Глава 12
Если бы кто-то поднялся в воздух над Бадахосом на новомодном воздушном шаре, он увидел бы нечто похожее на четверть зубчатого колеса, где старинный каменный замок на скале был бы гигантской ступицей, северная и восточная стена – спицами, встречающимися под прямым углом, а южная и западная стены смыкались в длинную кривую с семью башнями-зубьями.
Атаковать с севера невозможно: город построен на берегу Гвадианы, которая у Бадахоса шире, чем Темза у Вестминстера, а перейти ее можно только по древнему каменному мосту. Каждый ярд его простреливается пушками с северной стены, а за рекой, охраняя вход на мост, стоят три внешних форта, крупнейший из которых, Сан-Кристобель, может вместить больше двух полков. Французы уверены: с севера атаки не будет.
Восточная стена, другая спица, более уязвима. На ее северном краю возвышается массивный замок, веками доминировавший над ландшафтом, но к югу от него стена спускается вниз и упирается в холм. Французы, понимая исходящую отсюда опасность, перегородили течение Ривильи в том месте, где замковый холм обрывается в долину. Теперь уязвимая восточная стена защищена водяной преградой, столь же широкой, как и река на севере, и уходящей далеко на юг от города. Как и сказал Шарпу Хоган, атаковать через получившееся озеро можно только с помощью флота – если, конечно, не взорвать дамбу и не осушить озеро.
Остаются южная и западная стены, создающие кривую в милю длиной, не защищенную рекой или другой водной преградой. Но в этом месте на ободе колеса расположены зубья, семь больших бастионов, выступающих далеко наружу, каждый размером с небольшой замок. Сан-Винсенте – северный, у самой реки, где сходятся северная и западная стены, и дальше, на юг и восток, пока не окунешься в Ривилью: Сан-Хосе, Сантьяго, Сан-Хуан, Сан-Рок, Санта-Мария и Тринидад. Богоматерь, Святая Троица и Святые рангом поменьше, по паре десятков пушек на каждого, защищают город.
Бастионы – не единственная защита большой кривой. Сперва идет гласис, земляной вал, мешающий пушкам бить по стенам прямой наводкой – он вздымается высоко над защитными укреплениями. Затем огромный ров – от края гласиса до его дна не меньше двадцати футов, и только внизу начинаются настоящие проблемы. Бастионы накрывают любую атаку перекрестным огнем, а в глубине широкого сухого рва возведены равелины – огромные треугольники фальшивых стен, разбивающие атакующий строй; в темноте их легко принять за настоящие и решить, что достиг крепости. Кто бы ни попытался взобраться на равелин, он будет тут же сметен огнем тщательно нацеленных пушек. Над рвом стены поднимаются на полсотни футов, а на их широких парапетах через каждые пять ярдов установлены пушки.
Бадахос – не средневековый замок, наскоро переделанный для современной войны: это гордость Испании, великолепно сконструированная и построенная смертельная ловушка, внутри которой находятся сейчас лучшие французские части на Пиренеях. Британцы дважды неудачно пытались взять город, и сейчас, год спустя, поводов для удачного завершения третьей попытки не прибавилось.
Единственное слабое место крепости – на юго-востоке, где напротив бастиона Тринидад, за полотном воды, поднимается низкий холм Сан-Мигель. С его плоской вершины осаждающие могут стрелять вниз, поражая юго-восточный угол города – но это единственная слабина в его обороне. Французы о ней знают – и позаботились о том, чтобы ее ликвидировать. Два форта построены к югу и востоку: первый, Пикурина, за новым озером, на низких склонах холма Сан-Мигель; второй, Пардалера, к югу, защищая подходы к любой бреши, которую можно пробить с холма при помощи пушек. Не такая уж и слабина, но других нет, и в день Св. Патрика британцы маршируют к холму Сан-Мигель. Они знают, как знают и французы, что попытка атаки будет предпринята против юго-восточного угла, против бастионов Санта-Мария и Тринидад, и тот факт, что абсолютно такой же план уже дважды провалился, ничего не значит.
С макушки холма, откуда любопытные могли оглядеть город, была отчетливо видна брешь между двумя бастионами, пробитая во время последней осады. Ее заделали чуть более светлым камнем, и новая кладка, казалось, смеется над предстоящими попытками британцев.
Шарп встал рядом с Патриком Харпером. Впервые взглянув на стены, он воскликнул:
- Боже, и здоровы же!
Сержант не ответил. Тогда Шарп вытащил из-под шинели бутылку и протянул ирландцу:
- Вот, держи. Подарок на день Св. Патрика.
Широкое лицо Харпера озарилось радостью:
- Вы замечательный человек, сэр, для англичанина, конечно. Прикажете сохранить половину для дня Св. Георгия[40]?
Шарп постучал ногой об ногу, спасаясь от холода:
- Думаю, я возьму свою половину прямо сейчас.
- Я знал, что вы захотите, - Харпер был рад видеть Шарпа, о котором в последний месяц почти не слышал, но также был смущен. Ирландец понимал, что Шарпу нужно подтверждение: легкая рота помнит о нем и скучает – но он считал, что только дураку этого не видно. Конечно, они скучали по нему. Легкая рота не отличалась от прочей армии: здесь были игроки, чьи проигрыши привели их в суд, а потом и в тюрьму, были воры, пьяницы, несостоятельные должники и убийцы – в общем, люди, которых Британия предпочитала не видеть и о которых предпочитала не думать. Гораздо проще опустошить городскую тюрьму, отдав ее обитателей в рекруты, чем тягостно расследовать, осуждать и наказывать.
Преступниками были не все. Кого-то одурачил сержант-вербовщик, предложив выход из скуки и ограниченности деревенского быта. У кого-то случилась неудачная любовь, и он вступил в армию от разочарования, поклявшись, что лучше умрет в бою, чем увидит любимую замужем за другим. Многие были пьяницами, опасавшимися замерзнуть как-нибудь зимой в канаве – а армия давала им одежду, обувь и треть пинты рома ежедневно. Немногие, очень немногие, вступали в армию из патриотизма. Кто-то, как Харпер, - потому, что дома их ждал голод, а армия кормила. Почти все были неудачниками, отбросами общества, и для них вся армия была одной большой «Отчаянной надеждой».
Но при этом они были лучшей пехотой в мире. Конечно, так было не всегда, а без должного руководства и не будет. Харпер инстинктивно понимал, что армия, стоящая перед Бадахосом, великолепна, лучше всего, что может собрать великий Наполеон, и Харпер знал, почему: потому что многие офицеры, как и Шарп, верили в неудачников. Это шло, разумеется, сверху, от самого Веллингтона, и доходило до младших офицеров и сержантов – а фокус был прост: возьми человека, потерявшего все, дай ему последний шанс, покажи, что веришь в него, дай ему хоть раз победить – и уверенность поведет его вперед, к новым победам. Скоро они поверят, что непобедимы – и станут непобедимыми, но для этого нужны офицеры вроде Шарпа, которые будут им верить. Конечно, легкая рота была в восторге от него! Он ждал от них подвигов и верил, что они победят. Может, новый человек со временем и выучил бы этот фокус, но пока он не преуспел, поэтому рота скучала по Шарпу и ждала его. Черт, думал Харпер, они даже любили его, а он, дурак, и не видел. Харпер кивнул самому себе и предложил Шарпу бутылку:
- Вот, за Ирландию, сэр, и пуст сдохнет Хэйксвилл!
- За это стоит выпить. Как этот ублюдок?
- Я его однажды прикончу.
Шарп рассмеялся:
- Не ты, а я.
- Так какого черта он еще жив?
Шарп пожал плечами:
- Говорит, его нельзя убить. – На холме было холодно, и Шарп поежился под шинелью: - А еще он никогда не поворачивается к тебе спиной. Кстати, следи за своей.
- С этим мерзавцем приходится отращивать глаза на заднице.
- А что о нем думает капитан Раймер?
Харпер помолчал, потом забрал у Шарпа бутылку, глотнул и отдал обратно:
- Бог знает. Мне кажется, он его боится, но так со всеми. Капитан – неплохой парень, но ему недостает уверенности. Молод он еще, - сержант вдруг почувствовал себя неуютно: критиковать одного офицера в присутствии другого!
- Никто из нас еще не стар. А как новый прапорщик?
- Мэттьюз? Отличный мальчуган, сэр. Прилип к лейтенанту Прайсу, как меньшой братишка.
- А сам Прайс?
Харпер рассмеялся:
- Не устает нас радовать, сэр. Вечно пьян, как косоглазый горностай, но живехонек.
Пошел дождь, мелкие капли больно били в лицо. За их спиной, на дороге в Севилью, свистки созывали батальон на вечернее построение. Шарп поднял воротник и глянул на далекие фигурки в синих мундирах, расположившиеся на парапете стены в трех четвертях мили от них:
- Нам был лучше вернуться. Эти-то гады сегодня в тепле ночуют.
Он вдруг подумал о Терезе и Антонии, которые там, в городе, за крепостной стеной, и перевел взгляд на огромный куб кафедрального собора, вздымавшего к небу свои зубцы. Странно, как она близко. Дождь припустил сильнее, и он повернулся к раскинувшимся внизу британским палаткам.
- Сэр?
- Да?
Сержант был смущен:
- На днях заезжал майор Хоган.
- И?
- Рассказывал о мисс Терезе, сэр.
Шарп нахмурился:
- Что с ней?
- Только то, сэр, что она просила вас приглядеть за ней. Там, в городе. Ну, если ребята войдут в раж.
- И?
- Ребята будут рады помочь, да, сэр.
- В смысле, они считают, я не справлюсь?
Харпер хотел было сказать Шарпу, чтобы тот не был дураком, но решил, что это слегка вышло бы за рамки чинов и дружбы. Он вздохнул:
- Нет, сэр. Просто они были бы рады помочь. Она им нравится, да, сэр, - и вы тоже, хотелось ему добавить.
Шарп отрицательно покачал головой. Тереза и Антония были его личным делом, не роты, и ему не хотелось, чтобы толпа ухмыляющихся солдат видела его эмоции при первом взгляде на ребенка.
- Скажи, не надо.
Харпер пожал плечами:
- Они могут все равно попробовать, без разрешения.
- Они ее не найдут.
Сержант ухмыльнулся:
- Не так-то это и сложно: дом с двумя апельсиновыми деревьями, сразу за собором.
- Иди к черту, сержант.
- За вами – хоть в ад, сэр.
А уже через пару часов в аду оказалась вся армия – вернее, в его водной версии. Гром грохотал в сизых тучах, как несколько орудийных батарей разом. Сверкали молнии, пронзительно-голубые, земля дрожала от могучих косых залпов дождя. Все звуки скрыл шум льющейся воды, непрерывно бьющий водопад в темноте, прорезаемой резкими вспышками. Восемнадцать сотен людей на вершине холма рыли первую параллель, траншею длиной в шесть сотен ярдов, которая будет защищать осаждающих и откуда поднимутся первые орудийные батареи. Землекопы промокли и продрогли до костей, устали от тяжести падающей воды и мокрой одежды, они с ненавистью глядели сквозь потоп на темную цитадель, изредка освещаемую вспышками молний.
Ветер закручивал дождь огромными арканами, зависавшими в воздухе и тяжело бившимися оземь. Шинели превращались в крылья фантастических летучих мышей, с них текли бесконечные ручейки, наводнявшие траншею, хлюпавшие в башмаках и топившие остатки бодрости духа в холодной рыхлой земле, так неохотно отдававшей каждую горсть себя.
Они копали всю ночь, а дождь все лил, он лил и все холодное утро, и лишь потом французские артиллеристы, повыползав из теплых постелей, заметили шрам свежей земли, тянувшийся через низкий холм. Артиллеристы немедленно открыли огонь, швыряя ядра через широкий ров, гласис и водную гладь в мокрую землю возле бруствера. Работа застопорилась. Первая параллель была слишком неглубокой, чтобы дать укрытие, ливший весь день дождь размыл ее, а пушки довершили дело: все выкопанные траншеи за ночь заполнились липкой грязью, которую придется вычерпывать с наступлением темноты.
Следующей ночью снова копали. Дождь все лил, как будто дело шло к Всемирному потопу. Мундиры, набрав воды, стали весить вдвое больше, башмаки скользили в клейкой жиже, плечи зудели и кровоточили от постоянных падений в траншею. Всю ночь французы вели назойливый беспорядочный огонь, местами красивший грязь красным, пока бесконечный дождь не смыл кровь, но медленно, очень медленно лопаты вгрызались глубже, и бруствер рос.
Ленивый рассвет показал, что траншея уже достаточно глубока, чтобы работать при свете дня. Измученные батальоны отступили под ее зигзагообразным прикрытием в тыл, новые заняли их место. Полк Южного Эссекса, оставив ранцы и оружие, двинулся по извилистому пути навстречу грязи, канонаде и лопатам.
Шарп остался позади с дюжиной людей, охранявших багаж. Из сложенных ранцев они построили грубые укрытия, где и скорчились, зажав мушкеты коленями и оглядывая мокрый серый пейзаж. Шарп слышал французские пушки, приглушенные дождем и расстоянием, и злился, что не видит того, что слышит. Оставив пожилого сержанта за старшего, он двинулся по траншее к гребню холма.
Бадахос казался темной скалой в море воды и грязи. Стены затянуло пушечным дымом, который прорубали вспышки выстрелов. Французы сконцентрировали огонь слева от Шарпа, где окапывались две первые британские батареи. В орудийных гнездах работал целый батальон. Ядра сыпались на парапет, прорывая заполненные землей гамбионы и изредка прокладывая кровавые дорожки через людскую массу. Французские артиллеристы даже попробовали применить гаубицы, чьи короткие толстые стволы плевали высоко в небо, так что горящие снаряды, оставляя дымный след, исчезали в низких облаках, чтобы затем рухнуть на мокрый склон. По большей части, такие снаряды просто падали и тухли, залитые грязью или дождем, но парочка взорвалась, оставив облако черного дыма и мелкие кусочки металла. Вреда они не нанесли: слишком велико было расстояние, и через некоторое время французы отказались от снарядов и оставили гаубицы для второй параллели, которая должна была пройти ниже по холму и гораздо ближе к стенам.
Шарп прошел весь гребень холма в поисках полка Южного Эссекса и нашел его на северном конце параллели, где холм ниспадал в промокшую равнину возле набухшей серой реки. Любая батарея, поставленная здесь, стреляла бы вверх, в сторону замка, не нанося никакого ущерба скалистым склонам. Шарп также видел форт Сан-Рок, небольшую крепость, которую упоминал Хоган - она защищала дамбу, перегородившую Ривилью. Если британцам удастся взорвать дамбу, вода озера хлынет на север, к реке, и добраться до бреши будет куда проще. Но взорвать дамбу было трудно: она располагалась всего в пятидесяти ярдах от стены, прямо под Сан-Педро, единственным бастионом с восточной стороны.
Кто-то выскочил из траншеи навстречу Шарпу. Это оказался сержант Хэйксвилл, слонявшийся вдоль бруствера и посылавший проклятия на головы работавших: «Копайте, ублюдки! Копайте, свиньи вы сифилитичные!» Пробежав несколько шагов, он резко обернулся посмотреть, не бросили ли работу у него за спиной, и увидел Шарпа. Вскинувшись в приветствии, он бешено задергался:
- Сэр! Лейтенант, сэр! Пришли помочь, сэр?, - и, издав свой смешок, снова повернулся к легкой роте: - Пошевеливайтесь, беременные свиноматки! Копайте!
Он бегал вдоль траншеи, крики и брызги слюны летели из рта во все стороны. Это был момент, который нельзя упускать. Шарп понимал, что не должен так поступать, что это несовместимо с так называемым достоинством офицера, но Хэйксвилл так сильно наклонялся, выкрикивая свои оскорбления, а Шарп был так близко... Недолго думая, Шарп двинулся вперед и подтолкнул сержанта. Руки Хэйксвилла ухватили воздух, он дернулся, взревел и свалился в липкую грязь на дне траншеи. Легкая рота разразилась победными криками. Сержант в ярости повернулся к Шарпу.
Шарп взмахнул рукой: «Мои извинения, сержант. Я поскользнулся». Он знал, что это ребячество и глупость, но этим жестом он дал людям понять, что все еще на их стороне. Он прошел дальше, оставив Хэйксвилла дергаться, и увидел, как навстречу ему поднимается из траншеи капитан Раймер. Если он и видел инцидент, то ничего не сказал, только вежливо кивнул:
- Ну и денек!
Шарп почувствовал привычную скованность: он никогда не знал, что на это сказать.
- Когда копаешь, греешься, - махнул он в сторону людей в траншее и вдруг осознал, что его слова прозвучали как предложение Раймеру самому взять лопату, и стал ломать голову, как бы исправить впечатление. – У рядовых свои преимущества, а? – он не мог себя заставить назвать Раймера «сэр», но тот вроде бы не обращал внимания:
- Они ненавидят лопаты.
- А вы бы их любили?
