— Послушаю, — заинтересовался Толстой. — Обязательно послушаю. Садитесь-ка за стол. Стоя только речи хорошо произносить.
Он вышел из комнаты. Женщина в белом передничке покрыла стол скатертью, принесла вазочки с пирожными и конфетами, расставила чашки.
Алексей Николаевич вернулся с трубкой в руках, раскурил ее и поднял глаза на Шурика:
— Рассказывай, начальник штаба, жду.
Рассказывали все вместе, и ребята, и Виктор, дополняли друг друга, вспоминали подробности, весело смеялись. Толстой слушал, не перебивая их вопросами, и глядел то задумчиво, то добродушно посмеиваясь.
Потом пили кофе и Алексей Николаевич шутливо говорил мальчикам, что неприлично оставлять на столе пирожные и конфеты. Он расспрашивал у Виктора про Гришку и Афоню, у ребят — про их родителей и про школу.
На прощанье Алексей Николаевич подарил каждому члену штаба новенькую книгу в нарядном переплете.
— Ну что ж, мальчики, — сказал он, — спасибо… Не в пробке суть… Спасибо за любовь к литературе, к книгам… Очень вы меня порадовали.
Как только вышли на улицу, Шурик заглянул в книгу и на первом, заглавном листе увидел четкую надпись:
«Александру Орехову. За смелость и честность на всю жизнь. Алексей Толстой».
С, тех пор прошло много лет. Шурик давно уже стал взрослым человеком. Много у него разных книг, но по-прежнему дороже всех ему эта книжка, оставшаяся на память о встрече с замечательным советским писателем.
Глава VIБОЕЦ ОРЕХОВ
Прошел еще один год, и восьмой класс остался позади. Снова открылась безбрежная даль летних каникул, простор долгих месяцев свободы от школьного расписания. Планов на лето было много, и они не имели ничего общего с теми фантастическими проектами, которые обычно одолевали Шурика в прежние годы. Они теперь и назывались солидно, совсем как в отчетах на комсомольских собраниях: «мероприятия».
Первым таким мероприятием была поездка на Ладожское озеро. К ней готовились давно и старательно. Павел Петрович, опытный рыболов и охотник, любил повторять:
— Не покупай того, что можешь сделать сам.
Поэтому по вечерам они мастерили жерлицы, похожие на детские рогатки, прозрачные поводки, поплавки, грузики. Всё это вместе с крючочками разной величины, лесками отменной прочности, блеснами занимало свое место в объемистом охотничьем рюкзаке. В особом чехольчике разместились две складные удочки и красавец спиннинг — тонкий, гибкий, клеенный из бамбука.
Решено было поехать рыбачить с субботы на воскресенье и попутно разведать квартиру для дачи.
Как всегда, во время сборов в дорогу, верх одержала Елена Николаевна. Она напихала в вещевые мешки столько консервов, теплых носков и свитеров, что Павел Петрович и Шурик, взвалив их на плечи, стали похожими на верблюдов.
Только в вагоне поезда, когда рюкзаки были заброшены на верхние полки, Шурик вздохнул всей грудью, и почувствовал, как хорошо жить на свете.
— Мама знает, что делает, — усмехнулся Павел Петрович, — потаскаешь такой мешок на горбу, тогда только и узнаешь, как сладко отдыхать. Располагайся на средней полке и поспи, ехать далеко.
Шурику вовсе не хотелось спать. В вагоне пахло путешествиями и приключениями. Пыль дальних дорог лежала на его окнах. В потемневшие стены въелся табачный дым и дыхание многих людей, переезжавших с места на место.
Еще вагон стоял и паровоз не подавал никаких признаков жизни, а все вчерашние дела уже представлялись в давным-давно прошедшем времени. И у каждого, кто входил в этот вагон, Шурик замечал на лице такое же выражение, какое бывает у мальчишек, когда они в субботу покидают школу, — и радость освобождения от утомительных занятий, и ожидание чего-то очень хорошего от воскресного дня.
Почти все пассажиры были одеты по-походному — в русские сапоги, в брюки и гимнастерки, хотя и потертые, но так ловко подтянутые, что они казались красивей новых.
Беседа между рыболовами завязывалась без всяких предисловий, как между сослуживцами. О рыбах они разговаривали, словно о старых знакомых. Каждый терпеливо слушал соседа и ждал своей очереди, чтобы рассказать о неслыханной щуке величиной с акулу.
Шурик скоро устал и растянулся на просторной полке.
Старенький вагон катился по рельсам, кряхтя, вздрагивая и поскрипывая, точно жалуясь на свою беспокойную жизнь.
Но от этого кряхтенья особенно уютно лежалось и думалось.
Шурик вспомнил, как он когда-то ехал со Славиком в Москву, чтобы спасать челюскинцев…
Удивительно, как всё меняется. То, что казалось раньше таким правильным и легко достижимым, сейчас выглядит глупым и смешным. Как они хотели копеечный налог провести… Все это детские выдумки. Другими путями нужно идти к приключениям. Вот через два года школа будет окончена, и Виктор возьмет его к себе на службу. И он будет преследовать преступников и на поезде, и на пароходе… Надо будет на всякий случай и самолетом научиться управлять. Вот бы как Чкалов! Р-раз — ив Америку, в пампасы. Преступник убегает на диком коне. Не уйдет! Шурик уже приготовил лассо. Прямо с самолета — р-раз!..
