимый человек, погибший в начале войны. И детский сад. Круглые ребячьи головки. Подумать только, она была воспитательницей!..

Вдруг Надя поднялась и села, тараща сонные глаза.

— Сколько времени?

— Без четверти пять.

Надя облегченно перевела дыхание.

— Чуть не проспала! Что будем передавать?

— Во-первых, передай, что на исходе батареи, а во-вторых, что на Крымскую пристань к дальнобойным орудиям подвозят снаряды…

Пока Надя возилась, налаживая рацию, Лена смотрела на нее и думала о том, какие они с Надей разные. Как будто всегда рядом, а в то же время далеки друг от друга. Все для нее проще, обо всем есть у нее собственное безапелляционное суждение. Вон как она легонечко залезла в Ленину жизнь и все расставила по своим местам. И Миша ей уже вполне ясен, и подлинные причины его поступков не вызывают у нее ни малейшего сомнения…

Как удивительно меняется лицо Нади, когда она остается наедине со своей рацией! Грубоватость словно сходит с него, оно становится более одухотворенным, взгляд более глубоким. И все, что окружает Надю, как будто перестает для нее существовать. Она погружается в иную жизнь, где все для нее полно своего смысла и где каждый звук раскрывает ей свое подлинное значение. Даже ее рука, сильная, почти мужская рука, становится эластичней, женственней, когда пальцы сжимают телеграфный ключ…

Тихий, дробный перестук.

— Черт побери! — неожиданно выругалась Надя.

— Что случилось?

— Там радиста поменяли! Какого-то пижона посадили… Тире срывает…

Это уже та область деятельности Нади, где Лена никаких советов ей дать не может.

— Сколько же ты будешь мурыжить меня в эфире, осел этакий! Да перестань ты стучать!.. — Она кричит на неведомого радиста так, словно он сидит с ней рядом и слышит ее.

Очевидно, радист, наконец, угомонился, Надя улыбнулась, щелкнула переключателем, и комната снова наполнилась дробным стуком.

— Первую передала, теперь вторую… Какого же обормота там посадили! Даже «квитанцию» как следует дать не может… Перехожу на прием!..

Раздался условный стук в дверь, и в комнату вошел Миша. Он был весь взъерошен, кашне сбилось на сторону, шапка сдвинута на левое ухо. Не раздеваясь, он стремительно сел на стул и посмотрел на Лену блестящими от возбуждения глазами. Лена поняла: принес какие-то важные сообщения.

— Девочки! — глотнув воздух, наконец, проговорил он. — Только что в порт вошел немецкий транспорт «Лаудон» — грузит немецких солдат и оружие. На рассвете с караваном выйдет в сторону Севастополя… Но это еще не все, — он перевел дыхание. — На товарную станцию прибыл секретный эшелон. Все вагоны тщательно закрыты, а вокруг оцепление. Нужно действовать!

Надя озадаченно взглянула на часы.

— Я могу теперь выйти в эфир только после двенадцати ночи.

— Вот и хорошо, — прикинула Лена, — сообщение о караване в штабе получат вовремя.

— Что же будем делать с эшелоном? — спросил Миша.

— Но ведь скоро комендантский час…

— За ночь его могут угнать!

Да, положение не из легких. Могла бы, конечно, помочь Валя, но к ней решили больше не обращаться. А штабу надо отвечать…

Лена смотрела в окно на темнеющее небо. Через час — с восьми вечера — патрули открывают стрельбу по тем, кто появляется на улице без пропуска, а если схватят — в лучшем случае штраф и тюрьма.

— Ты уверен, что это действительно важный эшелон? — спросила Лена.

— Безусловно, — подтвердил Миша.

— Давай здорово подумаем, — сказала Лена. — Рискуя жизнью, сумеем ли мы что-нибудь выяснить?

Миша понизил голос.

— Сегодня в ночную смену работают мои знакомые сцепщики вагонов. Если мы сами ничего не увидим, сможем узнать у них…

— А как же мы вернемся обратно? — спросила Лена.

— Вот в том-то и дело!.. Все будет зависеть от того, что нам удастся узнать. Если эшелон уйдет ночью — необходимо радировать, чтобы его бомбили в пути. Нам всем рисковать незачем. Пусть Надя останется дома, а мы с тобой пойдем. В крайнем случае ты останешься в порту и примкнешь к ночной смене, а я постараюсь пробраться сюда.

Эту ночь все они запомнили надолго.

С моря дул ледяной ветер. Холод быстро пробрался под осеннее пальто, и Лена подняла воротник, чтобы защитить от него хотя бы лицо. Миша шагал рядом, по-прежнему не обращая внимания на то, что свернувшийся в жгут шарф не закрывает шеи, а шапка сдвинута набок. Казалось, ему даже жарко.

Они достигли товарной, когда до комендантского часа оставались считанные минуты. Портовые пропуска помогли им приблизиться к железнодорожным путям, минуя проволочное заграждение. Однако возле составов непрерывно патрулировала охрана.

Недели две назад кто-то пустил паровоз без машиниста, и он врезался в состав с платформами, на которых стояли орудия, и вагонами, доверху набитыми ящиками со снарядами. Виновника не нашли. Но с этого дня охрана получила строгий приказ: стрелять в каждого, кто в неустановленном месте приблизится к железнодорожной колее, даже не окликнув его и не спросив пропуска.

Этот приказ был объявлен всем работающим в порту под расписку. С тех пор прошло не больше недели, и уже несколько человек было застрелено портовой охраной.

Лена и Миша, конечно, знали об этом. Понимая, что только величайшая осторожность или просто счастливый случай могут уберечь их от пули, они с той минуты, как вышли из дома, ни словом не обмолвились о грозящей им опасности.

Во тьме проступали очертания вагонов. Глухо лязгали буфера, и на резкую трель свистка паровоз отвечал сцепщику пронзительным гудком.