Капитан Раймер никогда об этом не думал: жизнь, проведенная в родовом поместье близ Уолтэм-Кросса[41], не вдохновляет на мысли о ручном труде. Он был тщательно причесанным красавчиком лет двадцати пяти и отчетливо нервничал при Шарпе. Ситуация была не из приятных, причем не по вине Раймера, и он страшился дня, когда Шарп, как пердрекал полковник Уиндхэм, вернется в роту в чине лейтенанта. Полковник уговаривал Раймера не беспокоиться: «Пока этого не будет. Дам вам время осесть и разобраться с делами. Но в бою он вам может очень пригодиться, а?» Но Раймер пока не думал о бое. Он поглядел снизу вверх на высокого стрелка со шрамом на лице, глубоко вздохнул и обреченно произнес:
- Шарп?
- Сэр? – это слово должно было рано или поздно вылететь, но все равно было болезненным.
- Я хотел сказать, что... – что бы там ни хотел сказать Раймер, ему придется подождать: рядом, взметнув фонтан грязи, плюхнулось французское ядро, затем второе и третье. Раймер застыл с открытым ртом, и Шарпу пришлось схватить его за локоть и подтолкнуть в траншею. Сам он прыгнул следом, пролетев полдесятка футов и поскользнувшись на глинистом дне.
Воздух наполнился гулом ядер, и люди бросили копать, вопросительно переглядываясь, как будто кто-то из них мог объяснить эту внезапную канонаду. Шарп заглянул за бруствер и увидел, что армейские пикеты тоже бегут к укрытию. Каждая пушка с западной стены Бадахоса, от замка через Сан-Педро и до Тринидада на юго-востоке стреляли по квадрату в сотню ярдов на северном конце параллели. Раймер встал рядом с ним; через них, чертыхаясь, перепрыгнули пикетчики.
- Что там происходит?
Шарп жестко поглядел на Раймера:
- Оружие здесь есть?
- Нет! Был приказ все оставить в тылу.
- Тогда должна быть вооруженная рота.
Раймер кивнул, указав направо:
- Там гренадеры, они должны быть вооружены. Но зачем?
Шарп ткнул пальцем сквозь тьму и дождь в сторону крепости: от форта, защищавшего дамбу на Ривилье, двигались люди, стройные шеренги в синих мундирах, почти невидимых в тени. Раймер вздрогнул:
- Что это?
- Чертовы французы!
Они шли, чтобы напасть на землекопов и разрушить параллель – и внезапно их увидели все, потому что байонеты были примкнуты, и сталь блеснула сквозь потоки воды. Французские канониры, боясь попасть в своих, перестали палить. Раздался свисток, и сотни штыков опустились для атаки, а французы победно закричали и двинулись вперед.
Глава 13
Капитану Раймеру не повезло. Он предвкушал, с решимостью и трепетом, как в первый раз поведет свою собственную роту в бой, но он представлял себе это совсем иначе. Он видел себя стоящим на склоне холма под сияющим небом, штандарты развеваются на ветру, а сам он, сабля наголо, ведет шеренгу застрельщиков прямо по центру вражеского строя. Иногда он подумывал о ранении: ничего ужасного, но достаточно серьезно, чтобы дома сделать его героем, и в воображении он преодолевал пространство и время, представляя себя рассказывающим бесконечные истории группе внимающих дам, пока другие мужчины, не обстрелянные в боях, только ревниво косятся на его гордый профиль.
Теперь же он был на дне грязной траншеи, промокший до костей, возглавляя людей, вооруженных лишь лопатами, против тысячи до зубов экипированных французов. Раймер застыл. Рота смотрела на него, а сквозь него – на Шарпа. Стрелок на секунду заколебался, видя нерешительность Раймера, и махнул рукой: «Отходим!»
Повода драться не было: не сейчас – вот подойдут роты с оружием и проведут контратаку как следует. Землекопы выплескивались из траншеи и отбегали прямо по только начавшей зеленеть траве, периодически оглядываясь на врага, без помех прыгавшего в оставленные траншеи. Французы не обращали на них внимания, их интересовали только две вещи: захватить и разрушить как можно больший участок раскопок и, что куда важнее, притащить в город все лопаты и кирки, какие только смогут найти: за каждый из таких обыденных трофеев им обещали по доллару.
Шарп начал подниматься на вершину холма, параллельно траншее, не упуская из виду французов, передававших найденные лопаты и кирки своим товарищам за бруствером. Завидев врага, другие землекопы прыснули, как кролики, во все стороны в поисках убежища. В этой атаке никого даже не ранило – Шарп гадал, попытался ли кто-то из французов выстрелить из мушкета или ударить байонетом. Все это походило на фарс.
Выше по склону был хаос. Британцы, по большей части невооруженные, сбились в стадо, а враг тщательно вычищал параллель всего в нескольких ярдах. Кто-то из французов попытался разбить бруствер, но земля была настолько мокрой, что эти попытки оказались бессмысленными. Британцы же, радуясь внезапной передышке от бесконечного копания, только издевались над ними. Один или два французских мушкета поднялись для стрельбы, но до британцев было полсотни ярдов, далековато для мушкета, особенно в такой дождь: французам совершенно не хотелось разматывать замки своих мушкетов, если реального боя не ожидалось.
«Чертов хаос, сэр», - на Шарпа наткнулся сержант Харпер, совершенно не замечавший веса лопаты в руке. Шарп ободряюще кивнул.
Мимо пробежал сержант Хэйксвилл, чей мундир спереди был все еще покрыт толстым слоем грязи. Он ненавидяще взглянул на них и припустил в тыл. Шарп задумался было о том, что тот собирается делать, но отвлекся на капитана Раймера. Тот, нагнав их, прохрипел:
- Неужели мы ничего не можем сделать?
- Разве что посмотреть, не сбежал ли кто, - пожал плечами Шарп. По сути, до появления рот охраны, у которых было оружие и которые могли бы организовать контратаку на французов, делать было нечего.
Какой-то инженер в голубом мундире и шляпе с перьями пробежал в сторону французов, крича все еще пытавшимся найти укрытие землекопам: «Берегите лопаты! Берегите лопаты!» - потребовались десятки запряженных волами повозок, чтобы доставить бесценные инструменты из Лиссабона – а теперь они без какого-нибудь сопротивления были оставлены французам! Шарп узнал в этом человеке полковника Флетчера, главного инженера.
Кое-кто повернулся, чтобы забрать брошенные лопаты, но ближние французы стянули с мушкетов тряпки, прикрывавшие замки, прицелились и дали залп. Чудом было, что мушкеты в такую погоду не промокли – однако аж три из них оказались достаточно сухими. Взвился дымок, и полковник Флетчер упал, схватившись руками за пах. Французы радостно завопили, когда полковника унесли в укрытие.
Гренадерская рота полка Южного Эссекса во главе с капитаном Лероем и с мушкетами наперевес пробежала мимо Шарпа. Во рту капитана была неизменная сигара, намокшая и даже не зажженная, он приподнял бровь и иронически подмигнул Шарпу. Впереди возникла еще одна вооруженная рота, и Лерой построил своих людей рядом с ними. Американец оглянулся на Шарпа: «Присоединиться не хочешь?»
Французы уже захватили половину параллели, три сотни ярдов траншеи, и продвигались все выше по холму. Две роты британской пехоты обнажили байонеты и закрепили их на стволах мушкетов, готовые атаковать в десять раз превосходящего противника. Лерой оглядел строй: «Не пытайтесь жать на курок, просто порубите ублюдков в капусту!» Он вынул саблю и рубанул тонким клинком пелену дождя. Запыхавшаяся третья рота присоединилась к небольшой шеренге. Капитаны кивнули друг другу и отдали приказ наступать.
Подходили и другие роты, но первая опасность угрожала французам именно от трех, наступавших с фланга. Синемундирники выстроились в траншее, размотали тряпки на замках мушкетов и замерли в ожидании. Шарп был уверен, что только один мушкет из десяти выстрелит. Он достал свой палаш, внезапно почувствовав радость от тяжести в руке после долгих недель скуки, а потом шеренга британцев перешла на спотыкающийся бег, пытаясь достичь траншеи до того, как французы смогут выстрелить.
В руке французского офицера мелькнула, резко опускаясь, сабля: «Tirez![42]» Шарп видел, как осветились лица людей, когда они нажали на курок, но дождь сыграл за британцев: раздалось всего несколько выстрелов, большая часть кремней напрасно искрила – порох отсырел, как жирный пудинг. Французы чертыхнулись и приготовили байонеты.
Британцы издали победный крик. Разочарование от дождливых дней и ночей, заполненных бесконечным маханием лопатами, внезапно выплеснулось на врага, и за организованными шеренгами, выкрикивая вызов Франции, потоком хлынули люди, вооруженные только лопатами, а то и с голыми руками. Шарп ударил палашом, поскользнулся и полуспрыгнул-полурухнул в траншею. Байонет попытался достать его, но он отбил его в сторону и пнул человека ногой. Другой француз пытался выбраться из траншеи с помощью товарищей на бруствере, но их достали британские байонеты, и тела в синих мундирах посыпались вниз.
«Справа!» - крикнул Шарп. Через траншею пробивалась группа французов: они пытались спасти своих, застигнутых врасплох британской атакой, но теперь им приходилось биться уже за собственную жизнь – толпа солдат, вооруженная по большей части лопатами, захлестнула французов. Шарп видел, как Харпер методично наносит удары своим неожиданно смертоносным орудием. Затем сержант прыгнул в траншею, уклонился от байонета и вогнал заточенную лопату в солнечное сплетение противника. Он что-то кричал по-гэльски, расчищая себе путь такими мощными ударами, что ни один француз не был в состоянии подняться и сражаться.
Французы по-прежнему удерживали бруствер. Они отбивались от британцев в траншее прикладами, кололи их длинными байонетами, иногда им даже удавалось выстрелить из мушкета. Шарп понимал, что их нужно отбросить. Он рубанул палашом по ногам ближайшего противника, но удар башмака скинул его на дно траншеи.
Французы постепенно приходили в себя, собирали силы, и в параллели стало небезопасно. Раздался нестройный залп: это вражеская шеренга расчехлила замки своих мушкетов, и несколько тел упали в залившую дно траншеи воду. Шарп снова ударил по чьим-то ногам, увернулся от байонета и подумал, что сейчас самое время отступить. Он рванул по траншее, поскальзываясь в мокрой грязи, но огромная рука схватила его за плечо, и веселый голос сержанта Харпера прокричал: «Это куда лучше, чем копать, сэр!» В руках ирландца был французский мушкет, байонет был погнут, с него капала кровь.
Шарп обернулся. Французы все еще держались в центре параллели, но с холма к британцам подходили подкрепления, и вопрос уже был решен. Только к северу, где в залитой кровью траншее пережидали Шарп и Харпер, французы были сильны, но и здесь они не планировали задерживаться: офицеры уже посылали назад полуроты, нагруженные захваченными инструментами. Увидев это, Шарп забрался на бруствер с французской стороны. Примерно половина его старой роты была здесь во главе с Харпером, кто-то с отобранными мушкетами, большинство с лопатами. От радости, что вернулся, он широко улыбнулся им и закричал: «Давайте, ребята, лезьте сюда!»
Одна французская рота выстроилась шеренгой, обращенной на север, их офицер нервно поглядывал на приближающийся потрепанный отряд Шарпа, чьи мундиры были покрыты жидкой грязью. Вряд ли британцы будут атаковать: они даже толком не вооружены! Но взлетел клинок, и они побежали, с лопатами против байонетов, а два дьявола впереди уже врубились в строй!
Ближний бой никто не любит, но Шарп и Харпер были уже в центре строя, и солдаты Южного Эссекса шли за ними по пятам. Они рычали и били лопатами, а Харпер использовал захваченный мушкет, как дубину. Французы попятились, поскальзываясь в липкой жиже, ослепленные потоками дождя, а эти сумасшедшие все напирали. Шарп колол палашом, пытаясь попасть в лицо или горло: места размахнуться для удара не было. Раз пришлось парировать нацеленный байонет: он отбил острие в сторону, француз-сержант поскользнулся, и палаш опустился не хуже топора дровосека. Шарп пытался задержать удар – сержант был беззащитен, и лезвие вильнуло, воткнувшись в раскисший бруствер. Французы отступили к главным силам, и полурота Южного Эссекса осталась с дюжиной пленных, валявшихся на скользкой земле. Французский сержант, чьи красные нашивки выглядели кровавыми ранами, оглядел погибших товарищей, а потом уставился на клинок, почти убивший его. Он видел, что высокий офицер не стал наносить смертельного удара и благодарно кивнул:
- Merci, monsieur[43].
Харпер кивнул на дюжину пленных:
- Что с ними делать, сэр?
- Отпустить, - места для пленных в лагере не было. У них отобрали оружие и отогнали подальше от бруствера, предварительно обыскав на предмет вина или бренди. А бой еще шел. Основные силы французов пробились к первой батарее, но примерно в пятидесяти ярдах от нее были остановлены. Разрозненные группы людей, часть вооружена мушкетами, часть – только лопатами или жердями, атаковали их, затевая схватки в грязи. Верховые офицеры скакали вокруг, пытаясь восстановить порядок, но британским солдатам порядок не был нужен: они хотели вырваться из бесконечности копания и дождя, они хотели боя. Правда, выглядел этот бой уличной дракой: дыма не было, поскольку мушкеты не могли стрелять, и шум боя был лязгом металла о металл или дерева о металл, воплями раненых и стонами умирающих. Со позиции, где Шарп и его полурота делили с пленными бренди, люди выглядели сотней болотных монстров с гротескно-медлительными движениями.
Шарп указал французскому сержанту в сторону города: «Валите!» Француз улыбнулся, кивнул и, приветливо отсалютовав Шарпу, повел свой небольшой отряд прочь. Ярдах в двадцати от траншеи они остановились и подобрали полдюжины лопат. Харпер заорал: «Положите на место!», - но французский сержант сделал неприличный жест и побежал в сторону Бадахоса.
«Пусть уходит, у нас хватает дел и без него. Пошли», - произнес Шарп. Они поплелись вдоль бруствера сквозь дождь, заливавший трупы внизу. Сломанные лопаты и разбитые мушкеты устилали весь склон. Звуки боя, людей, насмерть режущих друг друга в грязи, казались приглушенными из-за шума дождя. Впереди французский офицер выстроил небольшую группу людей с лопатами, они пытались заровнять параллель. Шарп заторопился, земля предательски поехала под ногами, сзади уже напирали взвинченные люди, а рядом был Харпер – но французы уже обернулись и увидели их. Настал черед синих мундиров пользоваться лопатами. Огромный солдат кинулся на них, заставив отступить, он парировал выпад Харпера, и Шарп отмахнулся палашом, перерубив рукоятку лопаты, но француз продолжал атаковать. Харпер проткнул его байонетом, но француз не унимался, и Шарп несколько раз ударил его в основание черепа, пока тот не рухнул.
В спину кольнуло, он повернулся и заметил бледного французского офицера, отскочившего назад после выпада. «Ах ты, ублюдок!» - заревел Шарп и ринулся вперед, подняв палаш. Француз не отступил. Клинки скрестились. Шарп вывернул запястье, и тяжелый палаш прошел под правую руку француза, пробив защиту. Шарп выставил вперед правую ногу, не обращая внимания на саблю противника, и всадил лезвие между ребер. Француз пытался податься назад, скользя в крови и грязи, но Шарп продолжал двигаться, чувствуя, как сталь царапает ребра. Его люди были рядом, трофейные байонеты звенели, и Шарп видел, что враг отброшен.
Свистки позвали французов вернуться в город, и через считаные секунды склон был заполнен огромной массой отступающего врага, уносившего своих раненых и связки лопат и кирок. Они двигались прямо к городу, опасаясь атаки кавалерии, и Шарп видел, как люди бросались в воду вместо того, чтобы идти в обход по дамбе. Ярдов десять-двадцать вода доходила им только до бедер, но потом дно вдруг исчезло из-под ног. Французские офицеры кричали, отгоняя людей от воды и направляя к дамбе через Ривилью. Отступление завершалось.
Французская артиллерия открыла огонь, ядро плюхнулось в грязь, перемешанную с кровью, и британцы попрыгали в траншею. Харпер поглядел на окровавленный клинок Шарпа и с гордостью произнес:
- Как в старые времена, сэр!
Шарп оглядел своих. Здесь были все его стрелки, радостно скалившиеся в ответ, и многие другие солдаты легкой роты. Он улыбнулся им, потом поднял с земли кусок мешковины и протер клинок:
- Вам бы лучше вернуться в расположение роты.
- Нет, сэр, мы бы лучше тут остались, сэр, - Шарп не видел, кто это сказал, но, посмотрев на Харпера, сказал уже твердо:
- Отведите их в тыл, сержант.
- Сэр, - улыбнулся Харпер. – И спасибо, сэр.
- Не за что.
