– Не сделаешь ли ты это, – сказала она, – для меня?
– Нет, – прорычал он глубоким голосом, – я не могу обещать тебе больше никогда не нападать на городских жителей там, в долине. Как иначе я бы жил, если бы не отбирал у жирных городских свиней то, что наполняет нашу кладовую?
– Нет, – сказала баронесса, – ты мог бы жить так, как живут другие, ведь не все грабят горожан, как ты. Увы! Когда-нибудь с тобой случится несчастье, и если тебя убьют, что тогда станет со мной?
– Фу, – сказал барон, – оставь свои глупые страхи.
Но он мягко положил грубую волосатую руку на голову баронессы и погладил ее светлые волосы.
– Ради меня, Конрад, – прошептала жена.
Последовала пауза. Барон сидел, задумчиво глядя в лицо баронессы. Еще мгновение, и он мог бы пообещать то, о чем она просила; еще мгновение, и он, возможно, был бы избавлен от всех горьких бед, которые последовали за его решением. Но этому не суждено было сбыться.
Внезапно резкий звук нарушил тишину, превратив ее в мешанину звуков. Дон! Дон! – это был большой сигнальный колокол с Башни Мельхиора.
Барон вздрогнул от этого звука. Он посидел минуту или две, вцепившись рукой в подлокотник, словно собираясь встать, но так и не поднялся с кресла.
Все остальные шумно поднялись из-за стола и теперь стояли, глядя на него, ожидая его распоряжений.
– Ради меня, Конрад, – повторила жена.
Дон! Дон! – снова зазвонил колокол.
Барон сидел, опустив глаза в пол и мрачно хмурясь. Баронесса обеими руками взяла его руку.
– Ради меня, – умоляла она, и в ее глазах стояли слезы. – Не уходи на этот раз.
Снаружи донесся стук лошадиных копыт по вымощенному камнем двору, и те, кто находился в зале, стояли, удивляясь тому, что барон медлит. В этот момент открылась дверь, и вошедший протиснулся мимо остальных, это был Одноглазый Ганс. Он подошел к своему хозяину и, наклонившись, что-то прошептал ему на ухо.
– Ради меня, – снова взмолилась баронесса, но чаша весов уже качнулась.
Барон тяжело отодвинул кресло и поднялся на ноги.
– Вперед! – проревел он громовым голосом, и в ответ раздались бурные крики, громко топая, прошел он по залу и вышел в открытую дверь.
Баронесса закрыла лицо руками и заплакала.
– Ничего, моя птичка, – успокаивала ее няня, старая Урсела, – он вернется к тебе, как возвращался раньше.
Но бедная молодая баронесса продолжала плакать, спрятав лицо в ладонях, потому что он не выполнил ее просьбу.
Бледное молодое лицо, обрамленное светлыми волосами, смотрело во двор из окна наверху; но если барон Конрад Дракенхаузенский и видел его из-под забрала своего сверкающего шлема, то не подал виду.
– Вперед! – снова крикнул он.
Внизу прогремел подъемный мост, и они поскакали прочь, сквозь серую пелену дождя, стуча копытами и звеня доспехами.
Прошел день, наступил вечер, баронесса со своими прислужницами сидела у пылающего камина. Все болтали и смеялись, кроме прекрасной молодой баронессы и старой Урселы, одна сидела и все прислушивалась, другая сидела, подперев подбородок ладонью, молча наблюдая за своей молодой хозяйкой.
Настала ночь, серая и холодная, и вот вдруг снаружи, за стенами замка, раздались чистые звуки горна. Молодая баронесса вздрогнула, и ее бледные щеки вспыхнули.
– Прекрасно, – сказала старая Урсела, – рыжий лис снова возвращается в свою нору, и ручаюсь, он несет в зубах жирного городского гуся; теперь у нас будет прекрасная одежда, а на твоей красивой шее появится еще одна золотая цепочка.
Молодая баронесса весело рассмеялась.
– На этот раз, – сказала она, – я предпочту нитку жемчуга, похожую на ту, что носила моя тетя и которая была у меня на шее, когда Конрад впервые увидел меня.
Они поскакали прочь, стуча копытами и звеня доспехами
Минута проходила за минутой; баронесса сидела, нервно поигрывая браслетом из золотых бусин на запястье.
– Как долго его нет, – сказала она.
– Да, – отозвалась Урсела, – но это же не дружеская беседа с родней.
Пока она говорила, в коридоре снаружи хлопнула дверь, и по каменному полу зазвенели шаги. Лязг! Лязг! Лязг!
Баронесса поднялась на ноги, ее лицо просияло. Дверь открылась; румянец радости исчез, и лицо стало бледнеть. Одной рукой она вцепилась в спинку скамьи, на которой сидела, а другую крепко прижала к боку.
В дверях стоял Одноглазый Ганс, и черная беда читалась на его лице; все смотрели на него в ожидании.
– Конрад, – прошептала наконец баронесса. – Где Конрад? Где твой хозяин? – и даже губы ее побелели, когда она говорила.
Одноглазый Ганс ничего не ответил.