— Стой, — тихо проговорил Миша, схватив Лену за рукав. — Видишь, слева платформы? А за ними, на втором пути, товарные вагоны. Это как раз и есть тот состав…

Их прикрывала каменная стена разрушенного склада. Здесь было не так ветрено, и Лене стало теплее, вглядываясь в сумеречные тени вагонов, она поймала себя на мысли, что Мишино соседство успокаивает ее.

— Тебе холодно? — спросил он и, не дождавшись ответа, снял с себя шарф и закутал им ее шею; она покорно промолчала.

— Что, Мишенька, будем делать? — спросила она, словно он был командиром их маленькой группы и она полагалась на его ум и энергию.

— Давай сначала высмотрим, где ходит патруль. Тише… Как будто идет?

Вдалеке на междупутье, сверкнул луч карманного фонаря. Он покачался и тут же исчез. Немного погодя фонарь снова зажегся, но теперь уже гораздо ближе. Свет промелькнул между платформами, и тут же до них донеслись приглушенные голоса.

— Подожди, сейчас вернусь, — шепнул Миша, пригнулся и быстро побежал в ту сторону, где стояли платформы.

У Лены упало сердце. «Что он делает, сумасшедший?» — подумала она.

Через несколько секунд Миша вынырнул из темноты.

— Там немцы, — прошептал он. — Какой-то начальник. Я не разобрал всего, что он говорил, но мне кажется, сейчас должно что-то произойти!

— Почему? — спросила Лена, ощущая на своем лице теплоту его дыхания.

— Начальник все время повторял: быстрее, быстрее!

— Что же делать?

— Подождем!

— А если они угонят состав?

— Пока никаких признаков. Даже маневровый паровоз увели…

Вдруг, прежде чем Лена успела что-либо понять, он обхватил ее рукой за плечи, толкнул на землю и сам распластался рядом. Тут же она услышала скрипучие шаги и тихое бряцание оружия. Острый луч ручного фонарика прочертил стену, возле которой они только что стояли, повис на мгновение над их головами, а затем метнулся в сторону.

Немецкие солдаты, переговариваясь между собой, прошли мимо.

— Пошли, — проговорил Миша, когда их шаги затихли. — Нам больше здесь делать нечего.

— Ты понял, что они говорили?

— Да. Эшелон набит военнопленными. Скоро их погонят на баржи.

Они обогнули стену и вышли на дорогу. Здесь уже действовали портовые пропуска, и можно было больше не бояться.

Вдруг Лена остановилась.

— Миша! Они будут грузить пленных на баржи сегодня?

— Да, как я понял, примерно через час.

— Как по-твоему, сколько может быть в этом эшелоне человек?

— Больше тысячи!

— А почему его так усиленно охраняют?

— Наверно, это пленные, работавшие где-то на секретном строительстве. Немцы стараются их изолировать…

— Боятся, что они передадут сведения?

— Конечно!..

Издалека донесся приглушенный расстоянием рокот бомбежки. На горизонте метались бледные лучи прожекторов; с земли поднимался красноватый пунктир трассирующих пуль и таял во мгле.

— Где-то в Люсдорфе бомбят, — сказала Лена.

— Нет, дальше, километрах в двадцати.

Несколько минут они шли молча. Миша почувствовал, что Лена чем-то встревожена.

— Что с тобой? — спросил он.

— Как по-твоему, сколько сейчас времени? — не отвечая на вопрос, спросила Лена.

— Примерно половина двенадцатого.

— Можно успеть, — с облегчением сказала она.

— Что успеть?

— Миша, ведь они погрузят пленных на баржи, которые на рассвете уйдут с караваном?

— Да, так я понял.

— А караван направится в сторону фронта?

— Ты хочешь сказать, что они потопят баржи?..

— Конечно! Зачем бы им пересаживать из вагонов тысячу человек на баржи и везти их в обратном направлении, туда, где сейчас идут тяжелые бои?..

— Ты, наверно, права…

— И мы потопим их собственными руками! Наши летчики станут бомбить баржи!

— На баржах нет зениток — чудная мишень для летчиков!.. Немцы наверняка на это рассчитывают. Надо предупредить, чтобы баржи не бомбили…

— Это еще не все, — сказала Лена. — Если самолеты запоздают, то, приближаясь к порту, немцы сами потопят баржи…

— Как же быть? Пока мы тут разговариваем, Надя связывается со штабом… Я пойду!

Теперь до причала, где и ночью не приостанавливалась погрузка, было каких-нибудь двести метров. На одиннадцатом в ночную смену работает бригада Марии Афанасьевны. Появление Лены не вызовет ее недоумения. Лена скажет, что работает в ночную смену.

Дойдя до того места, где Миша должен был свернуть на дорогу, ведущую в город, они остановились.

— Будь осторожен, Мишенька!..

Миша махнул на прощание рукой, и его тонкая фигура быстро утонула во тьме. Лена постояла немного, прислушиваясь к его удаляющимся шагам, а потом медленно направилась к причалу.

Куда она идет?.. Зачем?.. Эта мысль внезапно ударила ее, словно хлыстом… Почему она отпустила Мишу одного?

Для того чтобы быстрым шагом дойти от порта до ее дома, нужно всего двадцать пять минут. Но это днем. А ночью?.. Улицы пустынны, и ежеминутно из-за угла может появиться патруль…

Но имеют ли право рисковать сразу двое? «Без истерики, Ленка, без истерики!» — строго останавливала она себя. Но тут же вновь начинала мучиться сомнениями. Сама не пошла, подставила парня. Испугалась!..

Почти дойдя до причала, метнулась назад, в темноту. Долго бежала между нагромождениями ящиков и ржавого железа.

Лена быстро пошла к выходу из порта. Но она опоздала. Ворота были оцеплены. Получен приказ: до утра из порта никого не выпускать. Хотят, очевидно, сохранить в полной тайне час выхода каравана в открытое море.

С тяжелым сердцем Лена побрела на причал. Она сказала Марии Афанасьевне, что хочет работать. В ответ та только удивленно повела бровями, ничего не сказала.

У Нади в это время тоже были большие волнения. В двенадцать ночи она вызвала штаб. Конечно, ворвалась в чье-то расписание, но ее оправдывало то, что необходимо было срочно передать важное сообщение.

