– Мы раскололи орех, а вот и ядрышко, – сказал один из них, стоявший позади остальных, и раздался оглушительный хохот.
Но жестокое лицо вооруженного рыцаря не расплылось в улыбке, он вошел в комнату и тяжело положил железную руку на плечо мальчика.
– Это ты молодой барон Отто? – спросил он резким голосом.
– Да, – ответил мальчик, – но не убивай меня.
– Мы раскололи орех, а вот и ядрышко
Рыцарь не ответил ему.
– Принесите веревку, – сказал он, – и уберите старую ведьму.
Ослабить безумную хватку бедной старой Урселы, вцепившейся в своего молодого хозяина, удалось, только когда за дело взялись двое. Затем с хохотом они потащили ее прочь, а она кричала, царапалась и отбивалась кулаками.
Отто заломили руки за спину и скрутили тетивой. Затем, толкая и пихая, вывели из комнаты и потащили по коридору, теперь ярко освещенному пламенем, которое ревело и трещало снаружи. Его повели вниз по крутой лестнице, на которой он трижды спотыкался и падал под взрывы хохота. Наконец они вышли на открытый двор. Зрелище было жуткое, но Отто ничего не видел, его голубые глаза смотрели куда-то вдаль, а губы тихо шевелились в молитве, которой его выучили добрые монахи Санкт-Михаэльсбурга, потому что он думал, что его собираются убить.
По всему двору ревело, трещало и гудело пламя. Четыре или пять фигур лежали тут и там, безмолвные при всем этом блеске и шуме. Жар был таким сильным, что вскоре Отто и его сопровождающие вынуждены были вернуться в укрытие у больших ворот, где в немом ужасе сгрудились пленницы под охраной троих или четверых мужчин из Труц-Дракена.
Среди пленных был только один мужчина, бедный, старый, полуслепой мастер Рудольф, управитель, который, дрожа, скорчился среди женщин. Они подожгли Башню Мельхиора, и теперь внизу полыхал огонь. Из окон наверху черными облаками валил дым, но сквозь пламя и дым все равно раздавался тревожный звон. Все выше и выше поднималось пламя; струйка огня побежала по висевшей высоко в воздухе постройке. На крыше вспыхнуло яркое пламя, но колокол продолжал громко звонить. Вскоре те, кто наблюдал снизу, увидели, как здание покачнулось и просело; облако искр с грохотом взлетело вверх, как будто к самим небесам, и колокол Башни Мельхиора умолк навсегда. Все, видевшие это, ахнули и завопили.
– Вперед! – крикнул барон Генри, и они понеслись через ворота и подъемный мост, оставляя позади Дракенхаузен, пылающий на фоне предрассветных сумерек.
Глава VIIIВ доме врага дракона
Высокая, узкая, мрачная комната; никакой мебели, кроме грубой скамьи, голый каменный пол, холодные каменные стены и мрачный сводчатый потолок над головой; длинная, узкая щель окна высоко в стене, сквозь железные прутья Отто видел небольшой клочок голубого неба, а иногда проносящуюся ласточку. Такова была тюрьма маленького барона в Труц-Дракене. Прикрепленные скобами к стене, висели две тяжелые цепи с зияющими оковами на концах. Они были покрыты толстым слоем ржавчины, и красное пятно ржавчины виднелось на стене внизу, где они висели, как застывшие струйки крови. Маленький Отто вздрагивал, когда его взгляд падал на них; неужели они предназначены для меня, думал он.
Ничего не было видно, кроме единственного клочка голубого неба высоко в стене. Ни звука извне не было слышно в этом мрачном каменном каземате, потому как окно было пробито во внешней стене, а земля и ее шумы лежали далеко внизу.
Внезапно вдалеке хлопнула дверь, послышались шаги людей, идущих по коридору. Они остановились перед камерой Отто; он услышал звон ключей, а затем громкий скрежет одного из них, вставленного в замок тяжелой дубовой двери. Лязгнул ржавый засов, дверь открылась, за ней стоял барон Генрих, уже не в доспехах, а в длинном черном плаще, доходившем почти до пола, талию его охватывал широкий кожаный пояс, с которого свисал короткий тяжелый охотничий меч.
С бароном был еще один человек, парень с неприятным лицом, одетый в кожаную куртку, поверх которой была накинута короткая кольчуга.
Они постояли немного, глядя в комнату, а Отто, чье бледное лицо мерцало в полумраке, сидел на краю массивной деревянной скамьи, служившей ему постелью, глядя на них большими голубыми глазами. Затем они вошли и закрыли за собой дверь.
– Знаешь, почему ты здесь? – спросил барон низким, резким голосом.
– Нет, – сказал Отто, – не знаю.
– Правда? – спросил барон. – Тогда я скажу тебе. Три года назад добрый барон Фридрих, мой дядя, стоял на коленях в пыли и молил о пощаде твоего отца и получил вероломный удар, который убил его. Ты знаешь эту историю?
– Да, – сказал Отто, дрожа, – знаю.
– И ты не понимаешь, почему я здесь? – сказал барон.
– Нет, дорогой господин барон, не понимаю, – сказал бедный Отто и заплакал.
Барон постоял минуту или две, мрачно глядя на него, а маленький мальчик сидел, и по его бледному лицу текли слезы.