Он остался один. По полю боя перемещались группы людей, подбирая раненых и складывая убитых. Трупов было много: больше, кажется, чем было в бреши в Сьюдад-Родриго. Лопатой по голове – это вполне смертельно, а британские войска устали от рутины и были готовы сражаться, пусть даже по колено в грязи. Шарп запнулся о мертвого француза, пригнулся и пробежал руками по его карманам и подсумку. Ничего стоящего: сложенное вчетверо письмо, моментально промокшее, когда Шарп выкинул его в дождь, медная монетка и расплющенная мушкетная пуля, талисман погибшего. На шее болталось окровавленное дешевенькое металлическое распятие. Он явно пытался отращивать усы, чтобы выглядеть ветераном, но те росли редкими и тонкими: он был еще совсем мальчишкой. Одна подошва оторвалась и мелко дрожала, когда ее било дождем. Это ли его убило? Может, подошва оторвалась в бою, и, пока его товарищи отступали, он поскользнулся или даже упал, а британский байонет вошел ему в шею? Чернила текли с письма, перекатывавшегося по грязи, но Шарп смог разобрать последнее слово, написанное более крупно, чем остальные: «Maman»[44].
Он взглянул на город, снова освещенный длинными вспышками орудий, хором затянувших свою погребальную песню, которая не кончится, пока не кончится осада. Там была Тереза. Он видел приземистую соборную колокольню, колокол в арке и думал о том, что звон должен казаться ей очень близким. Похоже, в соборе был всего один колокол, суровый и резкий, который бил четверти и сразу затихал, не оставляя эха. Он вдруг задумался, а поет ли Тереза ребенку колыбельные? И как будет «мама» по-испански? Maman, как и по-французски?
- Сэр! Сэр! – это был прапорщик Мэттьюз, бешено моргавший, когда дождь заливал ему лицо. – Сэр? Это вы, сэр? Капитан Шарп?
- Это я, - Шарп не стал исправлять капитана на лейтенанта.
- Вам лучше прийти, сэр.
- Что случилось?
- Офицерский багаж, сэр. Его вскрыли.
- Вскрыли? – он буквально выпрыгнул из траншеи.
- У полковника пропало серебро. У всех что-то пропало, сэр.
Шарп выругался. Он отвечал за багаж, но вместо того, чтобы сторожить его, куражился в грязи. Он снова выругался и побежал.
Глава 14
- Черт побери! – полковник Уиндхэм бегал взад-вперед по небольшой овчарне. В руках его был стек[45], и он яростно лупил им по груде багажа. Когда он нагнулся, чтобы осмотреть багаж, c двууголки хлынул водопад. – Черт побери!
- Когда это случилось? – спросил Шарп у майора Форреста.
- Мы не знаем точно, - нервно улыбнулся Форрест.
Уиндхэм повернулся:
- Случилось? Когда? Около чертова полудня, Шарп, когда вы должны были быть на дежурстве, черт возьми!
Дюжина офицеров, расположившаяся вдоль стен овчарни, глядела на Шарпа столь же обвиняюще: они вполне разделяли гнев полковника.
- Мы точно знаем, что это произошло сегодня около полудня? – настаивал Шарп.
Уиндхэм посмотрел так, как будто хотел опробовать стек на Шарпе, но сдержался и, выругавшись снова, отвернулся. Вскрыли не повседневные вещи офицеров, а их ценные вещи, упакованные в кожаные чемоданы для перевозки на мулах. Этот багаж, насколько было известно Шарпу, не трогали уже три дня: здесь были вещи, которые люди достают только обосновавшись на одном месте надолго – серебро, хрусталь, драгоценности, напоминавшие о доме. Уиндхэм прорычал, обращаясь к майору Коллетту:
-Что пропало?
Список оказался недлинным. У Форреста пропали ценные бумаги, но их вскоре нашли чуть поодаль, брошенными в грязь: кто бы ни копался в чемоданах, он не знал, что с ними делать. Также недоставало нескольких табакерок и золотой цепочки, захваченной, как подозревал Шарп, в Сьюдад-Родриго, поскольку офицер, заявивший о пропаже, до осады постоянно ныл о том, что у него нет денег, а после неожиданно замолчал. Кроме того, золоченые ножны, слишком дорогие, чтобы носить их в бою, серебряные шпоры и пара жемчужных серег, которые, как утверждал смущенный лейтенант, были приобретены в подарок матери. Майор Коллетт лишился бритвенного зеркальца в серебряной оправе и дорогих часов. Но хуже всего была утрата полковника: портрет его жены, суровой Джессики, в раме из серебряной филиграни. Полковник, ходили слухи, был очень привязан к жене: она принесла ему отличное приданое и право охотиться на доброй половине территории Лестершира – поэтому Уиндхэм был в ярости. Шарп помнил этот портрет по разговору за низким столиком в Эльвасе.
Уиндхэм указал стеком на Шарпа:
- А у вас что пропало?
Шарп покачал головой:
- У меня ничего нет, сэр, - все, что он имел, он носил с собой, кроме наградной шпаги от Патриотического фонда и золота, украденного в Альмейде, которые хранились у его лондонских агентов.
- Где ваши вещи?
- С остальными, сэр.
- Они помечены?
Шарп снова покачал головой:
- Нет, сэр.
- Проверьте их, Шарп.
Это было глупо. Неужели полковник хочет обвинить Шарпа в воровстве? Если да, то зачем давать ему возможность проверить свой багаж и перепрятать краденое? Шарп нашел чемодан и вынес его на середину:
- Хотите обыскать сами, сэр?
- Не будьте дураком, Шарп, вы же офицер! – и, подразумевалось, несмотря на все доказательства обратного, джентльмен. – Я хочу понять, как далеко раскинулись воровские сети. Проверьте, не пропало ли что!
Шарп расстегнул пряжки. Французский кожаный ранец был заполнен грязным бельем, тут же лежали сменные затворы для винтовки и полбутылки рома. В ранце была только одна ценность, и не нужно было долго рыться в вещах, чтобы заметить ее отсутствие. Он обернулся к Уиндхэму:
- Не хватает подзорной трубы.
- Подзорной трубы? Она какая-то особенная?
Особенная? Да, она очень особенная: «В благодарность. АУ. 23 сентября 1803 г.» - так гласила надпись на бронзовой табличке. Исчезла. Она исчезла. Шарп запустил руку вглубь ранца, под одежду, но ее не было и там. Чертов вор! Труба была подарком от Веллингтона, ценным и очень памятным подарком, и Шарп проклинал тот момент, когда решил оставить ранец вместе с прочими. Правда, здесь его охраняли – равно как багаж всех остальных офицеров. Уиндхэм выслушал объяснения Шарпа и удовлетворенно кивнул:
- Это доказывает одно.
- Доказывает? Что, сэр?
Уиндхэм улыбнулся:
- Я думаю, мы знаем, откуда взялся вор. Только одна рота знает этот ранец! – он указал на грязную одежду Шарпа, все еще торчавшую из надежного, свиной кожи, французского ранца. Повернувшись к майору Коллетту, полковник приказал:
- Постройте легкую роту, Джек. Проверьте каждого. - Шарп попытался протестовать, но Уиндхэм развернулся к нему и угрожающе ткнул ему стеком в грудь: - Если бы вы остались на страже, Шарп, вместо того, чтобы шляться по холмам, этого бы не случилось. Так что не лезьте!
Хэйксвилл! Это точно Хэйксвилл! Шарп был уверен в этом – но был уверен также, что доказательств не найти. Кража подзорной трубы, как минимум, совершалась днем, потому что Шарп упаковал ранец только с утра. Легкая рота, по крайней мере большая ее часть, была вместе с Шарпом, дралась с французами – но он вдруг припомнил грузную, неуклюжую фигуру желтолицего сержанта, спешащего в тыл, а значит, в направлении багажа. Конечно, вся добыча уже спрятана. А часовые, которых оставил Шарп, должно быть, сбежали на гребень холма поглазеть на схватку!
Он снова застегнул пряжки ранца. Майор Форрест дождался, пока остальные офицеры удалятся:
- Мне очень жаль, Шарп.
- Я не думаю, что это легкая рота, сэр.
- Я имел в виду, подзорная труба – мне жаль, что так случилось.
Шарп проворчал что-то невразумительное: Форрест был человеком, любившим, когда с ним соглашаются. Но Хэйксвилл был слишком умным и опытным вором, чтобы дать себя поймать.
- Что ушло - ушло, сэр. И не вернется.
Форрест горестно вздохнул:
- Просто не могу поверить. А ведь мы были таким замечательным батальоном! Шарп? – в его лице вдруг проступило любопытство.
- Сэр?
- Полковник Уиндхэм сказал, что вы женаты. Я не стал его разубеждать.
- Правда, сэр?
- Боже милостивый, конечно, нет! А вы женаты?
Шарп покачал головой:
- Нет, сэр.
- Но он говорил, что вы ему так сказали.
Шарп присел на корточки и улыбнулся майору:
- Да, я так ему сказал.
- Но, помилуй, Боже, зачем?
- Не знаю, сэр. Как-то само вылетело.
- Но, Боже мой, Шарп... Это должно быть отражено в бумагах, а значит... – Форрест вздохнул и сдался. – Почему вы не сказали ему правды?
- Мне это показалось неплохой мыслью, сэр.
Форрест рассмеялся:
- Какая неожиданная мысль! Мне показалось странным, когда полковник упомянул об этом, но я подумал: а вдруг правда? Вы же совсем не рядовой человек, Шарп.
- Если так пойдет, сэр, могу скоро стать и рядовым.
- Не будьте смешным. Скоро будет не одна капитанская вакансия. Собственно, одна сегодня почти образовалась: бедняга Стерритт споткнулся, и байонет проткнул только мундир, а не его самого.
Шарп промолчал. Не испытывая никаких угрызений совести, он уже внимательно рассмотрел офицеров, пытаясь понять, не отсутствует ли кто-нибудь из капитанов, но все они, казалось, дорожили жизнями и замечательной возможностью не ходить в атаку в плохую погоду. Он встал и закинул ранец на плечо. Из-за холма доносилось буханье французских пушек – звук настолько привычный, что люди его не замечали. И столь же привычный, как бесконечный шум дождя.
Форрест оглянулся через плечо на построившуюся шеренгу легкой роты:
- Печально это, Шарп. Очень печально.
Командовал лично полковник Уиндхэм. Старший сержант вызывал людей по одному и приказывал выложить все из мешков, ранцев и подсумков на расстеленную на земле мешковину. Другой сержант отвечал за свертки. Шарп отвернулся: он тоже считал это зрелище печальным – и не находил в нем смысла. Он мог бы сам построить их и дать десять минут на то, чтобы найти вора или пенять на себя – если бы хоть на секунду поверил, что в роте есть вор.
Форрест покачал головой:
- Они ищут тщательно, Шарп.
- Не особенно, сэр.
- Что вы имеете в виду?
Шарп устало улыбнулся:
- Когда я был еще рядовым, сэр, у нас были ранцы с фальшивым дном. И в кивера не заглядывают. В любом случае вор уже избавился от добычи.
- Но у него не было времени!
- Сэр, он мог передать его одной из женщин, мог продать Сатлеру за пару шиллингов или за бутылку, мог спрятать. Так что ничего не найдут, мы только зря теряем время.
Какой-то всадник осадил коня возле овчарни и отсалютовал Форресту. Тот вгляделся в дождь:
- Боже мой! Юный Ноулз! И у вас новый конь!
Роберт Ноулз соскользнул с седла и улыбнулся Шарпу:
- Да, сэр. Теперь я не в вашей роте, так что вполне могу позволить себе коня. Нравится?
Шарп угрюмо посмотрел на животное:
- Очень неплохо, сэр.
От слова «сэр» Ноулза передернуло. Он перевел взгляд с Шарпа на Форреста, и его улыбка увяла:
- Приказ о назначении?
- Отказано, сэр.
- Прекратите! Это смешно! – Ноулз был смущен. Он все перенял у Шарпа, старался во всем походить на своего старого капитана. Теперь, когда у него была собственная легкая рота, он ежечасно думал о том, что сделал бы Шарп, как командовал бы он.
Форрест кивнул:
- Мир сошел с ума.
Ноулз нахмурился и покачал головой:
- Я в это не верю!
Шарп пожал плечами, ему не хотелось так смущать Ноулза:
- Это правда, но что поделаешь. А как ваша рота?
- Мокнет. Они рвутся в бой, – он снова недоверчиво вскинул голову: - А кто же взял легкую роту?
Форрест вздохнул:
- Некто Раймер.
Ноулз поглядел на Шарпа, его плечи дернулись от возмущения:
- Они с ума сошли! Чокнулись совсем! Над вами поставили какого-то капитана?
Форрест неодобрительно цокнул языком:
- О, нет. У мистера Шарпа особое задание.
Шарп криво усмехнулся:
- Я лейтенант, отвечающий за женщин, лопаты, мулов и охрану багажа.
Ноулз рассмеялся, не в силах этому поверить, потом вдруг заметил странный смотр по ту строну маленькой круглой овчарни:
- Что там происходит?
- Вор. Полковник считает, это кто-то из легкой роты, - грустно сказал Форрест.
- Да он рехнулся! Они слишком ловкие, чтобы их поймать! – Ноулз по-прежнему готов был яростно защищать свою старую роту.
- Я-то знаю, - Шарп внимательно наблюдал за обыском. Весь рядовой состав был уже проверен, пропажа не найдена, настал черед сержантов. Хэйксвилл стоял по стойке «смирно», как будто проглотив шомпол, лицо его дернулось, когда вверх дном перевернули его ранец. Естественно, ничего там нет. Сержант маниакально отсалютовал полковнику.
Вперед вышел Харпер, улыбаясь при мысли, что кто-то посчитал его способным на подобные действия. Сперва Хэйксвилл, за ним Харпер – и Шарп припустил вверх по склону, потому что именно Харпер был препятствием на пути Хэйксвилла. Патрик Харпер увидел бегущего Шарпа и удивленно приподнял бровь: он принимал унизительный обыск со спокойным терпением, с каким встречал большую часть жизненных неприятностей. И тут его лицо застыло.
- Сэр? – старший сержант вытянулся в струнку.
Шарп понимал, что происходит, но было уже поздно. Ему следовало добраться до Харпера раньше, хотя бы на секунду раньше смотра.
- Дежурный офицер! – голос Уиндхэма был суров. – Арестуйте сержанта.
Была найдена всего одна вещь, но ее хватило: на самом верху, даже не спрятанной, лежала серебряная рама от портрета жены Уиндхэма. Стекло было разбито, самого портрета не было – его грубо вырезали бритвой из изящной рамы, теперь сильно погнутой. Уиндхэм, на глазах наливаясь яростью, схватил раму и воззрился на дюжего сержанта:
- Где портрет?
- Я ничего об этом не знаю, сэр. Ничего. Видит Бог, сэр, я его не брал.
- Я высеку тебя! Боже! Я тебя запорю!
Легкая рота застыла, дождь струйками стекал с киверов, мундиры мокли. Они были потрясены. Солдаты других рот, скорчившись в самодельных укрытиях, молча наблюдали, как дежурный офицер собирает конвой и как уводят Харпера. Шарп не двигался.
Рота была распущена. Под навесами зажгли костры в тщетных попытках прогнать сырость. На ужин забили нескольких быков – мушкетный дым вился над полем, пугая выжившие остатки стада, а Шарп все пытался остыть, чувствуя свою полную беспомощность. Ноулз попробовал его расшевелить:
- Пойдемте поедим с нами. Будьте моим гостем, я вас прошу.
Но Шарп только покачал головой:
- Нет. Я должен остаться до трибунала.
- Что творится с батальоном, сэр? – Ноулз был встревожен.
- Творится, Роберт? Ничего.
Однажды он убьет Хэйксвилла, но теперь ему нужны доказательства его вины, иначе Харперу никогда не очиститься. Шарп не знал, где искать правду: Хэйксвилл хитер, силой от него ничего не добиться, он будет смеяться в лицо тому, кто будет его избивать. Но однажды Шарп всадит клинок в это брюхо - и гниль хлынет оттуда зловонным потоком. Он убьет этого ублюдка.
Свистки пропели вечернюю зорю, конец уставного дня, четвертого дня у стен Бадахоса.
Глава 15
Всю ночь лило. Шарп это знал, поскольку был на ногах, прислушиваясь к непрерывному шуму воды, завываниям ветра и редким выстрелам французской пушки, пытавшейся помешать строительству батарей. Ответного огня с британской стороны не было: осадные орудия все еще покоились в соломе и мешковине, ожидая перемены погоды, когда их можно будет втащить на холм и установить на позиции.
Шарп сидел на холме бок о бок с Харпером и глядел вниз, на тусклые огни города. Из-за дождя они казались размытыми, бесконечно далекими, Шарп с трудом угадал собор – и подумал о больном ребенке где-то там.
Харпера рядом с ним не должно было быть. Он находился под арестом, приговоренный к порке и разжалованный в рядовые, но Шарп просто попросил часовых посмотреть в сторону, пока они с Харпером взбирались на холм. Шарп глянул на ирландца:
- Мне очень жаль.
- Не о чем жалеть, сэр. Вы сделали все, что могли.
То есть очень мало. Шарп просил, почти умолял, но рамка с филигранью – достаточное доказательство для полкового трибунала. Шарп свидетельствовал, что Харпер был с ним в тот день, отражая атаку французов, и что его собственная подзорная труба пропала в это же время, так что сержант не может быть виновен, но Уиндхэм был непреклонен. Подзорная труба, говорил он, могла быть украдена другим вором. Харпер был признан виновным, разжалован в рядовые и приговорен к порке.