Штабной радист откликнулся быстро. Но в Надином передатчике стало быстро падать напряжение. Истощенные батареи отдавали последнюю энергию, и ей пришлось подключить еще одну, тоже старую, чтобы как-то выйти из затруднения.

И вдруг в дверь постучали. Сначала осторожно, потом сильнее.

Надя едва успела передать «квитанцию». С быстротой молнии она свернула рацию, завязала голову полотенцем и отперла дверь.

— Миша! Так поздно!..

Он стоял перед ней с потемневшим, исцарапанным лицом. Воротник его пальто был порван.

— За тобой гонятся?

— Нет, все в порядке. Просто немного не повезло. Неудачно перепрыгнул через ограду сквера. У тебя уже была передача?

— Была! Почему ты волнуешься?

Он тяжело опустился на стул.

— Плохие новости, Надя… Тебе надо немедленно связаться со штабом.

Миша рассказал все, что они с Леной узнали. Надя развела руками:

— Ничего не могу сделать!..

— Что ты, Надя! Там же люди погибнут! Тысяча человек!

— У меня энергии осталось очень мало. А мы еще не ответили на многие задания…

— Надя, ты понимаешь или нет? — он схватил ее за руку. — Завтра наши начнут бомбить караван. И первыми потопят незащищенные баржи. Чтобы передать тебе это, мы с Леной рисковали жизнью… Когда я бежал сюда, по мне стреляли… Подумай о своей, о нашей общей ответственности! Меня послала Лена, и я говорю от ее имени!.. А батареи, клянусь, достану!..

— Хорошо! Но если меня сегодня немцы не запеленгуют, я буду считать, что родилась во второй раз.

Глава восьмаяОТЗВУКИ ДАЛЬНЕЙ КАНОНАДЫ

Одессу начало лихорадить. По многим признакам чувствовалось, что завоеватели города проявляют нервозность.

С двадцатого января в городе ввели осадное положение. Прибыло много войск. На перекрестках улиц и на берегу, в дотах и дзотах устанавливали орудия и пулеметы. Участились столкновения между немецкими и румынскими солдатами. Газеты печатали объявления о срочной продаже гостиниц и ресторанов.

Каждый день, каждую ночь шли облавы, аресты, повальные обыски, расстрелы…

В то же время могучие тайные силы противодействия врагу стали повсюду решительнее и активнее. В порту участились аварии. Поезда с грузом то и дело наталкивались на составы порожняка или принимались на занятые пути. У грузовых машин лопались проколотые кем-то покрышки. Происходили диверсии и на судоремонтном заводе. Казалось, вся Одесса стала фронтом незримой войны.

Из дома в дом ползли слухи о том, что с моря ожидается десант советских войск…

Всякий раз, когда Лена возвращалась из порта, она медленно шла по шумной Дерибасовской.

Еще недавно казалось, Дерибасовская забыла о войне. Да и называлась она улицей Антонеску. Женщины в ярких шелках, с длинными завитыми волосами обходили магазины, а за ними тащились денщики с корзинами для покупок. Сегодня эти женщины, растеряв надменность, сами таскают в порту по трапам кораблей свои чемоданы. Сколько раз за последние десятилетия над Одессой нависало слово «эвакуация»?.. И опять оно мечется по улицам.

Два офицера в форме цвета хаки и в фуражках с очень широкой тульей, придающих им опереточно-горделивый вид, неистово стучатся в закрытые двери ресторана «Черная кошка». Швейцар с обмякшей бородой, приоткрыв дверь, кричит:

— Господа! Ресторан закрыт!.. Эвакуация!..

Дойдя до конца Дерибасовской, Лена остановилась. На круглой тумбе рядом с порванной афишей, извещавшей, что в театре Василия Вронского состоится премьера — бенефис артиста Николая Сергеевича Фалеева, комедия-фарс «Ни минуты спокойствия», — косо наклеена напечатанная на грубой оберточной бумаге военная сводка немецкого командования, извещающая о новых победах. Но никто не останавливается. Пожар в нефтегавани, полыхавший всю ночь, взрывы цистерн с бензином, как артиллерийская канонада, не давали городу уснуть.

И все же Одесса оставалась прекрасной. Платаны с черными узловатыми ветвями, казалось, широко раскинули руки и глубоко вдыхают теплый морской ветер. Скоро на город обрушится первый весенний дождь. И тогда уже совсем близко лето…

Лена вернулась домой как раз вовремя. Надя уже снова тщательно заперла дверь и молча принялась за работу.

Отойдя к окну, Лена выглянула на улицу — все спокойно — и, присев на подоконник рядом с фикусом, стала терпеливо ждать.

Когда Надя занята делом, ее лучше не тронь — взорвется, как петарда.

И все же Лена нетерпеливо спросила:

— Ну, что там? Что происходит?

— Иди, послушай…

Ее сразу оглушила бешеная истерия войны, и тишина комнаты мгновенно потеряла свое очарование. На всех мыслимых регистрах, начиная от пронзительно-тонкого, свистят, стучат, гудят морзянки, слышны голоса. На мгновение возник звук скрипки, и тут же на него, как на чужака, яростно набросились всевозможные свисты и хрипы. Удивительно, как Надя умудряется разыскать штабную рацию в этом хаосе.

— Появились три новые немецкие рации! — сказала Надя.

Лена сняла наушники и снова отошла к окну. Надя стала укладывать передатчик.

— Как по-твоему, далеко от города?

— Нет, где-то совсем близко. Это для нас счастье, Ленка!

— Почему?

— Да потому, что в городе часто меняются рации. Пеленгаторы не успевают следить за всеми. Будь одни и те же, нас давно бы засекли.

— Ткачевич! — вдруг воскликнула Лена. — Переходит улицу! Торопится!..

Через минуту Ткачевич, обросший светлой щетиной, вошел в комнату, устало опустился на стул.

— В этом доме стакан воды получить можно?