Внизу чему-то громко смеялись рыболовы, но Шурик уже их не слышал.
Дом старого рыбака Романыча, с которым Павел Петрович был знаком издавна, стоял на крутом косогоре, на самом берегу Ладоги. Когда Шурик на рассвете вышел из темных сеней во двор, у него даже голова закружилась от пахучего ветра, от блеска воды, от густой синевы чистого неба.
На заборе у сарая висели сети и сушились хитро сплетенные корзины с прилипшими рыбьими чешуйками, сверкавшими на солнце, как серебряные гривенники. А внизу, у самых ног, лежало озеро, огромное, как океан. По сравнению с ним всё казалось игрушечным: и башня маяка, и белый пароходик, дымивший вдали коротенькой трубой, и чайки, кружившие над темно-зеленой гладью, как бабочки над высокой травой.
И поразительней всего была тишина. Раскатистый голос далекого петуха, лязг колодезной цепи и даже воробьиное чириканье, каждый звук возникал отдельной музыкальной фразой, тут же тонувшей в бездонной тишине раннего утра.
Шурик не сразу заметил отца, вышедшего из дома.
Павел Петрович стоял в рубахе с засученными рукавами, с открытой грудью и тонкими русыми волосами, вихрившимися на высоко поднятой голове. Он смотрел на озеро чуть прищуренными глазами и улыбался вода, чайкам, тишине. Шурик оглянулся и не узнал отца. Никогда в городе не видел Шурик его таким молодым. Никогда не видел такой улыбки.
Встретив взгляд сына, Павел Петрович положил ему на плечи большие теплые руки.
— А ты говоришь!.. Пошли завтракать, пора собираться.
Самого Романыча дома не было, он уехал по делам в Ленинград, и принимала гостей его жена Любаша — маленькая, смешливая женщина с добрыми глазами и руками, не знавшими покоя. Она всё время что-нибудь делала — чистила, мыла, убирала, и ни разу не увидел ее Шурик сидящей и отдыхающей. Шурика она, видимо, считала ребенком и докучала такой унизительной заботой, от которой даже маму удалось давно отучить.
Пока гости приканчивали сковородку с толстой в два пальца яичницей, Любаша готовила удочки, сачки, банки и приговаривала:
— Тут вам и мотыль, и шитик, и горох. У нас на Ладоге червей не богато — песок да камни, да Романыч для вас постарался, навозных накопал, один в одного. Гляди-ка какой артист, так и пляшет.
Подцепив двумя пальцами длинного перепачканного землей червя, Любаша издали показала его Шурику. Червяк действительно был боевой, — он извивался и забрасывал хвост, словно с досады хотел завязаться узлом.
— Рыбка спасибо скажет, — засмеялась Любаша, бросая червяка в банку.
Всё снаряжение снесли в лодку. Это была настоящая ладожская ладья с высоко поднятыми, одинаково заостренными носом и кормой, быстрая на ходу, поворотливая и устойчивая на любой волне. Пока ее отвязывали и усаживались, Любаша давала последние наставления:
— Как проедете мысок, а за ним камыш, потом протока и опять камыш, так в том камыше Романыч палок для жерлиц понатыкал. Щука-то сейчас по заводинкам малька гоняет…
Лодка была уже далеко от берега, а Любаша всё еще что-то говорила, глядя в их сторону из-под локтя поднятой руки.
Павел Петрович греб не спеша, плавно занося длинные весла и уверенными рывками отталкиваясь от воды.
— Доставай-ка блесну, попробуй ловить на спиннинг, как на дорожку… Матовую бери, — небо ясное, вода светлая. Это осенью, в дождь, тогда лучше с блеском выбирать, чтобы заметней была.
Позвякивают уключины. Урчит вода под лодкой. Ветер, забравшись под рубаху, раздул ее пузырем. Медленно вращается катушка спиннинга, выпуская тонкую натянувшуюся жилку.
Больше всего боится Шурик, чтобы за блесну не ухватилась такая огромная рыбина, которая вытащит его из лодки вместе со спиннингом. Обеими руками держится он за пробковый конец удилища и со страхом ждет первого рывка.
Всё случилось почти так, как он и ожидал. Кто-то ухватился за блесну и со всей силы потянул Шурика к себе. Он подался назад и зажал рукой катушку. Она больно ударила по пальцам и с веселым треском начала разматываться.
— Папа! Щука!
Павел Петрович притормозил лодку, посмотрел на леску и спокойно ответил:
— Зацеп. Я подам назад, а ты наматывай.
Лодка шла назад так же хорошо, как и вперед. Леска укорачивалась, но по-прежнему крепко удерживалась на глубине. Подъехали поближе, и в прозрачной воде Шурик увидел груду камней.
— Рыба так не берет, — объяснял Павел Петрович, освобождая блесну из щели в камнях. — Если намертво схватила, значит или коряга, или камень… Сматывай, сейчас будем живца ловить.
В камышах солнце припекало сильнее. Остро пахло водорослями.
— Доставай поводки-невидимки, — командовал Павел Петрович. — От поплавка до крючка оставь сантиметров семьдесят… Вот так… Поплюй на червячка…
Шурик следил за каждым движением отца и старательно ему подражал. Но поводки выскальзывали из рук, крошечный крючочек норовил зацепить за штанину, а червяк долго и успешно сопротивлялся, решив, должно быть, что лучше умереть в лодке, чем быть проглоченным рыбой.