А Харпер думал об утре. Голос донегольца был мягок:
- Сотня плетей, да? Могло быть хуже, – максимальным наказанием было двенадцать сотен.
Шарп передал ему бутылку. Они прятались под куском рогожи, нещадно поливаемой дождем.
- Мне дали две сотни.
- Армия становится слишком мягкой, да, - усмехнулся Харпер и глотнул еще. – И снова чертов рядовой! Они меня даже стрелком не назовут в этом чертовом полку! Чертов рядовой Харпер! А когда, как они считают, я спер эти чертовы штуки?
- Во вторник.
- Боже, храни Ирландию! В день Св. Патрика?
- Тебя же не было в части.
- Господи Иисусе! Я ж с вами был. Пил.
- Я знаю. Я им сказал.
Повисла тишина, наполненная горестным сочувствием. Со склона донесся перестук кирок: площадки под батареи утапливали ниже уровня земли. По крайней мере, подумал Шарп, они вдвоем могут хорошенько выпить: солдаты из легкой роты предоставили им все свои запасы, а потом стянули еще, где могли, так что под рогожей стояло не меньше дюжины фляг с ромом или вином.
- Прости, Патрик.
- Поберегите дыхание, сэр. Мне будет совсем не больно, - он знал, что лжет. – Я убью этого сукина сына!
- Только после меня, - они посидели еще немного, получая удовольствие от мысли об убийстве Хэйксвилла. Тот принял меры предосторожности, укрывшись на ночь всего в нескольких ярдах от промокших насквозь офицерских палаток, и Шарп понимал, что сегодня нет надежды утащить его в какое-нибудь тихое и не сильно людное местечко.
Ирландец тихо кашлянул, и Шарп вопросительно глянул на него:
- Что?
- Я вот думал о полковнике. Что там было, на этом чертовом портрете?
- Его жена.
- Наверное, редкая красавица.
- Нет, - Шарп откупорил еще одну флягу. – Похоже, злобная сука, хотя по портрету не всегда скажешь. В любом случае, наш полковник чтит узы брака. Считает, что они не дают человеку влипать в неприятности.
- Может, и правда. Я тут слышал, вы и мисс Тереза женаты. Как, черт возьми, это случилось?
- Это я наврал полковнику.
- Вы? – Харпер расхохотался. – Честно говоря, вам бы на ней жениться. Она должна быть порядочной женщиной.
- А как насчет Джейн Гиббонс?
Харпер улыбнулся: он видел эту блондинку, сестру убитого им человека – но потом покачал головой:
- Она не для вас. Она родилась в большом поместье и должна выйти за человека своего круга: много денег и все такое. А вы – всего лишь солдат-пехотинец, как и все мы, и красной орденской ленточкой ее в постель не затащите. Во всяком случае, больше чем на одну ночь.
Шарп усмехнулся:
- Значит, ты считаешь, я должен жениться на Терезе?
- А что б нет? Она, конечно, худышка, да, но мясо-то можно и нарастить, были б кости, - Харпер совершенно не разделял любви Шарпа к стройным женщинам.
Они снова помолчали, слушая перестук дождя по рогоже и радуясь этой странной дружбе, которой так редко дается шанс проявиться. Шарп заработал себе репутацию человека, скупого на слова, и это была правда для всех, кроме горстки друзей: Харпера, Хогана, Лоссова, немецкого кавалериста – да, пожалуй, и все. Все – изгнанники, оторванные от своей страны, сражающиеся в чужой армии. Шарп тоже был изгнанником – чужаком среди офицеров.
- А знаешь, что говорит генерал?
Харпер помотал головой:
- Нет, расскажите, что такого говорит генерал.
- Он говорит, никто, поднявшийся из низов, хорошо не кончает.
- А он откуда знает?
- Говорит, они слишком много пьют.
- А кто в этой армии не пьет? – Харпер пнул флягу в сторону Шарпа. – Вот, держите, напейтесь.
Какой-то идиот приоткрыл люк в накате параллели – и чуткие французские артиллеристы его тут же заметили: укрепления Бадахоса моментально расцвели вспышками орудий. Со стороны земляных работ послышались крики, свет погас, но глухие удары ядер не прекращались, а из траншеи иногда раздавались вопли ужаса и боли.
Харпер сплюнул:
- Нам никогда не взять этот чертов город.
- Не можем же мы остаться здесь навсегда.
- То же самое вы, англичане, говорили, когда впервые приплыли в Ирландию.
Шарп усмехнулся:
- Вы нас так приветливо встретили, что нам расхотелось уезжать. Опять же, погода хорошая.
- О, можете забрать ее себе, - Харпер прищурился в темноту. – Господи Иисусе! Хоть бы дождь прекратился!
- Я думал, ирландцы любят дождь.
- Ну, да, дождь мы любим, но это ж не дождь вовсе!
- А что же?
- Это чертов всемирный потоп, который положит конец всему промокшему грешному миру.
Шарп откинулся на сломанный габион, брошенный землекопами, и глянул в небо:
- Я не видел звезд уже неделю. Нет, дольше.
- Это точно.
- Я люблю звезды.
- Как им приятно, должно быть, - Харпер был слегка удивлен: выпивка не так-то часто развязывала Шарпу язык.
- Нет, правда: ты любишь птиц, я – звезды.
- Птицы хоть что-то делают: летают, гнезда строят. За ними интересно наблюдать.
Шарп ничего не ответил. Он вспомнил ночи, проведенные в полях: голова на ранце, тело завернуто в стеганое одеяло, ноги в рукавах мундира, перевернутого наоборот и застегнутого на животе, как часто спали солдаты. Но иногда он просто лежал и глядел на искры в небе, отблески костров невообразимо огромной армии. Легион за легионом, где-то там, в небе, и он знал, что каждую ночь они подходят все ближе – и их так трудно было связать с тем, что описывали пьяные проповедники, иногда забредавшие в сиротский приют, где он рос. Звезды смешивались в его голове с четырьмя всадниками апокалипсиса, трубным зовом, вторым пришествием, восставшими из мертвых, и ночные огни казались кострами армии, несущей конец света.
- Мир не погибнет в воде – его прикончат байонеты и батальоны последней, черт возьми, великой битвы.
- Пока мы среди застрельщиков, сэр, я не против, - Харпер глотнул еще рома. – Надо оставить что-то на утро.
Шарп резко сел, вспомнив:
- Хэгмен подкупает барабанщиков.
- Это никогда не срабатывает.
Харпер был прав: мальчишки-барабанщики отвечали за порку, и друзья жертвы их частенько подкупали, но под суровым взглядом офицеров им приходилось бить изо всех сил.
Шарп поглядел на темную громаду Бадахоса, освещенную несколькими расплывчатыми огоньками. В одном из многочисленных дворов замка горел костер. Унылый краткий звон донесся от собора: колокол пробил полчаса.
- Если бы только ее там не было... – он запнулся.
- Что?
- Не знаю.
- Если бы ее там не было, - ульстерский акцент Харпера проявился сильнее: он явно пытался тщательнее связывать слова, – вы бы сбежали, да? Туда, в горы, сражаться среди партизан?
- Не знаю.
- Все-то вы знаете. Думаете, никто больше этого не хочет? – Харпер имел в виду себя. – Вы же умеете воевать не только в хорошую погоду.
- Скоро начнется дезертирство.
- Ага, если Хэйксвилла сперва не похоронят.
Из батальона давно никто не дезертировал. Другие батальоны теряли людей – каждый день десяток-другой ускользал в Бадахос. Перебежчиков в обратную сторону тоже хватало – Хоган как-то говорил Шарпу, что французский сержант-инженер даже принес ему план укреплений, в котором таилась пара сюрпризов – не считая подтверждения догадки, что западный гласис обильно заминирован.
Шарп сменил тему:
- Знаешь, сколько сегодня погибло?
- Сегодня? – Харпер казался удивленным. – Кажется, что уже неделя прошла.
- С нашей стороны около сотни. Французов насчитали сотни три, а еще есть те, кто утонул. Несчастные ублюдки.
- Французов всегда удваивают. А сами они, наверное, говорят, что у нас убитых до тысячи, - в голосе Харпера проскользнуло презрение.
- Ну, они не так-то много успели сделать.
- Нет, - французы надеялись продлить осаду на недельку-другую, заставив британцев по новой рыть целую параллель. А лишняя неделя могла бы дать возможность французской полевой армии прийти на помощь гарнизону.
Харпер открыл новую флягу:
- Атака будет непростой.
- Угу.
Дождь все лил, заставляя мокрую землю вскипать пузырями и монотонно барабаня по рогоже. Становилось холодно. Харпер предложил Шарпу флягу:
- Есть идея.
- Ну, рассказывай, - Шарп зевнул.
- Думаю, как бы вас поддержать.
- И что думаешь?
- Запишусь-ка в «Отчаянную надежду».
Шарп фыркнул:
- Не будь дураком, черт возьми. Жить хочешь?
- Я не дурак и хочу снова стать сержантом. Попросите за меня?
- Меня больше не слушают.
- Я говорю, попросите? – Харпер был упрям.
Но Шарп не мог представить Харпера мертвым. Он покачал головой:
- Нет.
- Для себя, значит, оставляете? – слова прозвучали резко. Шарп повернулся и посмотрел на здоровяка: отказываться было бессмысленно.
- Как ты узнал?
Харпер рассмеялся:
- Сколько мы уже вместе? Мария, Матерь Божья, думаете, я дурак? Потеряли капитанство – и что же? Лезем с воплями в какую-нибудь чертову брешь, размахивая своим палашом, потому что лучше умереть, чем потерять чертову гордость?
Шарп знал, что это правда, но просто так согласиться не мог:
- Ну а ты сам?
- Я хочу назад свои нашивки.
- Тоже гордость?
- А почему нет? Говорят, ирландцы – глупцы, но немногие осмеливались надо мной смеяться.
- Так это из-за твоих размеров, а не из-за твоих нашивок.
- Ага, может, и так, но я не дам им повода сказать, что я неудачник. Так что, вы записались?
Шарп кивнул:
- Да. Но пока командира не выбрали – и до атаки не выберут.
- А если выберут вас, возьмете меня?
- Да, - слова выходили неохотно.
Ирландец кивнул:
- Будем надеяться, они выберут именно вас.
- Молиться надо о таком чуде.
Харпер расхохотался:
- Нет, чудес нам не надо. Из них вечно ерунда выходит, - он глотнул еще. – Св. Патрик выгнал всех змей из Ирландии – и что же? Мы настолько обленились, что разрешили англичанам взять верх. Наверное, бедняга Патрик ворочается в гробу. Змеи-то явно лучше!
Шарп замотал головой:
- Если бы Ирландия была в пять раз больше, а Англия в пять раз меньше, вы бы с нами то же самое сделали.
Харпер снова расхохотался:
- А вот за такое чудо стоило бы помолиться!
Пушки бухнули справа, за рекой – форт Сан-Кристобель обстреливал параллель через Гвадиану. Длинные языки пламени отразились в темной воде. Артиллеристы в городе, не желая проигрывать заочный спор, дали залп, и воздух наполнился гулом.
Харпер поежился:
- И за еще одно чудо я помолюсь.
- Какое?
- За шанс достать Хэйксвилла, – он повернулся к городу. - Где-то там, в одном из этих маленьких переулочков, я отрежу ему его чертову башку.
- А почему ты считаешь, что мы вообще переберемся за стену?
Харпер усмехнулся без тени веселья:
- Вы ж не думаете, что мы упустим победу?
- Нет, - но он не думал и о том, что упустит капитанство, что упустит свою роту. И даже в страшном сне ему не могло присниться, что он однажды увидит, как секут Патрика Харпера. Холодная мокрая ночь барабанила по рогоже, заставляя сбыться самые дурные сны.
Глава 16
Дождь лил все сильнее, и к рассвету река вышла из берегов, она оставила хлопья белой пены на каменных арках старого моста – и, что было куда серьезнее, сорвала и унесла вниз по течению мост понтонный.
- Рота! – последний слог еще отдавался в воздухе, когда его перекрыли выкрики сержантов. – Смирно! Смирно стоять! Равнение вперед!
Послышалось звяканье уздечек и шпор: старшие офицеры батальона проследовали на свободное место в центре строевого прямоугольника. Каждую из двух его коротких сторон занимали три роты, оставшиеся четыре роты были выстроены по длинной стороне, лицом к деревянному треугольнику.
- Оружие к ноге! – снова и снова руки скользили по мокрому дереву, окованные медью приклады плюхались в навоз. Дождь косо бил в шеренги.
Сержанты промаршировали по грязи, вытянулись и отсалютовали:
- Рота построена, сэр!
Верховые капитаны, жалкие в своих плащах, доложились по начальству.
- Батальон построен для отправления наказания, сэр!
- Очень хорошо, майор. Вольно.
- Б’тальон! – голос Коллетта относило ветром и дождем. – Стоять... вольно.
Грязь конвульсивно плеснула.
Шарп, чья голова еще гудела после ночной попойки, стоял в строю вместе с легкой ротой. Раймер был смущен, но это место принадлежало Шарпу, так что даже желтое лицо Хэйксвилла не выразило эмоций, только жуткий шрам на шее сержанта запульсировал чаще. Дэниел Хэгмен, старый стрелок, перед смотром сказал Шарпу, что в роте волнения. Может, он и преувеличивал, но Шарп своими глазами видел, что люди стоят мрачные, злые но, больше всего пораженные. Единственной хорошей новостью было то, что Уиндхэм согласился сократить наказание до шестидесяти ударов: полковнику нанес визит майор Хоган, и, хотя инженер не смог убедить Уиндхэма в невиновности Харпера, ему удалось произвести впечатление послужным списком ирландца.
Батальон ждал под проливным дождем, полный холодного уныния.
- Б’тальон! Смирно! – новый всплеск грязи встретил появление Харпера в сопровождении двух конвоиров. Ирландец был раздет до пояса, открыв могучие мускулы рук и груди. Он шел легко, не обращая внимания на дождь и грязь, и улыбался легкой роте. Казалось, он – самый беззаботный человек на всем смотре.
Его запястья привязали к вершине треугольника, ноги раздвинули и привязали к основанию, потом сержант впихнул сложенный в несколько раз ремень Харперу между зубов, чтобы тот не прикусил язык от боли. Батальонный доктор, болезненный человечек, шмыгающий носом, наскоро осмотрел приговоренного и признал его здоровым. Вокруг пояса Харпера обвязали кожаную ленту, чтобы не отбить почки, доктор уныло кивнул Коллетту, майор обратился к Уиндхэму, и тот кивнул: «Начинайте!»
Барабанные палочки ударили в натянутую кожу. Сержант кивнул двум парням покрепче: «Раз!»
Шарп отчетливо помнил это. Его самого секли на деревенской площади в Индии, привязав к повозке, а не к треугольнику, но он помнил первый удар кожаных ремней, невыносимую боль в спине, стиснутые сквозь ремень зубы и удивление от того, что все не так плохо, как ожидалось. Он почти привык к ударам, чувствовал уверенность в себе, он даже был возмущен, когда доктор остановил град ударов, чтобы проверить, в состоянии ли он выносить порку дальше. Потом все заслонила боль: она пришла, настоящая, когда удары вспарывали кожу, а другие удары, с двух сторон, рассекали ее до тех пор, пока батальон не увидел кость в открытой ране, откуда кровь текла прямо в деревенскую дорожную пыль.
Боже! Вот это была боль!
Полк Южного Эссекса наблюдал молча. Барабаны, чьи шкуры растянулись от дождя, были почти не слышны, напоминая приглушенный стук на похоронах. При каждом ударе хлюпало, как будто плескала кровь; сержант, ответственный за наказание, выкрикивал отсчет, а на заднем плане палили французские пушки.
Барабанщики остановились. Доктор подошел поближе, поглядел на окровавленную спину Харпера и кивнул сержанту.
- Двадцать пять!
Дождь моментально размыл выступившую кровь.
- Двадцать шесть!
Шарп поглядел на Хэйксвилла: не видно ли гримасы триумфа на его лице – но сказать было трудно, оно постоянно дергалось.
- Двадцать семь!
Харпер повернул голову и взглянул на легкую роту. Он не двинул и пальцем под градом ударов. Выплюнув кожаный ремень, он улыбнулся им.
- Двадцать восемь! Сильнее!
Барабанщики ударили изо всех сил, Харпер только шире улыбнулся.
- Прекратить! – Коллетт двинул коня вперед. – Вставьте кляп!
Ремень снова запихнули в рот Харперу, но тот опять его выплюнул, гордо ухмыляясь под ударами. Со стороны легкой роты донесся отчетливый ропот, почти смех, и они увидели, как Харпер разговаривает с барабанщиками. Этот дьявол смеялся над поркой! Шарп знал, что ему ужасно больно, но гордость Харпера не позволяла показывать это. Он должен был выглядеть совершенно невозмутимым.
Наказание закончилось, невероятная выдержка Харпера сделала его почти смехотворным.
- Разрежьте ремни!