Пока он пил большими жадными глотками, Лена рассматривала его лицо. Да, за эти дни ему сильно досталось. Он осунулся, щеки ввалились, глаза щурились, как у человека, который изо всех сил борется с одолевающим его сном.

— Где Миша? — вдруг спросил Ткачевич. — Ищу с самого утра…

— А что случилось?

— Прибыл Натушар!

— Кто он?

— Кто? — повторил Ткачевич, удивленно взглянув на Лену. — Натушар — это крупный, я бы сказал, крупнейший немецкий специалист по эвакуации. Если ему удастся, то разберет по кирпичикам даже оперный театр и вывезет. И все же это не главная новость… Дай еще воды!..

Он снова осушил стакан. Сняв наушники, Надя прислушивалась к разговору.

— Попеску смещен! — проговорил Ткачевич и помолчал, как бы обдумывая это обстоятельство. — Вместо него назначен зондерфюрер доктор Петри. И я тоже пошел на повышение, — усмехнулся он. — Мои заслуги оценены, и Петри буквально час назад назначил меня ответственным за порт. Вы понимаете, что это значит?.. Я должен помогать им грузить ворованное…

— А как же быть? — спросила Лена. Она понимала, как ему сейчас трудно, но знала: если немцы заметят, что он саботирует, то немедленно его расстреляют.

Он сидел, привалившись к спинке стула и дремотно прикрыв глаза, думая о чем-то своем. Как он изменился с тех пор, когда она впервые увидела его в порту! Почему он тогда помог? Многие не любили его за резкость и нелюдимость. Он и сам, казалось, делал все, чтобы его считали продавшимся немцам. А потом этот откровенный разговор с Мишей… И с нею!

— Сегодня с утра в порту начались странные события, — сказал Ткачевич как бы без связи с предыдущим, — Натушар и доктор Петри заперлись в кабинете и два часа совещались с обер-лейтенантом Крейнцем.

— Крейнц? — опять спросила Лена. Она уже знала почти всех немцев, работавших в управлении порта, но эта фамилия была ей не знакома.

— Он, командир команды подрывников, прибыл всего несколько дней тому назад… И мне думается, тут прямая связь с тем, что в порт пригнали несколько сотен военнопленных… Их разместили в помещениях склада. Охрана не выпускает их даже на прогулку. Но я тоже кое о чем подумал… Натушар и Петри не умеют говорить по-русски. Им нужен переводчик. И я подыскал им надежного человека.

— Мишу!

И хотя минута была очень напряженной, они засмеялись…

Ждать Мишу пришлось довольно долго. Он пришел лишь к вечеру, измотанный не менее, чем Ткачевич.

Ткачевич забрал его с собой и повел в порт представлять новому начальству.

С утра до позднего вечера Миша сопровождал Натушара и Петри, которые метались по порту, наводя порядок. У всех причалов стояли корабли, танкеры, баржи. В них грузили автомашины, станки, хлеб — все, что было в портовых складах.

Несколько раз Миша видел Крейнца. Но как только обер-лейтенант появлялся, Натушар и Петри отходили в сторону и тихо совещались с ним, тщательно следя за тем, чтобы до переводчика не донеслось ни одного слова.

А между тем Крейнц руководил военнопленными, которые в разных местах порта под наблюдением немецких моряков рыли лопатами глубокие ямы.

Для чего эти ямы предназначались, трудно было понять. Может быть, доты? Нет, слишком узки. Да к тому же многие из них рылись в местах, не дававших возможности для обзора местности. Может быть, немцы хотят закопать какое-то ценное имущество? Глупо! Они же понимают, что после их ухода все ямы будут обнаружены и вскрыты.

Миша заметил, что Крейнц тщательно изолирует одну группу рабочих от другой. Кроме того, он увидел в руках у обер-лейтенанта план порта с какими-то отметками.

Прошло еще два дня, и пленных заставили рыть траншеи, соединяющие ямы между собой. Нет, для ходов сообщения эти канавы явно не годились. Они тянулись вдоль линии причалов, от одной ямы к другой, иногда ответвляясь к складам, но глубина их не превышала тридцати сантиметров, а ширина — сорока.

И вот однажды помог случай. Миша оказался около двадцатого причала, где Крейнц что-то тихо и долго объяснял Петри, показывая пальцем на разные участки порта. Тот, очевидно, или не все понимал, или с чем-то не был согласен. Тогда Крейнц вынул из сумки карту порта, опустился на колено и расстелил ее на земле, придерживая края руками, чтобы не вырвал ветер.

Миша незаметно приблизился к доктору Петри и заглянул через его плечо. Одного взгляда было достаточно, чтобы ему все сразу стало понятным.

Как трудно оставаться спокойным, когда вдруг обрушивается страшная беда и ты пока бессилен что-либо изменить! К тому же нужно оставаться самим собой, с равнодушным видом смотреть и слушать, как два врага деловито обсуждают страшный план.

Миша едва дождался минуты, когда Петри отправился пообедать. Два часа теперь были в его распоряжении.

Ткачевич оказался на месте в своем кабинете. Взглянув в лицо Миши, Ткачевич молча поднялся, вышел из-за стола и наглухо прикрыл дверь.

— Садись. Рассказывай.

Но Миша остался стоять.

— Они хотят взорвать порт, — тихо проговорил он.

— Так. Значит, в ямы будет заложен тол?

— Да!.. И все бункера соединят проводами в одну систему.

Ткачевич хмуро усмехнулся.

— Удобно! Одно нажатие рубильника — и все летит к черту!.. А где строят пульт?

— Этого я не смог рассмотреть. Петри заслонил карту спиной.

Ткачевич опустился на стул, придвинул к себе листок бумаги и, подумав, стал чертить план порта.

— И еще я заметил зеленый крестик, — сказал Миша, — но почему-то он поставлен в море далеко от берега.

Они понимали, что теперь все зависит от их мужества. Лене появляться в порту опасно. Ее могут, как это теперь часто происходит, силой посадить на один из отходящих кораблей. Каждый день из порта вывозили от пяти до пятнадцати тысяч человек. Одновременно эвакуировались и войска. Для них уже не хватало кораблей, и в конце концов Натушар и Петри были вынуждены подавать баржи и для солдат.

