г улепетнуть мгновенно к себе домой».
— Ну что же? Покончил ты со своими размышлениями? — спросил Коркоран. — Луизон может потерять терпение.
— Но, господин, — возразил индус, — если я вас приведу во дворец государя Голькара с тигрицей, следующей по пятам за вами, или, увы, лучше сказать за моими пятами, то Голькар прикажет отрубить вам голову.
— Ты так полагаешь?
— Полагаю ли я! Еще бы не быть в этом уверенным. Ведь Голькар не приступает к вечерней молитве, пока не посадит на кол пять или шесть человек в течение дня.
— Ах! Так вот что? Этот Голькар мне нравится… Я принял окончательное решение, посмотрим, кто из нас двух посадит один другого на кол.
— Но, господин, он неизбежно, прежде всего, посадит меня.
— Однако довольно, поговорили! Иди вперед, а иначе будешь иметь дело с Луизон.
Эта угроза придала энергию индусу. Да и, кроме того, он вовсе не был уверен в том, что Голькар посадит его на кол, а между тем в десяти вершках расстояния от себя он видел когти и зубы Луизон.
В силу этого он снова обратился с молитвою к Браме, «Отцу всех тварей», и быстро зашагал по направлению к дворцу, Коркоран шел вслед за ним, а около него весело подпрыгивала Луизон, ласкаясь, как борзая собака. Благодаря такой свите Коркоран без труда вошел во дворец. Все уходили подальше от него. Но когда они подошли к подножию той башни, в которой находился Голькар с дочерью, индус решительно отказался следовать далее, сказав:
— Господин! Если я поднимусь вместе с вами, смерть моя неизбежна. Прежде чем мне удастся произнести хотя бы одно слово в свое оправдание, голова моя будет уже отрублена. Вы также господин, если будете настаивать на осуществлении вашего дерзкого намерения…
— Хорошо, хорошо! — возразил Коркоран. — Голькар вовсе не такой злой, как ты говоришь, и я уверен, что он ни в чем не откажет моей подруге Луизон. Что касается тебя, это иное дело!
— Господин! — смиренно отвечал индус. — Да будут с вами Брама и Будда!
После этих слов он быстро исчез. Коркоран поднялся тотчас вверх башни, куда вела лестница в двести шестьдесят ступеней, к самой террасе, где сидел государь Голькар с дочерью, безмолвно всматриваясь в долину Нербуды.
Луизон шла впереди своего господина и первая появилась на террасе. При виде ее испугавшаяся Сита громко крикнула от ужаса, и Голькар, быстро вскочив, выхватил револьвер из-за пояса и выстрелил в Луизон.
По счастью, пуля в нее не попала, а сплющилась, коснувшись стены, и рикошетом контузила руку Коркорана, шедшего за тигрицею.
— Вы погорячились, государь Голькар! — воскликнул капитан, находя совершенно естественным все происшедшее, и поспешно добавил: — Ici, Луизон!
Это было очень кстати, потому что тигрица хотела было броситься на выстрелившего в нее.
— Ici, дитя мое! Вот так, хорошо!.. Ложись у ног моих!.. Отлично!.. А теперь поползи, заяви почтение принцессе… Не бойтесь ничего, ваше высочество! Луизон кротка как овечка… Она ползет, чтобы испросить у вас прощения за причиненный вам испуг. Иди, Луизон, иди, моя дорогая, проси прощения у этой прелестной принцессы…
Луизон повиновалась, и успокоенная Сита слегка погладила ее рукою, что, по-видимому, очень польстило тигрице.
Однако Голькар, по-прежнему стоя готовый к защите, спросил высокомерным тоном:
— Кто вы такой? Каким образом вы могли сюда проникнуть? Неужели мне уже изменили мои собственные рабы и предали меня англичанам?
— Государь! — почтительно ответил Коркоран. — Вы не преданы, и если есть за что благодарить Господа после Его милости создать меня бретонцем и назвать меня Коркораном, так это в особенности за то, что Он не создал меня англичанином.
Голькар, не отвечая ему, взял в руку маленький серебряный молоточек и ударил им по гонгу; однако на этот зов никто не явился.
— Государь Голькар, — сказал улыбаясь Коркоран, — никто вас не услышит, так как, увидя Луизон, все разбежались. Но будьте спокойны, Луизон — девочка хорошо воспитанная и умеет себя вести как следует… А теперь позвольте спросить, государь, какой измены вы опасаетесь?
— Если вы не англичанин, то к какой же вы нации принадлежите и откуда вы приехали?
— Государь! — отвечал Коркоран. — В этом необъятном мире имеются два рода людей, или, если сказать иначе, два главных племени, не считая ваше племя, это французы и англичане, относящиеся друг к другу как собака к волку, как тигр к буйволу и как пантера к гремучей змее. Оба эти племени, племена жадные, одно жаждет похвал, а другое денег, но оба они одинаково воинственны и всегда готовы, не будучи приглашенными, вмешиваться в чужие дела. Я принадлежу к первой из называемых мною рас, то есть французской, и называюсь я капитан Коркоран…
— Как? — прервал его Голькар. — Так вы тот самый знаменитый капитан, командовавший бригом «Сын Бури»?
— Знаменитый или нет, я это не знаю, но действительно то, что я капитан Коркоран! — отвечал наш друг.
— Значит, это на вас около Сингапура напали двести человек малайских пиратов, которых вы, имея всего человек семь команды, швырнули за борт?
— Да, это был действительно я! Но каким образом вы могли все это узнать?