Шарп видел людей, падавших на землю после двух дюжин ударов, но Харпер крепко стоял на ногах, улыбаясь и потирая затекшие руки. Доктор задал ему вопрос. Ирландец рассмеялся, отказался от предложенного одеяла, чтобы прикрыть окровавленную спину и повернулся, чтобы следовать за конвоем.
- Рядовой Харпер! – подался вперед Уиндхэм.
- Сэр? – в голосе Харпера сквозило презрение.
- Ты храбрый человек. Вот, - Уиндхэм кинул ульстерцу золотой. На какую-то долю секунды показалось, что Харпер может проигнорировать монету, но огромная рука взлетела, поймала ее в воздухе, а на лице засияла огромная заразительная улыбка:
- Спасибо, сэр.
Батальон издал тихий вздох облегчения. Уиндхэм должен был понять, даже если наказание совершилось, что высек самого популярного человека в батальоне. В строю царила враждебность, необычная враждебность. Солдаты обычно не возражают против порки – да и с чего бы? Если человек заслуживает наказания, батальон строится и смотрит за его исполнением. Но солдатам свойственно острое чувство справедливости, и Шарп, глядя на Уиндхэма, видел, что полковник почувствовал реакцию батальона. Ошибка была совершена, ее уже нельзя отменить, и обвинения нельзя снять без доказательств, но золотая монета – умный шаг. Уиндхэм, несмотря на простоватую внешность помещика-деревенщины, оказался не так-то прост.
Но и Хэйксвилл был хитер. Когда строй был распущен, лицо сержанта не выражало эмоций. Хэйксвилл торжествовал: Харпер был побежден, понижен в звании, рота предоставлена в его распоряжение. Оставалось добиться только одного: унижения Шарпа. И благодаря слухам, ходившим в роте, сержант знал, где это унижение совершить: в доме с двумя апельсиновыми деревьями, сразу за собором.
Шарп нашел Харпера под навесом, две женщины смазывали жиром его спину и бинтовали раны.
- Ну?
Харпер улыбнулся:
- Чертовски больно, сэр. Больше бы не выдержал, – в руке у него появилась золотая гинея. - Что мне с этим делать?
- Потрать.
- Нет, - ирландец уставился сквозь Шарпа в бесконечное море грязи, за серые шторы дождя. – Я сохраню ее, сэр, пока не убью ублюдка!
- Или пока я не убью его.
- Один из нас, сэр. Но давайте сделаем это побыстрее, пока не покинули этого места.
Если они вообще покинут Бадахос, подумал Шарп. Днем он водил землекопов на восток, к португальской границе. Они нашли, куда поток унес драгоценные понтоны, и сняли с них крепеж, чтобы волы могли оттащить лодки обратно. Осада постепенно тонула, как в болоте, в дожде, грязи и унынии. Бадахос казался огромным замком на скале посреди океана. Дождь заливал все пространство на юге, западе и севере, а ветер все дул, пригоняя новые дождевые тучи. Давно пора было начать атаку, но как ее начать в такую погоду? В траншеях стояла вода, брустверы смыло, из использованных для строительства огневых батарей габионов вымыло всю заполнявшую их землю, оставив бесполезный сетчатый каркас.
Все было смешано с грязью: повозки, боеприпасы, фураж, еда, мундиры, оружие, люди. Лагерь был доверху покрыт грязью, только медленно хлопала на ветру холстина навесов, а лихорадка косила людей даже эффективнее французских пушек. Время, которое французы хотели выгадать за счет атаки на параллель, они получили за счет погоды. Боевой дух упал. Первый понедельник осады был хуже всего: лило уже неделю, и весь этот день тоже лило, тьма накрыла армию – даже костер зажечь было не из чего. Не было ничего сухого, ничего теплого. Фузилер из валлийского полка сошел с ума: ночью раздались жуткие крики – это он порезал жену байонетом. Сотни людей копошились во тьме, считая, что французы предприняли ночную вылазку, а безумец бегал по лагерю, размахивая направо и налево своим оружием. Он кричал, что уже здесь и сейчас мертвецы встают из могил, чтобы поклониться ему, новому мессии. Наконец сержант загнал его в угол и, понимая, что трибуналом и поркой тут ничего не добьешься, одним ударом прикончил несчастного.
В воскресенье Шарп встретил Хогана. Майор был занят: рана полковника Флетчера не позволяла главному инженеру покинуть палатку, поэтому вся работа свалилась на Хогана. Ирландец был мрачен:
- Нас побеждает дождь, Ричард. Хоть бы он перестал.
Боевой дух армии был буквально сокрушен водой: они хотели ответить, хотели, чтобы их собственные пушки тоже стреляли в французов, но пушки, как и вся армия, тонули в грязи.
- А если нет?
- Тогда придется сдаться, мы проиграли.
Снаружи, в холодной ночи, дождь бил по британским позициям. Тяжелые капли падали с полога палатки Хогана, и Шарпу казалось, что они отбивают ритм поражения. Немыслимого поражения.
Глава 17
Во вторник после обеда дождь перестал. В разрывах облаков проявилось голубое небо, и армия, как огромный зверь, случайно спасшийся от неминуемой гибели в водной пучине, поднялась из грязи и с удвоенной энергией бросилась в траншеи.
Ночью на холм втащили пушки. Земля все еще была непроходимо разбитой, но их втягивали на веревках, подкладывали под проскальзывающие колеса плетенки и доски – и на энтузиазме, вдохновленном переменой погоды, солдатам удалось втащить огромные двадцатичетырехфунтовики на свеженасыпанные батареи.
Утром, с первыми лучами рассвета, в британском лагере раздался победный крик: пушки начали стрелять, наконец-то мы отвечаем! Двадцать восемь осадных орудий стояли по местам, защищенные прочными габионами, инженеры давали поправку артиллеристам, и вскоре первые железные ядра ударили в основание бастиона Тринидад. Французы, пытаясь уничтожить британские осадные орудия, ударили залпом, и долина серой запруженной Ривильи затянулась дымом, рассекаемым только свистящими туда-сюда ядрами.
К концу первого дня, когда вечерний ветерок отогнал облако дыма на юг, в каменной кладке бастиона стала отчетливо видна дыра – даже, скорее, не дыра, а скол, окруженный шрамами поменьше. Шарп поглядел на разрушения через подзорную трубу майора Форреста и невесело рассмеялся:
- Еще месяца три, сэр, и они могут нас заметить.
Форрест не ответил. Его пугало настроение Шарпа, его ощутимая депрессия, пришедшая с бездельем. У стрелка было совсем не много обязанностей: смотр жен Уиндхэм отменил, мулов отогнали на пастбища, и время Шарпа текло медленно. Форрест пытался поговорить с Уиндхэмом, но полковник лишь покачал головой: «Все мы устали, Форрест. Атака вылечит от хандры». Потом он взял своих гончих и отправился на целый день на юг, на охоту, и с ним половина офицеров батальона. Глядя на угрюмый профиль Шарпа, Форрест безуспешно пытался его подбодрить:
- Как там сержант Харпер?
- Рядовой Харпер поправляется, сэр. Еще три-четыре дня, и он вернется в строй.
Форрест вздохнул:
- Никак не могу заставить себя называть его рядовым. Кажется неправильным, – он покраснел. - Боже, кажется, я задел вас.
Шарп рассмеялся:
- Нет, сэр. Я, кажется, привыкаю быть лейтенантом, - это было неправдой, но нужно было убедить Форреста. – Вам удобно, сэр?
- Очень. Замечательный вид, - они обозревали долину и город в ожидании атаки, которая должна была начаться с наступлением темноты. Половина армии была на холме, в траншеях или возле новых, наполовину законченных батарей, и французы, наверное, догадались, к чему идет, благо, особого труда это не составляло. Британские пушки были за полмили от бастиона Тринидад, слишком далеко, чтобы нанести ощутимый урон. Инженерам нужно было сократить дистанцию хотя бы вполовину – что означало постройку новой параллели и новых батарей прямо на берегу искусственного озера, у французского форта Пикурина. Сегодня ночью форт будет атакован. Шарп до последнего надеялся, что это произойдет силами его собственного, Четвертого дивизиона, но во тьму пойдут Третий и легкий дивизионы, а Шарпу останется лишь наблюдать. Форрест глянул вниз по склону:
- Не выглядит особенно трудным.
- Не особенно, сэр, - и это было правдой, вернее, половиной правды. Форт Пикурина был временным: клинообразное укрепление, способное даже не задержать, а лишь замедлить продвижение атаки. Он был окружен рвом и старой каменной стеной с наскоро установленными палисадами[46], разделенными бойницами, и находился так далеко от города, что пушки не могли ударить по атакующим картечью. Форт падет, но остается искусственное озеро, созданное дамбой на Ривилье и перекрывающее прямой доступ к городу. Если озеро не осушить, атаковать можно только с юга, протиснувшись между водой и южной стеной, мимо огромного форта Пардалера, и наступающие колонны, попав под огонь французских пушек, будут изрешечены картечью. Шарп снова одолжил у Форреста подзорную трубу и навел ее на дамбу. Для временного сооружения она была удивительно качественно построена: Шарп видел даже каменную дорожку с перилами, ведущую к форту, защищающему дамбу - форту, гораздо более мощному, чем Пикурина. И форт, и дамба находились вблизи городских стен – человек с мушкетом, стоя на бастионе Сан-Педро, мог легко обстрелять эту вымощенную камнем дорожку. Форрест проследил за его взглядом:
- О чем вы думаете, Шарп?
- Я думаю, что атаковать дамбу будет нелегко, сэр.
- А вы думаете, кто-то собирается атаковать дамбу?
Шарп знал, что такую атаку планируют, ему рассказал об этом Хоган, но он только пожал плечами:
- Не знаю, сэр.
Форрест огляделся по сторонам и заговорщицки произнес:
- Не говорите никому, Шарп, но мы собираемся это сделать!
- Мы, сэр? Батальон, сэр? – в голосе Шарпа проскользнуло волнение.
Форрест был польщен:
- Не мне бы говорить, Шарп, не мне, но полковник предложил наши услуги. С ним говорил командующий дивизионом. Нам может улыбнуться удача!
- Когда, сэр?
- Не знаю, Шарп! Мне таких вещей не рассказывают. Смотрите! Занавес поднимается!
Пушкарь на первой батарее отвалил от амбразуры последний габион, и одно из орудий, молчавшее последние полчаса, изрыгнуло вниз по склону пламя и дым. Ядро, не долетев до цели, взрыло землю прямо перед Пикуриной, а потом рухнуло в воду озера, подняв большой столб воды. Презрительные крики французов из маленького форта были слышны даже за четыре сотни ярдов.
Наводчики, повернув большой винт с тыльной части ствола, приподняли прицел на полдюйма. Орудие наскоро протерли губками, оно зашипело. Амбразуру снова заткнули, опасаясь неминуемого ответного огня из города. В дуло полетели картузы с порохом, их прибили банником, закатили ядро. Сержант нагнулся над запальным отверстием, забил в него гвоздь, проткнувший картузы насквозь, и вставил запал – трубку, наполненную отборным сухим порохом. Рука его взметнулась вверх, офицер коротко прокричал приказ, и габионы снова откатили с огневой позиции. Солдаты присели, зажав уши руками, сержант поднес к запалу длинную тлеющую спичку, и пушка подпрыгнула на своей деревянной платформе. Ядро ударило в палисад Пикурины, разбив несколько бревен и обрушив град свежих щепок на защитников – пришел черед для радостных криков британцев.
Форрест глянул на форт в подзорную трубу, прицокнул языком и повернулся к Шарпу:
- Бедняги. Наверное, им не особенно приятно.
Шарп едва сдержал смех:
- Конечно, нет, сэр.
- Я знаю, Шарп, что вы считаете меня слишком уж милосердным к врагам. Возможно, вы правы, но я представляю на их месте моего сына – и ничего не могу с собой поделать.
- Мне казалось, ваш сын – гравер, сэр.
- Да, Шарп, именно так, но если бы он был французским солдатом, он мог бы быть там, вот что удручает.
Шарп задумался было, пытаясь поспеть за воображением Форреста, но сдался и снова повернулся к форту. Другие британские пушки уже взяли прицел, и тяжелые ядра начали методично крушить хлипкие укрепления. Французы были в ловушке: отступить они не могли - поджимало озеро - и понимали, что с закатом канонада закончится атакой пехоты. Форрест нахмурился:
- Почему они не сдаются?
- А вы бы сдались, сэр?
- Конечно, нет, Шарп. Я же англичанин! – обиделся майор.
- А они – французы, сэр, и тоже не любят сдаваться.
- Подозреваю, что вы правы, - Форрест и в самом деле не мог понять, почему французы, нация, которую он считал по большей части цивилизованной, должны сражаться в такой безвыходной ситуации. Допустим, американцы воюют за республиканский строй: от молодой нации трудно ждать осознания всех опасностей такой политической системы. Но французы? Форрест никак не мог этого понять. Хуже всего то, что французы – самая сильная с военной точки зрения нация на земле, и именно она, зарядив мушкеты и оседлав коней, распространяет зло республиканства. Британцы, естественно, обязаны избавить мир от подобной заразы. Форрест считал войну крестовым походом во имя духовных ценностей, битвой за благопристойность и порядок, а победа Британии будет означать, что Всевышний, который, разумеется, не одобряет республиканских настроений, благословил ее солдат.
Однажды он даже изложил свои мысли майору Хогану и был глубоко потрясен, когда инженер с ходу опроверг его идеи: «Дорогой мой Форрест! Мы сражаемся исключительно из-за прибыли! Если бы Бони[47] не закрыл португальские гавани для британцев, вы бы уютно посапывали в своей постели в Челмсфорде». Форрест припомнил этот разговор и взглянул на Шарпа:
- Шарп, а вы зачем сражаетесь?
- Сэр? – Шарпу на секунду показалось, что Форрест предлагает сдать армию защитникам Пикурины. – Зачем нам сражаться?
- Да, Шарп. Зачем лично вы сражаетесь? Вы против республиканства?
- Я, сэр? Да мне даже слова такого не выговорить, - он улыбнулся Форресту. – Боже мой, сэр, мы всегда дрались с французами. Даже лет двадцать назад или около того. Если бы мы этого не делали, они бы нас завоевали, и нам бы пришлось есть улиток и говорить по-французски, – он рассмеялся, но заметил, что майор серьезен. - Не знаю, сэр. Мы воюем с ними, потому что они надоедливые ублюдки и надо прибрать их к ногтю.
Форрест вздохнул. Он попытался объяснить Шарпу политическое устройство мира, но тут полковник Уиндхэм и группа офицеров батальона присоединились к ним на бруствере. Уиндхэм был в добром расположении духа: он смотрел, как британские ядра разрушают остатки французского палисада и возбужденно похлопывал судорожно сжатым кулаком по ладони:
- Отлично, парни! Задайте жару этим ублюдкам! – Повернувшись, он вежливо кивнул Шарпу и улыбнулся Форресту: - Чудесный день, Форрест, чудесный! Две лисы! - Хоган как-то поделился с Шарпом наблюдением, что для британского офицера нет ничего более вдохновляющего, чем мертвая лиса. Но дважды удовлетворенный Уиндхэм принес и новости. Он вытянул из кармана письмо и продемонстрировал его Форресту: - Письмо от миссис Уиндхэм, Форрест. Чудесные новости!
- Отлично, сэр! – Форрест, как и Шарп, гадал, не подарила ли лишенная подбородка Джессика жизнь какому-нибудь малютке Уиндхэму, но дело было не в этом. Полковник развернул письмо, что-то промычал, проглядывая первые строки, и по лицам Лероя и других новоприбывших Шарп понял, что они не первые, кого Уиндхэм знакомит с хорошими новостями, в чем бы они ни заключались.
- Вот! У нас были проблемы с браконьерами, Форрест, чертовски серьезные проблемы. Среди крестьян завелся негодяй! Но моя замечательная жена поймала его!
- Замечательно, сэр, – Форрест вложил в эти слова весь свой энтузиазм.
- И более того, не просто поймала! Она приобрела новый капкан. Чертова штуковина оказалась настолько мощной, что отсекла ему ступню, и он умер от гангрены. Вот, смотрите, миссис Уиндхэм пишет: «Это так вдохновило нашего приходского священника, что упомянул в воскресной проповеди, что испытает Наказание за грех свой каждый, кто не Заботится о Долге своем!» - Уиндхэм обвел собравшихся восторженным взглядом. Шарп готов был поспорить, что никто из прихожан не забывает о своем долге, пока миссис Уиндхэм так заботится о своем, но решил, что момент не очень подходит для того, чтобы произнести это вслух. Уиндхэм снова уткнулся в письмо. - Чудесный человек наш священник. В седле держится, как настоящий вояка. Знаете этот текст?
Шарп подождал, пока бухнет пушка, потом мягко произнес:
- Книга Чисел, глава тридцать вторая, стих двадцать третий[48], сэр?
Полковник воззрился на него:
- Черт возьми, как вы узнали? – в голосе сквозило подозрение, как будто стрелок мог прочесть письмо. Лерой ухмылялся.
Шарп решил не рассказывать, что в спальне сиротского приюта, где он рос, этот текст был написан на стене трехфутовыми буквами:
- Показалось подходящим, сэр.