Прошло еще два дня. Убрав из порта всех пленных, Крейнц приступил к минированию. В ямы, а их было вырыто шестьсот семьдесят — на расстоянии от первого до последнего причала с интервалами в десять метров — закладывали по три ящика тола, каждый весом в семьдесят пять килограммов. По дну каждой траншеи электрики прокладывали два провода: один в изоляции, другой оголенный. Все ямы, таким образом, соединялись между собой в единую систему. К ней подключались другие провода, которые шли от складов, где штабелями лежали снаряды и авиабомбы. Рядом с ними для усиления взрыва поставили бочки с взрывчаткой и бензином.

Мише и Ткачевичу повезло. Доктор Петри приказал выдать им, как своим ближайшим помощникам, аусвайсы — удостоверения для беспрепятственного прохода в порт, который теперь охранялся морской полицией, жандармерией и секретными агентами.

И, несмотря на охрану, диверсии не прекращались.

Вдвоем с Ткачевичем они облазили все причалы, заглянули во все уголки порта в поисках блиндажа с пультом взрыва. Несмотря на то, что канавы были тщательно зарыты и во многих местах даже покрыты цементом, заметить, где спрятаны провода, оказалось нетрудным. Но вот куда они ведут? Где замыкаются?..

Только вечером Миша вдруг заметил часового у землянки, вырытой у основания Карантинного мола. Пригляделся. Так и есть: полоса недавно взрыхленной земли ведет прямо туда.

Выслушав Мишу, Ткачевич долго рассматривал свой самодельный чертеж и, наконец, согласился. Да, скорее всего в этом блиндаже установлен рубильник. Но и Ткачевич тоже не терял времени зря. Ему удалось раскрыть тайну зеленого крестика на карте: от распределительного щита выведен длинный провод в море и присоединен к рубильнику на поплавке. Если не удастся взорвать порт из блиндажа, с последнего отошедшего корабля сюда спустят сапера.

К вечеру двадцать девятого марта подготовка порта к взрыву была полностью закончена.

В тот же вечер Лена собрала группу.

Вооружившись карандашом, Ткачевич подсчитал, сколько примерно тонн взрывчатки заложено в порту.

— Не меньше чем сто семьдесят — сто восемьдесят тысяч килограммов… Вы понимаете, что это значит?!

В комнате наступило молчание, словно все одновременно услышали оглушительный взрыв. Они и раньше понимали, что от порта ничего не останется, но не представляли, какая страшная катастрофа нависла над всей Одессой.

Ткачевич густо подчеркнул цифру карандашом.

— Если Петри удастся сразу взорвать всю систему, то к черту полетит не только порт. От сотрясения почвы будет разрушен прилегающий к порту район, все здания на Приморском бульваре и даже театр…

— Что можно сделать? — спросила Лена.

— Надо нарушить систему!

Лена не отрываясь смотрела на зловещую цифру. Она понимала, как неимоверно сложно осуществить то, что предлагал Ткачевич. Ведь она своими глазами видела бункера и траншеи.

— Как же это сделать? — спросила она.

Ткачевичу, однако, эта проблема не казалась безвыходной. В той истинно немецкой тщательности, с которой вся система была замаскирована, таились большие возможности. Крейнц зарыл провода, считая, что этим самым он сможет уберечь их от возможных диверсий. Нельзя отрицать, что в этом расчете есть здравый смысл. Однако вряд ли можно заметить обрывы проводов, если, несмотря на бдительную охрану, кому-то удастся повредить их. Определить же, где пролегают траншеи, даже ночью, при слабом свете фонарика, не так уж сложно: они покрыты свежей землей.

Миша настоял на том, чтобы Лена больше на работу в порт не ходила. Петри приказал составить списки грузчиков, указав их домашние адреса, для того чтобы насильно посадить их на корабли и вывезти из Одессы.

Но, как оказалось, Петри собирался эвакуировать далеко не всех.

Выбрав одну из свободных минут, Миша решил поглубже прощупать подлинные намерения своего начальника.

— Господин зондерфюрер, я изменил русским и помогал вам, — сказал он. — Теперь я хочу уехать в Германию…

Петри сокрушенно развел руками.

— Ах, Михель, — участливо сказал он, — русские скоро будут здесь, а нам даже всех своих людей вывезти не удается. Мой вам совет: постарайтесь проникнуть в катакомбы, отсидитесь там, а когда придут русские, выйдете вместе со всеми…

— Значит, вы, господин зондерфюрер, мне отказываете?

— Что делать?! Я смог включить в список лишь одного Ткачевича!..

Так! Очень ценные сведения! За свою судьбу, значит, Миша может не беспокоиться. А Ткачевич должен заранее обдумать, как ему поступить…

Вечером первого апреля Надя радировала: город и порт в эвакуационной горячке. А в одиннадцать утра на другой день передала о том, что из города усиленно отходят все германские войска, что объявлена эвакуация населения в возрасте от 14 до 50 лет; что в Румынию ушел пароход «Мадонна» водоизмещением в три с половиной тысячи тонн — на борту у него продовольствие и медикаменты; отплыли девять быстроходных десантных барж с тремя тысячами немецких солдат и двумя тысячами раненых.

Вечером четвертого апреля напряжение эвакуации, по всем признакам, начало спадать. Натушар уехал, и неизвестно было, вернется ли он.

Из окна здания управления Миша и Ткачевич долго смотрели на груды ящиков в порту, на пакгаузы и склады. Постепенно сгущался вечерний сумрак. Солнце склонялось к западу, и темнеющая синева моря, казалось, уходила в бесконечность.

— Нельзя больше ждать! — нарушил Ткачевич затянувшееся молчание. — Давай сделаем все сегодня ночью.

— Вы думаете, они взорвут порт еще до своего отхода?

— Нет, но у нас не останется времени.

Миша согласился. Риск остается риском. И с каждым днем он будет лишь усиливаться.

— У меня есть на двадцатом причале знакомый румынский солдат — Сергей Федоров, — сказал Миша.