— Все это было напечатано в Бомбай Таймзе. Ведь эти канальи, англичане, всегда первыми узнают обо всем, что происходит на океане, и даже в течение некоторого времени они пытались уверить, что этот подвиг был совершен англичанином, так как Коркоран англичанин.
— Англичанин! Я — англичанин! — с глубоким негодованием воскликнул капитан.
— Но им недолго удалось вводить в заблуждение. Как вам это, вероятно, известно, двенадцать человек из этих гнусных негодяев малайцев были повешены… Однако тринадцатому из захваченных удалось бежать в тот момент, когда его вели к виселице; он проскользнул в улице Сингапура и там некоторое время скрывался и вслед за тем нашел возможность на китайском судне отправиться в Калькутту, а оттуда явился искать убежище здесь у меня. Это индус-магометанин. Он мне рассказал, каким образом он встретился лицом к лицу с вами и… да вот… смотрите… он сам сюда пришел…
Действительно, в этот самый момент раб появился на пороге террасы. Это был человек высокого роста, хорошо сложенный и даже красивый, но с худощавыми руками и ногами, обещавшими проворство, но не силу.
При виде Коркорана, а в особенности Луизон, страшно зарычавшую, раб хотел было бежать, но Голькар приказал ему остаться, крикнув:
— Али!
— Что прикажете, государь?
— Всмотрись хорошенько в этого белого человека. Знаешь ли ты его?
Али с крайне нерешительным видом подступил ближе и, едва взглянув на Коркорана, воскликнул:
— Государь! Это он самый!
— Кто же он?
— Капитан корабля! А это она! — добавил он, указывая на тигрицу. — Господин! Господин, не губите меня!
— Хорошо! — весело возразил Коркоран. — Мы с Луизон нисколько не злопамятны. Бог с тобой! Тебя хотели повесить, но ты своевременно высвободил голову из петли. Я к тебе никакой претензии не имею, и государь Голькар хорошо сделал, приняв тебя к себе на службу.
— Однако что значит весь этот шум и беспорядок, который я вижу отсюда происходящим в улицах Бхагавапура? Что это за крики, что это за выстрелы из ружей и этот барабанный бой?
— Государь! Вот именно потому я и осмелился явиться сюда, не будучи призван. Я пришел известить вас, что когда капитан Коркоран вышел на берег, его приняли за агента, посланного англичанами. Ваш бывший министр Рао тотчас распространил слух, что вы убиты выстрелом из револьвера и что английская армия в двух милях от города. Он поднял восстание в нескольких полках армии и провозгласил свои права на престол.
— Ах изменник! Я тотчас прикажу посадить его на кол! — воскликнул Голькар.
— Рао всех уверяет, что его поддерживают англичане, и уже приступил к осаде дворца.
— А! — воскликнул Коркоран. — Положение становится интересным!
До этого момента красавица Сита не произнесла ни слова, напряженно слушая. Но, видя какой опасности подвергался отец ее, она вскочила и, взволнованная подбежав к Коркорану, взяла его за руки, воскликнув, заливаясь слезами:
— О! Господин! Спасите его!
— Да разве я могу устоять против такой просьбы и слез в таких прелестных глазах? Государь Голькар, дайте мне тотчас же револьвер и хлыст… С этим оружием я за все ручаюсь и в особенности за изменника Рао.
Али тотчас же принес револьвер и хлыст, и немедленно вслед за тем Голькар, Коркоран и Али спустились вниз по ступеням лестницы, а Сита, оставшись в башне одна, пала на колени, вознося горячие молитвы Браме, и умоляла его о покровительстве ее защитникам.
Небольшое число солдат защищали вход во дворец и, по-видимому, готовились уже уступить усилиям толпы народа.
Три полка сипаев осаждали входы в крепость и неистово кричали. Рао, сидя на коне, командовал ими и всеми силами возбуждал их рвение. Со всех сторон свистели пули, и бунтовщики подвозили пушки, намереваясь уничтожить ворота.
Коркоран полагал, что при таком положении дела каждая минута была драгоценна.
— Отворите ворота! — крикнул он. — Я отвечаю за все.
Уверенный и решительный вид капитана внушил полное доверие Голькару. Он приказал отворить ворота, и это до такой степени изумило сипаев, опасавшихся засады, что они инстинктивно попятились назад. Ружейные выстрелы тотчас же замолкли, и на площади все стихло.
Коркоран громким голосом воскликнул:
— А где господин Рао?
— Вот я! — отвечал Рао, подъезжая к капитану верхом на лошади и окруженный своим штабом. — Вероятно, Голькар желает сдаться на условиях?
— Черт возьми! Вот бесстыдный наглец!
Вместе с тем капитан слегка свистнул, и на свист тотчас появилась Луизон.
— Моя дорогая, — обратился к ней капитан, — поди-ка сними с лошади этого негодяя, но не причиняя ему боли. Возьми его осторожно между нижней и верхней челюстями, ничего не ломая и не разрывая, и принеси мне его сюда… Ты меня хорошо поняла, дорогая…
Знаком он показал тигрице Рао, который тотчас же вздумал ускакать, но лошадь его взвилась на дыбы и начала брыкаться. Лошади штабных офицеров тоже выказали большое беспокойство. Офицеры повернули спины и в беспорядке бросились вскачь, сквозь ряды пехоты, очевидно опасаясь, чтобы Луизон не приняла кого-либо из них за изменника Рао, который тоже пожелал последовать их примеру, но судьба распорядилась иначе. Луизон уже вскочила на круп лошади; она схватила Рао зубами за пояс, и, соскочив на землю, как кошка, держащая в зубах мышь и не желающая ее тотчас задушить, тигрица положила Рао у ног капитана. Он был почти в обмороке.