- Именно, Шарп, чертовски подходящим. «Наказание за грех ваш постигнет вас». И постигло, а? Умер от гангрены! – Уиндхэм расхохотался и повернулся поприветствовать майора Коллетта, приведшего с собой слугу полковника, нагруженного бутылками вина. Полковник улыбнулся офицерам: - Думаю, это надо отпраздновать. Давайте выпьем за ночную атаку.
Пушки стреляли до самого конца заката, а потом, уже в темноте, свистки бросили превосходящие силы британской пехоты на маленький форт. Артиллеристы на городской стене, услышав, что британская канонада затихла, опустили дула своих пушек и начали стрелять прямо по склону холма, не заботясь больше о Пикурине. Ядра выбивали из атакующих рядов целые взводы, но ряды смыкались и продолжали идти вперед. Потом из города раздались более глухие звуки разрывов, и наблюдатели на холме увидели темно-красные огненные хвосты снарядов, огромными арками встающие в небе над озером: в ход пошли гаубицы. Ракеты распускались диковинными алыми цветами. Парни из 95-го, выстроившись цепью, окружили форт, и Шарп увидел яркие вспышки выстрелов: стрелки пытались попасть в амбразуры. Французы, засевшие в форте, ответного огня пока не открывали: прислушиваясь к доносящимся из темноты командам и свистящим над головами винтовочным пулям, они ждали настоящей атаки.
Офицерам на холме ничего не было видно, кроме вспышек выстрелов и разрывов снарядов. Шарп любовался пушками на стене. Каждое ядро изрыгало пламя, в течение нескольких секунд яркое и мощное, затем принимавшее странную изломанную форму и существовавшее независимо от орудия: медленно гаснущая, извивающаяся красота, дух огня, складка огненной драпировки, которая вдруг сворачивается внутрь себя и исчезает. Эта картина завораживала, и он стоял и смотрел, попивая вино полковника, как будто никакой войны не было, пока донесшийся из темноты победный крик не сказал ему, что атакующие батальоны опустили байонеты и пошли на приступ. И остановились.
Что-то пошло не так. Победный крик затих. Ров, окружавший маленький форт, оказался глубже, чем можно было ожидать. К тому же, невидимый с низкого холма, он был заполнен дождевой водой. Атакующие собирались прыгнуть в ров, легко взобраться на стену, используя взятые с собой короткие лестницы, и применить байонеты к малочисленному противнику. Вместо этого им пришлось остановиться, а французы тем временем подкрались к своим разбитым укреплениям и открыли огонь. Мушкеты легко перекрывали ров, а ответный огонь британцев бессмысленно бил лишь в каменную кладку форта и измочаленные палисады. Французы заставляли людей прыгать в ров или отступать к задним шеренгам. Почувствовав возможность неожиданной победы, они заряжали и стреляли, заряжали и стреляли, а потом, чтобы лучше осветить своих беспомощных жертв, притащили пропитанные маслом зажигательные снаряды, которые приберегали для последней атаки, и спустили их по стене.
Эта ошибка оказалось роковой. С вершины холма Шарп видел, как атакующие беспомощно барахтаются на краю рва. В ярком свете зажигательных снарядов британцы были легкой мишенью для французских артиллеристов на городских стенах: те стреляли по сторонам форта, одним выстрелом отправляя целые шеренги в вечность и заставляя атакующих искать убежища под стенами форта. Но свет выявил и странную слабость форта. Шарп снова выпросил у Форреста подзорную трубу и сквозь запотевшее стекло разглядел, что защитники выставили по краю рва деревянные колья, чтобы не дать взобраться по его внутренней стороне. Колья эти уменьшали ширину рва до тридцати футов, и прежде чем подзорную трубу отобрал майор Коллетт, Шарп заметил первые лестницы, уложенные как мост с опорой на так удобно торчащие колья. Это подошел 88-й, тот же полк, в рядах которого он бился в Сьюдад-Родриго - парни из Коннахта. Три лестницы легли прочно, дерево было мокрым, прогибалось, но держало, и ирландцы начали опасную переправу прямо в лицо мушкетным пулям. Кто-то сорвался в ров, но остальные перебрались, и фигуры в темных мундирах, освещенные пламенем, взобрались на вал – а за ними перебирались все новые и новые.
Свет зажигательных снарядов гас, поле боя погружалось во тьму, и только звуки доносили до вершины холма повесть об этом бое. Были слышны вопли боли, но выстрелов почти не было, что говорило тем, кто понимает: в ход пошли байонеты. Потом раздался победный крик, быстро докатившийся до задних рядов атакующих, и Шарп понял, что британцы победили. Коннахтские рейнджеры искали в изрешеченном ядрами форте выживших французов, длинные байонеты раскидывали обломки дерева, а Шарп улыбался в ночь, думая, что это был хороший бой. Патрик Харпер будет ревновать: ребятам из Коннахта будет что порассказать о переправе по ненадежному мосту и о победе. Голос Уиндхэма ворвался в его мысли:
- Итак, джентльмены, дело сделано. Следующий ход за нами.
Повисла тишина, потом раздался голос Лероя:
- За нами?
- Нам приказано взорвать дамбу! – Уиндхэм был полон энтузиазма.
Со всех сторон посыпались вопросы, но Уиндхэм ответил только на один.
- Когда? Я пока не знаю. В течение трех дней, вероятно. Держите это в тайне, джентльмены, я не хочу, чтобы каждый Том, Дик или Гарри знали об этом. Наша атака должна быть приятным сюрпризом, - Уиндхэм расхохотался, его настроение стало еще лучше.
- Сэр? – тихо произнес Шарп.
- Шарп? Это вы? – в темноте было трудно понять, кто говорит.
- Да, сэр. Прошу разрешения на время атаки присоединиться к легкой роте, сэр.
- Вы кровожадный ублюдок, Шарп, – в голосе Ундхэма слышалось торжество. – Вам бы в лесничие! Я подумаю.
Он двинулся прочь по траншее, оставив Шарпа размышлять, кем его все-таки считают, лесничим или солдатом. Неподалеку возник огонек, едко пахнуло табаком. Из клуба дыма донесся глубокий язвительный голос Лероя:
- Если повезет, Шарп, один из нас погибнет, и ты получишь назад свое капитанство.
- Может, этим счастливчиком буду я?
Американец расхохотался:
- Думаешь, кто-то из нас считает по-другому? Ты ж чертов призрак, Шарп! Ты нам напоминаешь о том, что все мы смертны. Кого из нас ты заменишь?
- Есть предложения?
- Только не меня, Шарп, не меня. Думаешь, я покинул Бостон только для того, чтобы ты занял мое место в строю? Вот и нет!
- А зачем же тогда ты покинул Бостон?
- Я американец с французским именем, родился в семье роялистов, сражаюсь за англичан и их немца-короля, к тому же, безумца. О чем тебе это говорит?
Шарп пожал плечами: в голову как-то ничего не приходило.
- Я не знаю.
- Так и я, Шарп, и я не знаю, - сигара ярко вспыхнула, потом погасла. Лерой понизил голос: - Иногда я гадаю, правильную ли сторону выбрал.
- И что ты об этом думаешь?
Лерой на секунду запнулся. Шарп четко видел его профиль, обращенный к темному городу.
- Думаю, я все-таки прав. Мой отец присягал на верность Его Королевскому Величеству, и я унаследовал это бремя. Вот он я, Величество, твой защитник, - он снова рассмеялся. Шарп редко видел, чтобы Лерой так много говорил: ирония, с которой американец смотрел на мир, обычно была молчаливой. – А ты знаешь, что Америка собирается вступить в войну?
- Слышал.
- Хотят вторгнуться в Канаду. Скорее всего, так и сделают. Я мог бы стать генералом в их армии, в мою честь называли бы улицы... Черт, да что там улицы! Целые города! – он снова замолчал, и Шарп понял, что Лерой думает о совсем другой участи: заброшенной могиле в Испании. Таких, как Лерой, было много – людей, чьи семьи после американской революции остались верны королю Георгу, кто стал изгнанником, но не бросил сражаться. Лерой снова рассмеялся, но невесело: - Завидую я тебе, Шарп.
- Завидуешь? Мне? Почему?
- Потому что я – пьяный американец с французским именем, неизвестно зачем воюющий на стороне сумасшедшего немца, а ты знаешь, куда и зачем идешь.
- Серьезно?
- Конечно, мистер Шарп, ты знаешь: к вершине, где бы она ни находилась. Именно поэтому наша веселая банда капитанов тебя так боится. Кто из нас должен умереть, чтобы ты поднялся на следующую ступеньку своей лестницы? – он замолчал и прикурил вторую сигару от догорающего окурка первой. – И скажу тебе, Шарп, как только может сказать друг, они больше всего в жизни хотят, чтобы ты погиб.
Шарп уставился на темный профиль:
- Это что, предостережение?
- Боже, нет! Просто страшные сказки тебе рассказываю на ночь.
По траншее гулко раздались шаги, и двум офицерам пришлось посторониться, чтобы пропустить караван носилок с ранеными из Пикурины. С носилок раздавались стоны, кто-то плакал. Лерой долго смотрел им вслед, потом повернулся и хлопнул Шарпа по плечу:
- Теперь наш черед, Шарп, наш черед.
Глава 18
- Ну, что думаешь? – Хоган был встревожен.
Шарп пожал плечами:
- Слишком мудрено. Полсотни ребят с этим справятся, незачем тащить целый батальон.
Хоган кивнул, но невозможно было понять, согласен ли он. Потом он поглядел через бруствер на форт, защищавший дамбу, перевел взгляд на тяжелые тучи:
- По крайней мере, погода за нас.
- Если не будет дождя
- Дождя не будет, - уверенно заявил Хоган, как будто мог управлять погодой. – Но будет темно. Ты прав, слишком мудрено, но полковник настаивает. Хотел бы я, чтоб это сделал ты.
- Я тоже, но полковник настаивает, - Уиндхэм отказал Шарпу: стрелок не пойдет в атаку с легкой ротой, а останется с полковником Уиндхэмом. Шарп улыбнулся: - Я его адъютант.
- О, адъютант? – расхохотался Хоган. – По-моему, это повышение. Что будешь делать? Бегать с поручениями?
- Вроде того. Он просто не хочет, чтобы я был рядом с легкой ротой. Говорит, мое присутствие смущает капитана Раймера.
Хоган покачал головой, посмотрел на часы и щелкнул крышкой:
- Два часа до темноты. Остается только надеяться, что капитану Раймеру это по силам.
План казался простым. Одна рота, легкая, сопровождает два десятка саперов до дамбы. Оставшийся батальон организует ложную атаку на форт. Под ее прикрытием саперы закладывают двадцать бочонков с порохом в основание дамбы. Звучало несложно, но Шарпа грызли сомнения. Ночные атаки, как армия выяснила на собственном примере всего четыре дня назад, таили сюрпризы, а весь план Уиндхэма зависел от того, сумеет ли легкая рота достичь основания дамбы ровно в одиннадцать. Полковник никак не мог узнать об их продвижении, а если они опоздают, ложная атака поднимет на ноги весь гарнизон. Шарп пытался убедить Уиндхэма, что ложная атака вообще не нужна, что легкая рота справится сама, но полковник только качал головой: ему хотелось лично повести батальон в наступление, он не мог дождаться ночи, и его совершенно не волновали слова Шарпа. «Разумеется, они успеют вовремя!» - только и говорил Уиндхэм.
Собственно, а почему нет? Идти легкой роте и саперам недалеко: с наступлением темноты они двинутся от первой параллели на север, в сторону реки, на берегу Гвадианы повернут налево и пойдут по тропинке вдоль Ривильи, под самыми стенами замка. Лица их будут зачернены, амуниция зачехлена. Они спустятся в овраг, где течет Ривилья, и повернут налево. Самое сложное здесь – пройти вверх по течению до дамбы: это будет путь длиной в полторы сотни ярдов на расстоянии выстрела от стены между бастионом Сан-Педро и фортом возле дамбы. Идти недалеко, времени достаточно, но нужна абсолютная тишина, а значит, двигаться придется медленно. Хоган снова щелкнул крышкой своих часов. Именно он убедил Веллингтона, что необходимо взорвать дамбу, но успех его плана зависел от того, как Уиндхэм его воплотит. Ирландец сунул часы в карман, достал табакерку и натужно улыбнулся: «По крайней мере, пока все по плану!»
Тем временем была начата вторая параллель. Она была гораздо ближе к стенам Бадахоса, под ее прикрытием можно было построить новые батареи, чтобы установить осадные орудия всего в четырехстах ярдах от юго-восточного угла крепости, возле бастиона Тринидад, где скол кладки давно превратился в дыру, засыпавшую обломками все основание стены. По ночам французы пытались заделать дыру, но британцы палили, нимало не заботясь о том, что могут погибнуть какие-то там рабочие. Пушки стреляли сутки напролет.
На закате Шарп проводил легкую роту. С ними был и Харпер, теперь рядовой: он утверждал, что спина его вполне зажила. Командовал Хэйксвилл. Он старался стать незаменимым для капитана Раймера, предвосхищая его желания, льстя ему и снимая с его плеч все заботы о поддержании дисциплины. Классический сюжет: надежный сержант, неутомимый и умелый – этого оказалось достаточно, Хэйксвилл победил роту. Он разделял их на враждующие лагеря, вынуждал подозревать друг друга, а Шарп ничего не мог сделать.
Перед выходом роту проверял полковник Уиндхэм. Он остановился возле Харпера и указал на огромное семиствольное ружье на плече ирландца:
- Что это?
- Семиствольное ружье, сэр.
- Есть разрешение?
- Нет, сэр.
- Тогда снимите его.
Хэйксвилл был тут как тут, рот его кривился в усмешке:
- Отдайте мне, рядовой.
Ружье было подарком от Шарпа, но Харпер ничего не мог поделать. Он медленно начал снимать ружье с плеча, но Хэйксвилл буквально выхватил его из рук. Сержант перекинул ружье через плечо и преданно посмотрел на полковника:
- Наказание, сэр?
Уиндхэм выглядел озадаченным:
- Наказание?
- За ношение недозволенного оружия, сэр.
Уиндхэм замотал головой – один раз он уже наказал Харпера:
- Нет, сержант. Нет.
- Отлично, сэр, - Хэйксвилл потер шрам и проследовал за Уиндхэмом и Раймером вдоль шеренги. После проверки, когда полковник отдал роте команду «вольно», Хэйксвилл снял кивер и долго смотрел внутрь. На его лице была такая улыбка, что Шарп заинтересовался. Он нашел лейтенанта Прайса, чья бледность пробивалась даже через обгоревшую кожу, и кивнул в сторону сержанта:
- Что это он такое делает?
- Бог знает, сэр, - Прайс все еще числил Шарпа своим капитаном. – Он теперь все время так делает: снимает кивер, пялится внутрь, лыбится и снова надевает. Он чокнутый, сэр.
- Снимает кивер? И смотрит внутрь?
- Точно, сэр. Ему бы в Бедламе[49] быть, а не здесь, - ухмыльнулся Прайс. – Хотя армия и есть один большой сумасшедший дом, сэр.
Шарп собрался было потребовать у Хэйксвилла семиствольное ружье, но Уиндхэм, уже верхом на коне, потребовал внимания. Хэйксвилл нацепил кивер, щелкнул каблуками и уставился на полковника. Уиндхэм пожелал роте удачи, сообщил, что главная их задача – прикрыть саперов, если те будут обнаружены, а если не будут обнаружены – ничего не делать, и заключил: «Идите! Удачной охоты!»
Легкая рота построилась в траншее, семиствольное ружье все еще было у Хэйксвилла. Шарпу ужасно хотелось пойти с ними: он знал, как сильно Хоган желал взорвать дамбу, понимал, насколько проще будет атаковать через брешь, если озеро исчезнет, и был раздражен, что не может участвовать в вылазке. Вместо этого, когда соборные часы пробили половину одиннадцатого, он стоял рядом с Уиндхэмом и смотрел, как оставшиеся десять рот батальона выбираются из параллели на темную траву. Уиндхэм нервничал:
- Уже должны быть почти на месте.
- Да, сэр.
Полковник вынул шпагу, подумал немного и сунул ее обратно в ножны. Он оглянулся на Коллетта:
- Джек?
- Сэр?
- Готовы?
- Да, сэр.
- Идите! Но обязательно дождитесь боя часов!
Коллетт исчез во тьме. Он двинул четыре роты в сторону города и форта, защищавшего дамбу, чтобы, когда часы пробьют одиннадцать, открыть огонь в сторону форта и заставить французов поверить в реальность атаки. Остальные роты под общим командованием Уиндхэма находились в резерве. Полковник, как видел Шарп, надеялся, что ложная атака выявит какую-то слабость форта и перерастет в атаку настоящую. Он хотел провести полк Южного Эссекса через ров, прямо к стене, и первым взойти на укрепления. Шарп гадал, как там легкая рота. По крайней мере, из замка не было слышно выстрелов, из форта тоже никто не кричал, так что, вероятно, их пока не заметили. Стрелок чувствовал скованность: если все пойдет по плану, то, согласно расписанию, в одиннадцать с минутами дамба будет взорвана – но инстинкты подсказывали другое. Он подумал о Терезе там, в городе, о ребенке и о том, что взрыв, буде он произойдет, разбудит крошку. Ребенок, его ребенок! До сих пор не верится, что у него есть ребенок.