— Румын с фамилией Федоров? — удивился Ткачевич.

— Нет, он молдаванин. Я давно с ним знаком, к нему присматривался, а сегодня утром поговорил начистоту. Он обещал помочь…

— Ну, если ты уверен, привлеки его, — сказал Ткачевич, — но действуй решительно.

Время от времени звонил телефон, Ткачевич снимал трубку, отдавал короткие распоряжения. Потом его вызвал к себе Петри, чтобы уточнить, какие важные грузы еще ждут отправки.

Миша томился в одиночестве часа два. На порт спустилась прохладная апрельская ночь. Редкие огни мелькали у причалов, то загорались, то мгновенно исчезали, словно их задувал ветер. На причалах, охваченных эвакуационной горячкой, грузчиков оставалось мало. Многие уже пронюхали, какая им грозит опасность, и попрятались. Оставшимся в порту помогали моряки и солдаты. Гулко начинали лаять сторожевые собаки и под строгим окриком тут же замолкали.

А что, если для начала пойти в разведку? Миша еще постоял перед окном, потом набрался мужества, вышел из дома и медленно двинулся к двадцатому причалу.

Он не сделал и десяти шагов, как услышал шаги приближавшегося патруля и едва успел прыгнуть за ящик. Нет, по дороге идти опасно! Ведь особых дел у него на двадцатом причале сейчас нет, и его могут задержать.

Самое верное — пробираться напрямик по грудам железа и всякого хлама, который скопился в порту. Этот путь связан с риском сорваться и разбить себе голову о какую-нибудь железную чушку. Но это все же менее опасно, чем непрерывно бегать от патрулей. Если они его заметят, то, несомненно, установят наблюдение, и тогда задача не только во много раз усложнится, но вообще может оказаться невыполнимой.

Когда Миша вернулся в управление, Ткачевич уже был в своем кабинете.

— Где ты пропадал? — спросил он.

Миша рассказал ему о результатах разведки. Ткачевич подумал немного и сказал:

— Вот что! Иди к своему румыну на двадцатый причал, а у меня есть дела на четвертом и девятом. Чем будешь резать?

— У Федорова есть большой немецкий саперный нож.

— Советую потом сразу же от ножа избавиться! Вдруг станут обыскивать? — Он взглянул на часы. — Скоро смена. Часовые устали, но те, кто их сменяет, начнут обход с новыми силами.

Они вместе спустились вниз и остановились у крыльца. Сейчас, когда они не знали, увидятся ли снова, Ткачевича покинула обычная сдержанность.

— Ну, Миша! — проговорил он. — Будь осторожен! Я еще хочу выпить на твоей свадьбе…

Он быстро шагнул влево и исчез во тьме. Миша подождал, пока стихнут его шаги, глубоко вдохнул свежий морской воздух, как пловец перед прыжком с вышки, и, перейдя дорогу, перелез через груду старых железных труб.

Какое счастье, что он так хорошо изучил порт! Несколько раз Миша оказывался в двух шагах от патрулей, а когда приблизился к причалу, чуткий пес свирепо залаял и стал бросаться на станину, за которой притаился парень. Солдат цыкнул на пса и оттащил его в сторону.

Федорова Миша разыскал в деревянной дежурке на краю причала. Зимой в этой будке отогревались часовые, а летом она пустовала. Стол, стоявший возле разбитого окошка, никогда не просыхал от пролитого на него вина. Через минуту они уже вместе пробирались вдоль причала. Миша держал в руках длинный кусок тонкой железной трубы с загнутым концом, которую Федоров отыскал в ворохе лома, а в кармане у него лежал острый саперный нож.

— Ты иди на одиннадцатый причал, — тихо сказал Миша.

— Зачем?

— Как зачем? Провода резать!

— А я уже обрезал, — сказал Федоров. — Ты загони палку поглубже, поддень ею провод, вытяни его кверху. И р-раз! Как голову курице. Только не забудь потом загнуть концы в разные стороны, чтобы под землей опять контакт не получился.

«Наловчился! — подумал Миша. — И так все ему просто! Без подготовки и без переживаний».

Они подошли к повороту; в случае внезапного появления патруля отсюда сразу же можно незаметно скрыться.

— Давай тут, — предложил Миша. — Как раз отсюда провод идет на двадцатый причал.

Палка бесшумно вошла в рыхлую землю, как ложка в густой мед. Но провода Миша сумел подцепить только на третий раз. Быстрыми, почти судорожными движениями полоснул по ним ножом, но они оказались слишком толстыми. Наконец голый провод лопнул, Миша быстро загнул концы в разные стороны; со вторым пришлось повозиться. Вот, наконец, еще два конца загнуты под острым углом.

— Теперь назад пихай! — услышал он наставительный шепот Сергея. Ну и нервы же у этого парня!

Миша палкой вмял обрывки проводов глубже в землю и притоптал ее.

— А теперь разрыхли! Не то увидят утром, где затоптано, и начнут проверять!

Нет, этот Федоров, очевидно, решил здесь открыть курсы по подготовке специалистов!.. Миша несколько раз шаркнул палкой по верхнему слою земли.

Обратно они возвращались уже проверенным путем. Федоров покорно лез за Мишей через груды лома, но ему все время не везло: то ногу ушиб, то схватился за острый выступ и сорвал кожу на ладонях. Наконец где-то посреди изнурительного пути чертыхнулся и решительно сказал, что будет до казармы добираться сам и что уже приглядел себе местечко, где отсидится, дожидаясь, когда немцы уйдут из Одессы.

Они простились. И Миша уже в одиночку проделал остальную часть пути гораздо быстрее, счастливо избегнув опасных встреч.

Ткачевич уже ждал его. Когда Миша ввалился к нему в кабинет, он радостно улыбнулся.

— Ну как, напереживался? Наверное, килограммов десять потерял?

— За пять ручаюсь! — Миша присел к столу. — Дайте, что ли, закурить.

Ткачевич протянул ему сигареты и взглянул на его руки.

— Чем ты резал?