В этот момент в коридоре послышались мужские голоса и шарканье ног, несущих тяжелый груз. Шаги приблизились, и Одноглазый Ганс отступил в сторону. Шестеро мужчин с трудом протиснулись в дверной проем, неся носилки, на которых лежал благородный барон Конрад. Горящий факел, вставленный в железную скобу на стене, вспыхнул ярче от потока воздуха из открытой двери, и свет упал на белое лицо и закрытые глаза, и на доспехе стало видно большое красное пятно, и это не была ржавчина.
Вдруг Урсела резко, пронзительно вскрикнула:
– Держите ее, она падает!
Это она о баронессе.
Затем старуха свирепо повернулась к Одноглазому Гансу.
– Дурак! – воскликнула она. – Зачем ты принес его сюда? Ты убил свою госпожу!
– Я не знал, – глупо сказал Одноглазый Ганс.
Глава IIIКак барон пошел за шерстью, а вернулся стриженым
Но барон Конрад не умер. День за днем он лежал на своей жесткой кровати, то бормоча бессвязные слова в рыжую бороду, то яростно бредя в лихорадке, вызванной раной. Но вот он очнулся и посмотрел вокруг.
Он повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую; там сидели Черный Карл и Одноглазый Ганс. Двое или трое других слуг стояли у большого окна, выходившего во внутренний двор, тихо шутили и смеялись, а один лежал на тяжелой дубовой скамье, стоявшей у стены, и храпел во сне.
– Где ваша госпожа? – спросил барон через некоторое время. – И почему она сейчас не со мной?
Человек, лежавший на скамейке, вздрогнул при звуке его голоса, а те, кто стоял у окна, поспешили к его постели. Но Черный Карл и Одноглазый Ганс переглянулись, и ни один из них не произнес ни слова. Барон увидел этот взгляд и уловил его смысл, отчего приподнялся на локте, но тут же снова со стоном откинулся на подушку.
– Почему вы не отвечаете? – сказал он наконец глухим голосом, а затем обратился к Одноглазому Гансу. – У тебя что, дурак, нет языка, что ты стоишь, разинув рот, как рыба? Отвечай, где твоя госпожа?
– Я… я не знаю, – пробормотал бедный Ганс.
Некоторое время барон лежал молча, переводя взгляд с одного лица на другое, затем снова заговорил.
– Как долго я здесь лежу? – спросил он.
– Неделю, господин барон, – сказал мастер Рудольф, управитель, который только что вошел в комнату и теперь стоял у кровати рядом с другими.
– Неделю, – тихо повторил барон, а затем обратился к мастеру Рудольфу. – И часто ли баронесса была рядом со мной за это время?
Мастер Рудольф колебался.
– Отвечай мне, – резко сказал барон.
– Не… нечасто, – нерешительно сказал мастер Рудольф.
Барон долго лежал молча. Наконец он провел руками по лицу и задержал их там на минуту, затем внезапно, прежде чем кто-либо понял, что он собирается сделать, приподнялся на локте, а потом сел на кровати. Свежая рана раскрылась, на льняных бинтах появилось и расплылось темно-красное пятно; лицо барона казалось осунувшимся и изможденным, а глаза дикими и налитыми кровью. Он сидел, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, на лбу его выступили крупные капли пота.
– Мои туфли, – хрипло приказал он.
Мастер Рудольф шагнул вперед.
– Но, господин барон, – начал он и осекся, потому что барон так взглянул на него, что у того язык не повернулся продолжать.
Ганс увидел этот взгляд своим единственным глазом. Он опустился на колени и, пошарив под кроватью, достал пару мягких кожаных туфель, которые надел барону на ноги, а затем затянул ремешки выше подъема.
– Подставь плечо, – сказал барон. Он медленно поднялся на ноги и, преодолевая боль, так сжал плечо Ганса, что тот поморщился. Мгновение он стоял, как будто собираясь с силами, затем упрямо двинулся вперед.
В дверях он на мгновение остановился, словно охваченный слабостью, и там его встретил мастер Николас, его двоюродный брат, ибо управитель послал одного из слуг сообщить старику о намерениях барона.
– Вернись, Конрад, – сказал мастер Николас. – Тебе рано выходить.
Барон ничего не ответил, только взглянул на него налитыми кровью глазами и стиснул зубы. Затем продолжил свой путь.
Он медленно, с трудом прошел по длинному коридору, остальные молча следовали за ним, затем шаг за шагом поднялся по крутой винтовой лестнице, время от времени приваливаясь к стене. Так он добрался до длинного и мрачного прохода, освещенного только светом маленького окошка в дальнем конце.
Он остановился у двери одной из комнат, выходившей в этот коридор, постоял мгновение, затем толкнул ее.
Внутри никого не было, кроме старой Урселы, которая сидела, тихонько напевая, у камина со свертком на коленях. Она не видела барона.
– Где твоя госпожа? – глухо спросил он.
Она сидела, тихонько напевая, у камина со свертком на коленях
Старая нянька, вздрогнув, подняла глаза.
– Господи, благослови нас, – воскликнула она и перекрестилась.
– Где твоя госпожа? – повторил барон тем же хриплым голосом и, не дожидаясь ответа, спросил. – Она умерла?
Старуха с минуту смотрела на него, моргая слезящимися глазами, а потом вдруг разразилась пронзительным, протяжным воплем. Барону не нужно было другого ответа.
Словно в ответ на плач Урселы, из свертка, лежавшего у нее на коленях, донесся тонкий жалобный писк.
При этом звуке кровь бросилась в лицо барону.