- Порох уже должен быть на месте, Шарп!
- Так точно, сэр! – он слушал полковника вполуха, но понимал, что Уиндхэм пытается за разговором скрыть волнение. Узнать, где сейчас порох, не представлялось возможным. Шарп попытался вообразить саперов, ползущих по-пластунски, как контрабандисты на южном побережье, скрывающихся в овраге возле дамбы, но Уиндхэм вмешался в его мысли:
- Считайте вспышки мушкетных выстрелов, Шарп!
- Да, сэр, - он знал: полковник лелеет надежду, что форт, благодаря какому-то чуду, слабо защищен и что полк Южного Эссекса может взять его, просто используя численное превосходство. Напрасные надежды, думал Шарп.
Слева от них, в полумиле вверх по холму, палили осадные орудия, каждый выстрел сопровождался вспышкой пламени и густым дымом, низко стелившимся над водой. Французские пушки отвечали, целясь в зарево, но интенсивность вражеского огня в последние два дня упала: берегли боеприпасы для новых батарей на второй параллели.
- Теперь уже недолго, - сказал сам себе полковник, потом чуть громче позвал: - Майор Форрест?
- Сэр? – Форрест выступил из темноты.
- Все в порядке, Форрест?
- Да, сэр, - Форресту, как и Шарпу, делать было нечего.
Внезапно с севера раздался приглушенный треск мушкетов. Уиндхэм резко повернулся:
- По-моему, это не наши, - звуки доносились слишком издалека, из-за реки, где Пятый дивизион занимался французскими фортами. Уиндхэм расслабился: - Уже скоро, джентльмены.
Из темноты донесся крик. Офицеры замерли, вслушиваясь, и похолодели. Шарп услышал, как Уиндхэм задержал дыхание.
- Qui vive? – кричал французский часовой. - Qui vive? - и громче:- Gardez-vous![50]
Из форта ударили мушкеты.
- Черт! – выплюнул Уиндхэм. – Черт, черт, черт!
В форте послышались крики, показался мерцающий свет – это в темноту метнули зажигательный снаряд, пытаясь перебросить его через ров. В тусклом свете Шарп отлично видел роты Коллетта.
- Огонь! – крик раскатился по шеренгам, и британцы ответили на выстрелы из амбразур.
- Черт! – прокричал Уиндхэм. – Мы слишком рано!
Роты Коллетта стреляли повзводно, залпы волнами катились по строю, пули громко цокали о каменную кладку. Офицеры кричали громче, пытаясь создать ощущение крупных сил, мушкеты били, как часы. Шарп осматривал укрепления. Мушкетный огонь французов был непрерывным, и он решил, что на каждого человека у амбразуры или бойницы приходится по меньшей мере пара заряжающих.
- Не думаю, что защитников мало, сэр.
- Черт! – Уиндхэм как будто не слышал Шарпа.
Соборный колокол добавил свои скупые ноты к звукам перестрелки. Из форта бросили еще зажигательных снарядов, и Шарп услышал, как Коллетт приказывает отойти назад, под прикрытие темноты. Уиндхэм лихорадочно метался взад-вперед, его лицо пылало разочарованием:
- Где же легкая рота? Где, черт возьми, легкая рота?
Артиллеристы в городе налегли на лафеты, повернули пушки и зарядили их картечью. Раздался выстрел, пламя осветило поле боя, послышался характерный свист.
- Цепью! – донесся до Шарпа голос Коллетта: это была разумная мера предосторожности против картечи, но так было гораздо сложнее убедить французов в реальности атаки.
Уиндхэм достал шпагу и громко позвал:
- Капитан Лерой?
- Сэр? – вопросил голос из темноты.
- Вашу роту вперед! Прикройте майора Коллетта справа!
- Так точно, сэр, - и гренадерская рота двинулась вперед, добавив путаницы.
Уиндхэм повернулся:
- Время, Шарп?
- Две минуты двенадцатого, сэр, - ответил тот, припомнив колокольный звон.
- Так где же они?
- Дайте им время, сэр.
Уиндхэм как будто не слышал. Он смотрел на форт, на горящие зажигательные снаряды, освещавшие весь ров и пространство перед ним. Люди пересекали его маленькими группами, иногда припадая на колено, стреляя и снова растворяясь во тьме. Шарп видел, как одного скосило картечью, неподвижное тело было хорошо видно в отблесках пламени. Двое других рванули к нему, ухватили за ноги и утащили обратно к его роте. «Заряжай! Целься! Пли!» - раздавались над полем до боли знакомые приказы, мушкеты стреляли в сторону форта, а с высоких стен им отвечали смертоносной картечью.
- Капитан Стерритт? – завопил Уиндхэм.
- Сэр?
- Поступаете в распоряжение майора Коллетта! Ваша рота придана ему в подкрепление!
- Так точно, сэр! – рота двинулась вперед, и Шарп виновато потупился, осознав, что еще один капитан имеет хорошую возможность попасть под картечь. Он мог только гадать, что случилось с Раймером: со стороны дамбы не слышалось ни выстрелов, ни взрывов. Он постоянно ждал вспышки, клубов дыма, но дамба молчала.
- Где же они? – Уиндхэм ударил себя кулаком по бедру, потом со свистом рассек воздух шпагой. – Черт бы их побрал! Куда они подевались?
Из боя выходило все больше раненых картечью, и Коллетт оттянул свои роты назад, понимая, что в ложной атаке не стоит терять людей. Огонь со стороны форта поутих. Взрыва все не было.
- Черт! Нам надо узнать, что происходит!
- Разрешите мне, сэр, - Шарп видел, как тщательно продуманный Уиндхэмом план рушится на глазах. Должно быть, французы уже поняли, что атака не настоящая, и не нужно было большого ума, чтобы осознать: реальной целью может быть только дамба. Он снова попытался представить саперов с бочонками пороха на спине. – Может, их взяли в плен, сэр? Они могли вообще не добраться до дамбы.
Уиндхэм помотал головой. Неподалеку послышался голос майора Коллетта:
- Полковник? Сэр?
- Джек! Мы здесь!
Коллетт возник из темноты и отсалютовал:
- Дольше не продержимся, сэр. Слишком много людей теряем из-за проклятой картечи.
Уиндхэм повернулся к Шарпу:
- Как быстро сможете туда добраться?
Шарп подумал, что много времени это не займет: не надо скрываться, идти в обход – шум боя достаточно громок, чтобы скрыть его передвижения поблизости от форта:
- Пять минут, сэр.
- Тогда идите. И послушайте, - остановил Уиндхэм двинувшегося было Шарпа, - мне нужен доклад, ничего больше, п’нимаете? Узнайте, где они. Не раскрыли ли их? Сколько времени им еще надо? Ясно?
- Да, сэр.
- Я хочу, чтобы через десять минут вы были здесь. Десять минут, Шарп, - он повернулся к майору Коллетту. – Дадите мне десять минут?
- Да, сэр.
- Хорошо. Тогда идите, Шарп! И торопитесь!
Шарп побежал в сторону форта и прятавшейся за ним дамбы, невидимый в ночи в своем темном мундире. Он взял немного вправо, чтобы избежать света зажигательных снарядов и попасть прямо в овраг, где текла Ривилья, чуть ниже дамбы. Он натыкался на кочки, поскальзывался на мокрой земле, но зато он был один – и свободен. Над головой просвистела картечь, посланная из замка, но Шарпа она задеть не могла, он двигался в темноте, оставляя слева вспышки мушкетных выстрелов из форта. Через некоторое время он чуть замедлил бег, понимая, что до Ривильи уже недалеко, а в овраге могут прятаться французские патрули. Он снял с плеча винтовку и полностью взвел курок. Пружина была привычно тугой, спусковой крючок с тихим щелчком встал на место, и Шарп почувствовал, что доволен: теперь он вооружен - как там говорил Хоган, с головы до ног? Как бы то ни было, он был рад и, улыбаясь во тьму, продвигался вперед, теперь медленно, ощупывая глазами каждый дюйм края оврага. Он поглубже натянул кивер, чтобы козырек закрыл вспышки выстрелов, мешающих ночному зрению, и увидел полосу густой тени, обрамленную кустами – ага, вот и овраг. Теперь залечь и двигаться по-пластунски, туда, за край.
Овраг оказался глубже, чем он думал: вялый плеск воды слышался футах в двадцати вниз по склону. Других звуков снизу не доносилось, ни саперов, ни легкой роты видно не было. Слева, футах в сорока, темной массой высилась дамба, она казалась пустой и тихой, за ней угадывался широкий простор воды.
Шарп перевалил через край оврага, все еще ползком, и начал тихонько съезжать по склону. Он старался уклоняться от колючих кустов, при этом держа винтовку на вытянутых руках, поэтому чуть не выстрелил, услышав хриплый шепот:
- Кто идет?
- Шарп! А кто спрашивает?
- Питерс, сэр! Слава Богу, это вы.
Шарп наконец разглядел тень человека, притаившегося за кустом у самой воды. Он подошел поближе:
- Как тут?
- Не знаю, сэр. Капитан ушел туда, сэр, – Питерс указал в сторону дамбы. – Десять минут назад, сэр. Оставил меня тут. Как думаете, сэр, они совсем ушли?
- Нет, останься здесь, - он похлопал парня по плечу. – Они вернутся этим же путем. Все будет в порядке.
Раймер и саперы не могли быть далеко, но их совсем не было слышно, поэтому Шарп, по колено в воде, пошел вверх по течению, дожидаясь оклика. Ярдов за двадцать до дамбы, под самым фортом, через поток перекинулись небольшие деревца, от них отделился темный силуэт:
- Кто идет?
- Шарп! А кто спрашивает?
- Хэйксвилл, - раздался знакомый смешок. – Пришли помочь?
Шарп проигнорировал тон, каким был задан вопрос:
- Где капитан Раймер?
- Здесь! – голос донесся откуда-то из-за спины Хэйксвилла, Шарп миновал сержанта, почувствовав неприятный запах, и углядел блеск позолоты на мундире Раймера.
- Меня послал полковник. Он волнуется.
- Как и я, - Раймер, видимо, не хотел говорить большего.
- Что там?
- Порох заложен, саперы отошли, там только Фитчетт. Должен вставить запал! – Раймер нервничал, и Шарп мог его понять: если дамба взорвется сейчас, случайно или из-за чьей-то ошибки, роту накроет стена воды.
На стене форта, всего в тридцати футах от них, послышались шаги, и Шарп услышал, как Раймер задержал дыхание. Шаги казались случайными. Вдруг Раймер выдохнул:
- О Боже! Нет!
В темноте появился колеблющийся язычок пламени, как будто кто-то зажигал свечу на ветру, потом он вспыхнул ярче и превратился в огненный шар. В его свете Шарп увидел двоих солдат в синих мундирах, подтащивших к краю стены зажигательный снаряд и метнувших его в овраг. Тот прокатился по склону, оставляя за собой искры и тлеющую солому, плюхнулся в воду и зашипел. Пламя взметнулось, пытаясь удержаться на сухих участках, потом погасло. Раймер глубоко вздохнул. Шарп прошептал ему на ухо:
- Где ваши люди?
- Кто-то здесь, большая часть отошла, - не слишком содержательный ответ, совсем не то, что было нужно Шарпу.
А на стене снова появилось пламя, сперва почти потухшее, как и первое, но на этот раз француз дождался, пока огонь начнет яростно пожирать пропитанную маслом солому, пылая, как сигнальный костер. Шар снова скатили по склону, он разок подпрыгнул, рассыпая искры, и застрял в колючем кусте. Ветки тут же занялись, затрещали, в ярком свете Шарп увидел инженера, лейтенанта Фитчетта, неподвижно скорчившегося возле груды бочонков. Французы не могли его не видеть!
Но французы были не до конца уверены в том, что искать. Приказ был поглядеть в овраг, вот они и поглядели, увидев только темные тени, какие только и ждешь увидеть ночью, никакого движения – а значит, можно расслабиться. Шарп четко видел этих двоих: они были счастливы, что находятся далеко от ворот форта и не участвуют в бою, они болтали, смеялись, потом дернулись куда-то вправо, исчезнув из виду, а сверху послышался хриплый лай приказа: на стену поднялся офицер.
Фитчетт не мог оставаться на месте. Он начал двигаться в сторону Раймера и Шарпа, пытаясь не нашуметь, но зажигательный снаряд приводил его в такой ужас, что он поскользнулся и рухнул в воду. Со стены раздался крик, возникла голова офицера. У Фитчетта хватило ума замереть, но Шарп видел, что офицер уже повернулся и отдает новые команды. Над гребнем стены снова появилось пламя, там зажигали третий снаряд, и Шарп понял, что придется драться. Раймер, открыв рот, глядел на форт. Шарп толкнул его:
- Подстрелите офицера.
- Что?
- Подстрелите этого ублюдка! У вас же есть винтовки, разве нет?
Раймер не двинулся с места, тогда Шарп сам сдернул винтовку, дернул крышку полки, проверяя, есть ли порох, и прицелился сквозь колючие ветви. Раймер как будто проснулся:
- Не стреляйте!
Третий зажигательный снаряд перевалил через стену, упав на дальнем конце оврага и зацепившись за камень. Фитчетт увидел, что сейчас будет раскрыт, взвизгнул и побежал к замаскированной роте. Французский офицер закричал.
- Не стреляйте! – Раймер толкнул Шарпа под локоть, сбивая прицел, и тому пришлось снять палец со спускового крючка. Фитчетт упал где-то в кустарнике, ободрав ребра. Он помнил про запальный шнур и продолжал сжимать его в руке, но Шарп не знал, сработает ли он после падения в воду. Фитчетт, дико вращая глазами, оглянулся по сторонам:
- Где фонарь? - потайной фонарь был спрятан среди деревьев. Раймер и Фитчетт судорожно начали искать его, натыкаясь друг на друга, а со стены раздался первый выстрел. Пуля ударила в ствол дерева, и Фитчетт выругался:
- Черт! Быстрее!
Французский офицер перегнулся в овраг, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь, но Шарп видел выстрел и, целясь на вспышку, спустил курок. Француз дернулся и упал, его лицо было залито кровью. Раймер уставился на Шарпа:
- Зачем вы это сделали?
Шарп не удостоил его ответом. Фитчетт, наконец, нашел фонарь, открыл дверцу, и луч света осветил колючие кусты.
- Скорее, скорее! – Фитчетт говорил сам с собой. Он нащупал запальный шнур, сунул кончик в огонь и дождался, пока тот занялся, лишь потом скомандовав: – Назад! Отходим!
Раймер не стал дожидаться, пока огонь разгорится. Более не скрываясь, он прокричал:
- Назад, все назад!
Шарп схватил Фитчетта за рукав:
- Сколько у нас времени?
- Тридцать секунд! Бежим!
Со стены ударил второй мушкет, пуля взрыла землю. Группа людей под предводительством Раймера бежала, пригибаясь, вниз по течению, каждый представлял себе внезапную вспышку, грохот ударной волны и убийственную мощь водного потока.
Французы, внезапно лишившиеся офицера, звали на помощь. В свете зажигательных снарядов они ничего не видели, в ушах стояло эхо мушкетных выстрелов. Шарп подождал, глядя на бегущий по запальному шнуру огонек и прислушиваясь к топоту ног на стене. Огонек радостно побежал в сторону дамбы, а Шарп повернул в обратную сторону и попытался взобраться по склону оврага, укрепленному возле форта каменной кладкой, но услышал тихий голос:
- Отличный выстрел.
- Патрик?
- Ага, я думал: мало ли, вам помощь понадобится, - голос донегольца был тихим. Огромная рука схватила Шарпа и бесцеремонно закинула за край оврага. – Нам бы бежать.
- Иначе утонем, - Шарп зацепился за куст и подтянулся на руках. Он гадал, сколько секунд прошло с момента, как Фитчетт поджег запальный шнур: двадцать? Двадцать пять? Про крайней мере, здесь, на высоком берегу, на краю рва, выходящего из оврага и обнимающего форт, они с Харпером в безопасности. Французы что-то яростно кричали. Шарп услышал треск шомполов в мушкетных дулах, потом через хаос пробился резкий голос, но сейчас его больше интересовал Харпер, чья могучая фигура притаилась рядом.
- Как спина, Патрик?
- Чертовски болит, сэр.
Шарп, ожидая взрыва, прижался к земле и представил, как разлетаются в разные стороны обломки бочонков с порохом. Уже сейчас! Может, Фитчетт напутал и взял более длинный шнур?
Залп со стены напугал Шарпа. Французы палили в овраг, пули били в кустарник с треском рвущегося ситца. Где-то возмущенно крикнула птица, забив крыльями во тьме, ниже по течению был слышен испуганный топот удаляющихся ног. Харпер глумливо усмехнулся:
- Как мокрые курицы!
- Как дела в роте, Патрик?