— Палкой и ножом, — ответил Миша.

— Куда все дел?

— Палку бросил. А нож Федоров забрал.

— Он с тобой вместе резал?

— Нет, на одиннадцатом причале успел до меня порезать.

Миша пошел к умывальнику и тщательно вымыл руки, заботясь о том, чтобы под ногтями не осталась земля. Великое дело — осторожность и предусмотрительность!

Когда он вернулся, Ткачевич сидел, устало откинувшись к спинке стула, и, придвинув к себе план порта, внимательно его разглядывал.

— Маловато мы сделали порезов! — проговорил он. — Но цели все-таки, думаю, достигли!.. Черта с два у них теперь что-нибудь получится!..

— Кроме нас, тоже кто-то сейчас режет! — сказал Миша.

— Наверняка! Утром сходим посмотрим, что у нас получилось.

Они переночевали в порту: Ткачевич на диване, а Миша на столе, подложив под голову папку с делами.

Утром Ткачевич едва растолкал Мишу.

— Ну-ка, быстренько слезай со своей королевской постели! — сказал он, безжалостно вытаскивая папку из-под его головы. — Прогуляйся-ка по берегу! А потом к Лене. Она, наверно, ждет, места себе не находит.

Ощущая ломоту во всем теле, Миша соскочил со стола и охнул — затекшая шея не разгибалась.

— Ступай! Ступай! — торопил его Ткачевич. — Физическая зарядка тебе полезна.

Миша вышел, взглянул на железные торосы, по которым пробирался ночью, и встряхнул головой, словно сбрасывая остатки сна… И как только он умудрился в полной тьме проделать весь этот путь? Заставь его сейчас повторить при солнечном свете, он бы глаза зажмурил от страха.

Он пошел берегом к двадцатому причалу, пристально вглядываясь в землю: не осталось ли где канавки. Ни малейшего признака! Даже самый острый взгляд не обнаружит, что здесь кто-то взрыхлял землю…

Час спустя Миша уже был у Лены. Он подробно рассказал о событиях минувшей ночи.

Штаб запросил их, сколько в городе немецких войск. И целый день, до комендантского часа, девушки бегали по самым отдаленным окраинам города. Войск, предназначенных для обороны города, еще не было. В Татарке и Дальнике они насчитали около трех батальонов немцев и там же обнаружили небольшую румынскую часть. Кроме того, им удалось выяснить, что основные штабы выехали в сторону Овидиополя. Строительство дотов и дзотов уже прекратилось, а многие из тех, что построены, были заброшены.

В общем им удалось установить, что город почти опустел от войск. Единственным местом, где их еще можно увидеть, был порт.

Едва девушки вернулись домой, они тут же связались со штабом.

— Требуй, чтобы скорее бомбили порт, — говорила Лена Наде. — Пусть не теряют времени…

Если бы Лена могла, она бы сама взялась за ключ — так не терпелось ей передать в штаб все, что она сейчас переживала. Но Надя признавала только краткие радиограммы, она тщательно выжимала из текста все эмоции.

В штабе проявляли беспокойство о судьбе девушек, требовали тщательной конспирации, приказывали не подвергать себя опасности. Предлагали Мише, если это необходимо, перейти на нелегальное положение. По тому, как усилилось звучание станции в эфире, Надя определила, что рация штаба уже вплотную придвинулась к Одессе.

Восьмого апреля в Румынию ушли корабли с немцами: теплоход «Альба», пароходы «Романия» и «Герцог Карл». В самую последнюю минуту, когда «Гейзерих» заканчивал погрузку, в порт вошли шесть «тигров».

Петри даже за голову схватился. Куда их грузить? И лишь с большим трудом удалось найти для них железную баржу.

Вечером Петри приказал всем покинуть порт. В него вошел отряд гитлеровцев, на рукаве у каждого была нашита пластинка в форме щита с надписью «Крым — Кубань»…

Миша забежал на минутку к девушкам сообщить, что в порт он не вернется и чтобы они за него не волновались, он найдет себе убежище.

Утром девятого апреля газета «Молва» вышла на грубой оберточной бумаге в значительно уменьшенном размере. В ней было опубликовано объявление «боевого коменданта» Одессы.

«В последние дни увеличились нападения цивильных особ на лиц, принадлежащих к немецкой и союзным армиям, — гласило оно. — Поэтому воспрещается всем цивильным гражданам оставлять свои квартиры.

Окна должны быть закрыты, двери тоже, но не на ключ.

Кто в противовес этому появится на улице или покажется на окне или у открытых ворот, будет без предупреждения р а с с т р е л я н.

Это предупреждение вступает в силу сегодня с 15 час. дня».

— Что же теперь нам делать? — спросила Надя, несколько раз вслух перечитав объявление.

— А сколько сейчас времени?

— Около двенадцати.

— Я сбегаю купить хлеба! Вдруг какой-нибудь чудак еще торгует! — сказала Лена.

Когда она вышла, улица показалась ей вымершей. Видимо, жители города из предосторожности выполнили приказ досрочно. Лена добежала до угла и вернулась ни с чем.

Около трех часов ночи с девятого на десятое апреля со стороны порта раздался глухой взрыв.

— Начали! — сказала Лена.

Она лежала рядом с Надей на жесткой кровати в полном мраке — тщательно занавешенное окно не пропускало даже слабого света — и чутко прислушивалась.

Вот за окном прогромыхал танк. Где-то прострочила автоматная очередь. Изредка доносились крики. Хрипло выругалась женщина. И вдруг — новый удар! В окне задребезжали стекла.

— Стреляют или бомбят? — спросила Надя.

— Самолетов что-то не слышно! Может быть, взрывают?

Надя не выдержала, встала и, шлепая босыми ногами, подошла к окну.

— Ленка, гляди!.. Ракет-то сколько!..

Она немного приоткрыла занавеску, и на стену упал красноватый отблеск. Лена тоже бросилась к окну.

Над крышами то и дело вздымались ракеты — красные и белые, словно город уже салютовал победителям. Со стороны Пересыпи стреляли орудия. И вдруг они ясно услышали посвист снаряда, а затем где-то совсем близко раздался гулкий взрыв.