– Я скажу тебе, – произнес барон наконец, – я дал клятву, что пущу красного петуха в Дракенхаузен, причем дал ее дамам. Я дал клятву, что ни один Вельф, который окажется в моих руках, не сможет нанести такой удар, какой твой отец нанес барону Фридриху, и теперь я выполню и эту клятву. Возьми мальчика, Каспер, и держи его.
Когда человек в кольчуге шагнул к Отто, мальчик вскочил с места, и охватил колени барона.
– О, дорогой господин барон, – воскликнул он, – не причиняйте мне вреда! Я всего лишь ребенок, я никогда не причинял вам вреда! Не причиняйте мне вреда!
– Убери его, – резко сказал барон.
Парень наклонился и, ослабив хватку Отто, несмотря на сопротивление и крики, оттащил мальчишку к скамье, следуя указаниям хозяина.
Барон Генрих и его подручный вышли из камеры, тщательно закрыв за собой дубовую дверь. В конце коридора барон обернулся:
– Пусть мальчишке пришлют лекаря, – сказал он. А потом повернулся и пошел прочь.
Отто лежал на жесткой скамье в своей камере под лохматой медвежьей шкурой. Его лицо было бледнее и тоньше, чем когда-либо, под глазами темнели круги. Он смотрел в сторону двери, потому что снаружи слышался шум, как будто кто-то возился с замком.
С того ужасного дня, когда барон Генрих приходил к нему в камеру, только двое посещали Отто. Одним из них был парень, который в тот раз сопровождал барона, Отто помнил, что его звали Каспер. Он приносил мальчику простую еду: хлеб, мясо и воду. Другим посетителем был лекарь, худощавый маленький человечек с добрым морщинистым лицом и болтливым языком, который, помимо того, что перевязывал раны, останавливал кровотечения, ставил пиявки и пользовал своими простыми лекарствами больных в замке, выполнял обязанности брадобрея барона.
– И ты не понимаешь, почему я здесь?
Барон оставил ключ в замке двери, чтобы эти двое могли входить, когда потребуется, но Отто знал, что сейчас кто-то другой неуверенно орудует ключом, пытаясь повернуть его в ржавом, громоздком замке. Наконец засов отодвинулся, наступила пауза, а затем дверь приоткрылась, и Отто показалось, что он видит, как кто-то заглядывает снаружи. Мало-помалу дверь открылась еще шире, наступила еще одна пауза, а затем в комнату бесшумно прокралась стройная, похожая на эльфа маленькая девочка с прямыми черными волосами и блестящими черными глазами.
Она стояла у двери, приложив палец ко рту, и смотрела на мальчика, лежавшего на скамье, а Отто, со своей стороны, лежал, с удивлением глядя на маленькое сказочное существо.
Видя, что он не сделал никакого знака или движения, девочка подошла немного ближе, а затем, после минутной паузы, осмелела еще чуть, пока, наконец, не остановилась в нескольких шагах от того места, где он лежал.
– Ты барон Отто? – спросила она.
– Да, – ответил Отто.
– Фу! – сказала она. – Вот так так! Я-то думала, что ты большой и высокий парень, а оказалось, ты маленький мальчик, не старше Макса, который пасет гусей. – Затем, после небольшой паузы добавила: – Меня зовут Паулина, а мой отец – барон. Я слышала, как он рассказывал о тебе моей матери, и мне захотелось прийти сюда и самой увидеть тебя. Ты болен?
– Да, – сказал Отто, – болен.
– Это мой отец сделал тебе больно?
– Да, – сказал Отто, и его глаза наполнились слезами.
Маленькая Паулина некоторое время стояла, серьезно глядя на него.
– Мне жаль тебя, Отто, – сказала она наконец. От этой детской ее жалости он вдруг разрыдался.
Это был первый визит девочки, после этого она часто приходила в тюрьму Отто, который начал ждать ее изо дня в день, как единственное светлое пятно в окружающем мраке.
Сидя на краю его постели и глядя ему в лицо широко открытыми глазами, она часами слушала, как он рассказывал ей о своей жизни в далеком монастыре, о чудесных видениях бедного простака брата Иоахима, о книгах доброго настоятеля с их прекрасными картинками и обо всех монашеских историях и преданиях о рыцарях, драконах, героях и императорах древнего Рима, которые брат Эммануил научил его читать на исковерканной монашеской латыни, на которой они были написаны.
Однажды после того, как он закончил говорить, девочка долго сидела молча. Потом глубоко вздохнула.
– И все, что ты рассказываешь мне о священниках в их замке, действительно правда? – спросила она.
– Да, – сказал Отто, – все это правда.
– И они никогда не сражаются с другими священниками?
– Нет, – ответил Отто, – они ничего и не знают о сражениях.
– Подумать только! – сказала она.
А потом замолчала, размышляя о том, как все это удивительно, и о том, что в мире существуют люди, которые ничего не знают о насилии и кровопролитии, ведь за все восемь лет своей жизни она почти не покидала стен замка Труц-Дракен.
В другой раз они заговорили о матери Отто.
– И ты никогда не видел ее, Отто? – спросила девочка.
– Да, – сказал Отто. – Я иногда вижу ее во сне, и ее лицо всегда сияет так ярко, что я знаю, что она ангел; потому что брат Иоахим часто видел прекрасных ангелов и говорил мне, что их лица всегда сияют. Я видел ее в ту ночь, когда твой отец причинил мне такую боль, что я не мог заснуть, и мне казалось, что голова вот-вот расколется на части. Потом она подошла, наклонилась надо мной и поцеловала в лоб, после этого я заснул.