— Девочки! Стреляют!.. Спускайтесь в подвал!.. — крикнула им из коридора соседка.

Они услышали детский плач, в глубине коридора хлопнула входная дверь, и все стихло…

А утром они стояли на Дерибасовской в густой заполнившей ее толпе и вместе со всеми махали руками советскому танкисту, высокому худощавому парню, высунувшемуся из башни танка. На броне его тридцатьчетверки сидели автоматчики и перебрасывались с девушками веселыми шутками.

Потом Лена и Надя вернулись домой и связались со штабом. Лялюшко поздравил их и приказал ждать, когда за ними придет машина.

В полдень наконец-то примчался Миша.

— Где вы пропадали, девчонки? — закричал он. — Я вас повсюду искал! Только что встретил Ткачевича. Его немцы все-таки заставили погрузиться!..

— Он уехал? — ахнула Лена.

— Ну, ты и бестолковая!.. Как же он мог уехать, если я его встретил? Он вчера вечером пришел на морской вокзал, поставил для успокоения доктора Петри в каюту чемодан, а потом улучил момент, чтобы скрыться.

— А что в порту? Ты у него узнал?

— Он сказал, что эсэсовцы в самый последний момент сели на катер и хотели взорвать порт с моря. Но общего взрыва у них так и не получилось!

— Что же они взрывали ночью? — спросила Надя.

— Отдельные склады и причалы. Но многое все же сохранилось. А главное — город цел!

Да, им бы только радоваться, ведь все опасности позади, и рассвет они встретили в освобожденном городе… Но все же чего-то не хватало. Кончилось то, чем они до сих пор жили, что их сдружило за все эти долгие месяцы, что стало смыслом их существования…

— Ну что ж, девчата, скоро расстанемся, — грустно сказал Миша. — Может, в последний раз вместе…

Но они сами понимали, что их грусть преходящая, что день, последний для них, в то же время новый день. А за днем новым — будущее.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Однажды случай свел автора этих строк в Одессе с В. И. Ковалем, бывшим капитаном Одесского морского порта. Он вернулся в Одессу вместе с комиссаром порта М. И. Гильдиным на другой день после освобождения города.

— Когда мы осматривали порт, — рассказывал Василий Иванович, — то в голове Карантинного мола, у причала, обнаружили глубокий блиндаж, а в нем распределительный щит, к которому были присоединены провода от бункеров, наполненных взрывчаткой. Мы вызвали саперов, и они установили, что гитлеровцы готовились разрушить порт единовременным мощным взрывом. Но это им не удалось! Провода между многими бункерами оказались перерубленными. Разрозненные взрывы повредили отдельные причалы, но не сумели вызвать сильного сотрясения почвы, от которого могла бы пострадать Одесса…

В один из дней мы с Гильдиным, который до сих пор работает в управлении Черноморского пароходства, поехали на Карантинный мол посмотреть на блиндаж. Он сохранился.

Главный хранитель Одесского музея Морского флота СССР Э. А. Ашрафиан разыскал докладную записку командира роты минеров капитана Бурденко и дал мне из нее выписку.

Капитан Бурденко писал:

«За период разминирования Одесского порта с 17 мая по 29 июня 1944 года на территории порта собрано и потоплено в море 24 689 арт. снарядов, деформированных и разбросанных при взрыве эшелона. Собрано также и потоплено 987 авиабомб.

Тщательным изучением фактического материала нами установлено, что противник имел своей целью полное уничтожение порта, для чего им было завезено 180 тонн взрывчатых веществ».

Когда окончилась война, казалось, что мы всё знаем о подвиге народа, так много героев прославили себя, получив заслуженные боевые награды. О воинах, погибших в боях за Родину, слагались песни, о них рассказывалось в повестях и романах, им ставились памятники.

Проходили годы. Казалось, многое должно забыться, отойти в прошлое. Но этого не произошло. В историю Великой Отечественной войны вписываются все новые и новые имена героев, совершивших замечательные подвиги.

Подчас сложно установить, кто совершил подвиг: ведь многое делалось в глубокой тайне.

Кто те герои, кто в давнюю тревожную апрельскую ночь 1944 года, рискуя жизнью, помешали гитлеровцам осуществить чудовищный план?

Долгое время это оставалось неизвестным. Первая нить попала автору в руки, когда он прочитал в «Черноморской коммуне» сообщение доцента Я. М. Штернштейна, в котором рассказывалось о группе Елены Бутенко, действовавшей в Одесском порту в годы войны.

Вскоре при его помощи удалось встретиться с Леной Бутенко, Мишей Ильянковым и Александром Васильевичем Ткачевичем. Эта группа военных разведчиков, активно действовавшая в порту, по условиям конспирации прямо не была связана с подпольем. Однако установлено, что в ту памятную ночь, когда над портом и Одессой нависла угроза, многие подпольщики, рискуя жизнью, также резали провода, соединяющие бункера. Поэтому впоследствии у одних и тех же причалов было обнаружено по нескольку обрывов кабелей.

В восстановлении событий нельзя было полагаться только на воспоминания. Факты потребовали серьезной документальной проверки. Так родилась эта повесть.

Как же сложились судьбы Лены Бутенко и ее товарищей после войны? Лена работает в Приморском районном комитете Красного Креста; Миша Ильянков — доцент, научный работник; Надя Зайцева — сотрудник сберкассы Братского района. Как видим, бывшие разведчики посвятили себя самым мирным занятиям.

Нужно сказать и еще об одном.

В течение многих лет считалось, что одесское подполье, как единая организация, было разгромлено гитлеровцами вскоре после начала оккупации города.

Однако большая исследовательская работа, проведенная Одесским обкомом партии, помогла установить, что одесские патриоты до самого освобождения города Советской Армией активно боролись с оккупантами под руководством подпольного обкома партии. Не все героические эпизоды этой борьбы и не все имена еще известны.

Поиски будут продолжаться.

Игорь Голосовский