Если Харпер и не был расположен критиковать Раймера при Шарпе, порка все изменила. Он сплюнул в овраг:
- Этот парень сам не знает, чего хочет, - в солдатском кодексе не было более серьезного проступка: нерешительность убивает.
Взрыва все не было. Шарп понимал, что запальный шнур мог намокнуть или порваться, но что бы там ни случилось, порох лежал нетронутым. Прошло не меньше минуты. Шарп слышал, как французский офицер требовал тишины, вероятно, пытаясь услышать, что происходит в овраге, но там было тихо. Раздались новые приказы: гребень стены осветился, и Шарп понял, что вниз полетят новые зажигательные снаряды. Он поднял голову, проследил, как три огненные дуги прорезали темноту оврага, и задумался, не могут ли они нечаянно поджечь запальный шнур. Но секунды текли, а взрыва не было. Наконец, из форта послышались крики: порох был обнаружен.
Шарп начал съезжать вниз по склону, жестом позвав за собой Харпера. Французы производили столько шума, что их двоих не было слышно. Времени было мало. Шарп попытался представить себя на месте французского офицера и подумал, что вылил бы на порох всю имеющуюся воду. Оставалось понять, что делать на собственном месте. Он огляделся. Новые зажигательные снаряды ярко освещали дамбу. Бочонки с порохом были отлично видны – как, впрочем, и запальный шнур: один его конец вывалился из отверстия в бочонке, другой свисал в поток, погасивший пламя. Впрочем, и первого было достаточно. Рядом присел Харпер:
- Что будем делать?
- Мне нужно десять человек.
- Предоставьте это мне. А дальше?
Шарп мотнул головой в сторону стены:
- Шестеро должны позаботиться о французах, остальным трем надо скинуть зажигательные снаряды в воду.
- А вы?
- Оставь мне один снаряд, - он начал перезаряжать винтовку, торопясь в темноте и не заботясь о том, чтобы вставить кожаный пыж, обхватывавший пулю и туго вворачивающийся в семь канавок нарезного ствола винтовки Бейкера. Плюнув на пулю, он прибил ее шомполом. - Готов?
- Да, сэр, - Харпер широко улыбнулся. - Кажется, это работа для стрелков.
- Почему нет, сержант? – улыбнулся в ответ Шарп. Будь проклят Раймер, будьте прокляты Хэйксвилл, Уиндхэм, Коллетт, все эти новички, только мешающие батальону! Шарп и его стрелки сражались везде, от северного побережья Испании через всю Португалию и обратно, в Дуро и Талавере, в Альмейде и Фуэнтес-де-Оноро. Они понимали друг друга, верили друг другу – и Шарпу оставалось только кивнуть Харперу.
Сержант, как Шарп продолжал его называть, сложил руки рупором:
- Стрелки! Ко мне! Стрелки! Срочно ко мне!
Со стены послышались крики, появились встревоженные лица.
Шарп, подражая Харперу, тоже сложил руки рупором и закричал:
- Рота! В стрелковую цепь! – так будет легче. Но послушаются ли они старых командиров?
Из форта грянули мушкеты, пули засвистели в кустах. Харпер снова закричал:
- Стрелки!
В овраге послышался топот. На стене кричал офицер, Шарп слышал, как шомполы скрипят в дулах французских мушкетов.
- Они идут, сэр!
Конечно, они идут! Это же его люди! Из темноты показались первые фигуры в темных мундирах, глупо смотревшихся с белой перевязью от мундиров красных.
- Расскажите, что им делать, сержант. Я пошел, - он сунул свою заряженную винтовку Харперу и улыбнулся им всем. Как в старые добрые времена! Остальное можно доверить Харперу.
Он выбрался из-под прикрытия деревьев и побежал вверх по течению, на самое освещенное место. Французы заметили Шарпа: он слышал выкрикиваемые приказы. Он скользил на размокшей земле и мелких камнях, однажды его сильно занесло, и он судорожно замахал руками, пытаясь восстановить равновесие, а мушкетные пули так и свистели вокруг. Для французов это был трудный выстрел: практически точно вниз – к тому же, они спешили. За спиной Харпер отдавал приказы, послышался характерный сухой треск винтовок Бейкера. Белая змея запального шнура вела вперед, и вот над Шарпом уже нависла огромная дамба, удерживающая тонны воды. Пули зашуршали по склону. Шарп присел у основания груды бочонков: вот он, свободный конец шнура, всего-то надо воткнуть в отверстие! Шло туго, он оглянулся в поисках затычки, но той нигде не было. Так, теперь не торопиться. Чертова штука исчезла, он попробовал дернуть затычку из другого бочонка, но та была забита крепко. Тогда он пошарил вокруг, нащупал камень и вогнал его в бочонок, прижав запальный шнур. Мушкетная пуля порвала ему рукав, обожгла кожу, но стрелки наконец скинули зажигательные снаряды в воду, и свет потух. Французы продолжали стрелять, он слышал их возбужденные крики, но работа уже была сделана, запальный шнур воткнут в бочонок и крепко прижат, оставалось выкинуть свободный конец на берег, подальше от воды. И нужен огонь! Шарп огляделся и заметил единственный оставшийся зажигательный снаряд на дальнем берегу. Он дернулся туда, сверху застучали пули, одна из них попала в каркас снаряда, подпрыгнувшего, как живой. Стрелки лихорадочно перезаряжали винтовки.
- Прикройте его! – послышался голос Харпера. В овраге появились солдаты в красных мундирах, они вставали на колено, целясь вверх. Шарп заметил нового прапорщика с саблей наголо, приплясывающего от возбуждения. Раздался залп, пули срикошетили от стены, вперед вышли стрелки – их винтовки снова были заряжены.
Спастись от ожогов было невозможно: огромный шар зажигательного снаряда пылал, пришлось перевернуть его, чтобы схватиться за основание. Долетевший из форта камень размочалил солому, дохнувшую пламенем прямо ему в лицо. Шарп упал и покатился по земле, корчась от невыносимого жара, его руки были обожжены. Краем глаза он заметил короткую ярко-желтую вспышку, ощутил мощный удар. Пули били прямо в него, его подстрелили, но он не мог в это поверить - и резким движением метнул огненный шар в сторону змеящегося конца шнура.
Шарп попытался бежать, но боль пронзила ногу, бок, и он споткнулся. Слишком далеко, слишком далеко он метнул этот шар! Падая на землю, он только думал, что пылающая масса приземлилась слишком близко к пороху – и еще он вдруг вспомнил желтое пламя, пришедшее с края оврага. А потом все стало неважно, потому что ночь превратилась в день.
Пламя и свет, грохот и жар оглушительного взрыва докатились даже до людей в британских траншеях, копающих новые батареи. Бастион Сан-Педро горел гигантским костром. Весь Бадахос, от замка до Тринидада, был освещен, а форт на дамбе казался темной тенью на фоне ярко-красного полотнища, высоко подвешенного в воздухе и изрыгающего в ночь дым и обломки. Этот взрыв нельзя было сравнить с взрывом, разрушившим Альмейду, но тот видели всего несколько оставшихся в живых, этот же – тысячи, кто видел расколовший ночь столб огня и чувствовал горячее дыхание ветра в холоде ночи.
Шарпа бросило прямо в ручей, его оглушило взрывом, ослепило пламенем. Поток спас ему жизнь – но он сожалел об этом, понимая, что через секунду будет раздавлен тоннами воды, земли и камней. Конечно, не стоило швырять зажигательный снаряд так далеко – но тело уже было охвачено пламенем, в него били пули, и было больно, нестерпимо больно. Он никогда не увидит своего ребенка. Но смерть все не шла, и Шарп попытался ползти по дну, борясь с неожиданной тяжестью воды.
Жар выжег овраг дотла. Горящие обломки деревьев шипели в воде. Со стены никто не стрелял – французов буквально смело с парапета. Эхо взрыва отразилось от городской стены, прогромыхало на равнине и умерло в ночи.
Харпер потянул Шарпа за руку:
- Пойдемте, сэр! Давайте! - Шарп не мог понять о чем он говорит: он был контужен и ничего не слышал. Харпер тянул его вниз по течению, подальше от форта и дамбы. – Вас сильно задело?
Шарп двигался машинально, спотыкаясь о камни, но медленно удаляясь от все еще стоявшей дамбы.
- Устояла?
- Да, сэр. Стоит. Пойдемте!
Шарп выдернул руку:
- Она стоит!
- Я знаю! Пойдемте!
Дамба все еще стояла! Горящие обломки освещали огромную стену - поврежденную, но не побежденную.
- Она стоит!
- Пошли! Ради Бога, двигайтесь!
Шарп споткнулся о чье-то тело и тупо посмотрел под ноги. Новый прапорщик. Как его зовут? Он не мог вспомнить, а мальчик был мертв – и все напрасно!
Харпер потянул Шарпа под прикрытие деревьев, другой рукой таща тело Мэттьюза. Шарп шатался, боль пронзила ногу, на глаза навернулись слезы. Это был крах, полный и бесповоротный, погиб мальчик, который должен был жить – и все потому, что Шарп пытался доказать, что годен не только быть на побегушках или следить за багажом. Как будто чья-то злая воля решила сокрушить его самого, его гордость, его жизнь, все надежды – и, как бы в насмешку, именно в тот момент, когда ему есть ради чего жить. Наверное, сейчас Тереза укачивает разбуженного грохотом ребенка – но Шарп, спотыкаясь и падая в ночи, чувствовал, что этого ребенка он никогда не увидит. Никогда. Бадахос убьет его, как убил несчастного мальчика, как убивал сейчас все, ради чего Шарп трудился и сражался все девятнадцать лет солдатской жизни.
- Тупые ублюдки! – из темноты возник Хэйксвилл, его голос звучал кваканьем тысяч лягушек. Он ухмыльнулся и ткнул пальцем в Харпера: - Ты, безмозглый ирландский ублюдок! Вперед!
Хэйксвилл подгонял отстающих стволами огромного ружья, ранее принадлежавшего Харперу, и Харпер, все еще поддерживавший Шарпа под руку, почувствовал едкий запах пороха. Из ружья явно стреляли, и у Харпера вдруг появилось ощущение, что он знает, откуда был сделан выстрел, сразивший Шарпа. Харпер повернулся к Хэйксвиллу, но сержант уже исчез в ночи.
Окровавленная нога Шарпа подвернулась, он поскользнулся, и Харперу пришлось подхватить его поудобнее. Слова ирландца потонули во внезапном перезвоне колоколов: звонил каждый колокол на каждой церкви Бадахоса, и Харперу на секунду показалось, что они отмечают неудачу британцев. Потом он вспомнил, что уже, должно быть, полночь, а значит, наступило воскресенье, Пасхальное воскресенье, и колокола звонят в честь величайшего из чудес. Харпер прислушался к какофонии и дал себе самое нехристианское из всех возможных обещаний. Он совершит собственное чудо. Он убьет человека, который пытался убить Шарпа. Даже если это последнее, что он может сделать, он убьет человека, которого нельзя убить. Насмерть.
Глава 19
- Лежите смирно! – пробурчал доктор, не столько для Шарпа, который был недвижим, сколько по привычке. Он повертел в руках щуп, осмотрел его и тщательно вытер фартуком, прежде чем аккуратно сунуть в рану на бедре Шарпа. – Кажется, вам неплохо досталось, мистер Шарп.
- Да, сэр, - прошептал Шарп. Нога горела, как покусанная ядовитой змеей.
Доктор поворчал и нажал сильнее. Из раны хлынула кровь.
- Ага! Замечательно! Замечательно! Я ее нащупал, - он надавил чуть сильнее, пытаясь кончиком щупа подцепить пулю.
- Господи!
- Да, это очень помогает в беде, - машинально заметил доктор. Он выпрямился, оставив щуп в ране: - Вам повезло, мистер Шарп.
- Повезло, сэр? – ногу дергало по всей длине, от лодыжки до паха.
- Повезло, - доктор взял стакан кларета, который ординатор всегда держал полным, и снова поглядел на щуп, затем перевел взгляд на Шарпа. – Резать или не резать, вот в чем вопрос. Как у вас с живучестью?
- Хорошо, сэр, - вместо ответа вышел стон.
Доктор шмыгнул носом – его простуда со дня порки Харпера не прошла:
- Может, она там и останется, мистер Шарп, но я считаю, что нет. Вам повезло: она не глубоко. Должно быть, пуля ударила на излете, – он направил свой взгляд куда-то за Шарпа, потом достал длинный тонкий пинцет. Осмотрев заостренные кончики, он соскоблил с них пятнышко грязи, поплевал и протер рукавом. – Так! Теперь лежите смирно и думайте об Англии! – он засунул пинцет в отверстие, разработанное щупом, и Шарп шепотом выругался. Доктор проигнорировал его слова: он нащупал пулю, которую зацепил щуп, надавил на пинцет и накрепко захватил комочек металла. – Замечательно! Еще секунду! – он резко дернул пинцет, нога Шарпа судорожно дернулась, и в руках доктора оказалась пуля, которую он вместе с инструментом презрительно бросил на стол. – Замечательно! Эх, если бы Нельсон[51] был со мной знаком... Так, хорошо. Перевяжите его, Харви.
- Да, сэр, - ординатор отпустил локти Шарпа и нагнулся под стол в поисках чистого бинта.
Доктор взял пулю, все еще зажатую в пинцете, и стряхнул с нее капли крови в ведро с водой. Затем он удивленно приподнял брови:
- Ага! Пистолетная пуля! Неудивительно, что она не проникла глубоко: для пистолета, наверное, было далековато. Хотите ее сохранить?
Шарп кивнул и подставил ладонь. Да, это была не мушкетная пуля: серый шарик был всего в полдюйма диаметром. Шарп вспомнил короткую вспышку желтого пламени: семиствольное ружье заряжалось именно полудюймовыми пулями.
- Доктор?
- Шарп?
- А что с другой раной? Пуля еще там?
Доктор тщательно вытер руки о фартук, знак исключительности профессии:
- Нет. Прошла насквозь, Шарп, только кожу пробила. Вот, возьмите, - в руках его возник стакан бренди.
Шарп выпил и откинулся на стол, ординатор промыл и перевязал его ногу. Особенной злости, что именно Хэйксвилл пытался его убить, у Шарпа не было – только любопытство и благодарность за то, что выжил. И уж точно он не был удивлен: если бы залповое ружье было у него, а Хэйксвилл оказался в пределах досягаемости, Шарп без тени сомнения нажал бы на курок и отправил сержанта к дьяволу. Он посмотрел на доктора:
- Сколько времени, сэр?
- Сейчас рассвет, Шарп, рассвет Пасхального воскресенья, когда все должны возрадоваться. Так что примите свою участь со смирением, - и он чихнул.
- Конечно, сэр, - Шарп спустил ноги со стола и натянул кавалеристские штаны. В кожаной накладке на внутренней стороне правого бедра осталась маленькая дырочка там, куда ударила пуля.
Доктор тоже заметил дырочку и рассмеялся:
- На три дюйма выше – и вы были бы последним в своем роду.
- Да, сэр. – Очень смешно. Он попробовал опереться на ногу и понял, что та выдержит. – Спасибо, сэр.
- Не за что, Шарп, разве что за мои скромные способности и четкое исполнение обязанностей. Полбутылки рома – и будете скакать, как ягненок. Спасибо Медицинскому совету и лично главному аптекарю, коим я являюсь покорным слугой, – он приподнял полог палатки. - Приходите, если надо будет что-нибудь ампутировать.
- Обязательно обращусь именно к вам, сэр.
Войска, разойдясь после ночной атаки, уже сложили в штабеля оружие и заканчивали скудный завтрак. Зато пушки трудились вовсю, паля теперь не только по Тринидаду, но и по бастиону Санта-Мария, и Шарп представил, как дым стелется над водой озера. Проклятый порох! Количество пороха было сильно недооценено, иначе Шарп, Харпер и стрелки сейчас были бы героями. А так они стали париями. Шарп чувствовал, что назревают неприятности: ночной провал нуждается в козлах отпущения.
В городе звонили во все колокола. Пасха. Шарп захромал к своей палатке и заметил справа, на краю рва, группу португальских или испанских женщин из числа следующих за армией – они собирали крохотные желтые цветы: весна вступала в свои права и немного смягчала пейзаж. Скоро будут открыты дороги и реки, по которым хлынут французские армии. Шарп задумался: показалось ли ему – или орудия сегодня действительно стреляют в ускоренном темпе? Британцы должны взять город, если хотят вернуть войну в Испанию. Пушки у Бадахоса должны быть слышны далеко на севере, в Алькантаре и Касересе, на востоке, в Мериде, где британские часовые вглядываются вдаль: не движется ли по пустым пока дорогам французская армия? Пушки. Их грохот перекрывал колокольный звон, отвлекая от вечного мысли людей, собравшихся на праздничную службу в соборе. Алтарь, должно быть, сверкает белым и золотым, одежды Богоматери блестят драгоценными камнями, но от грома пушек дрожит, роняя снег и пыль на крестный ход, золоченый карниз по периметру собора, и молятся, перебирая четки, женщины. Пушки предвещают кровавый приступ. Бадахос знает, чего ждать: город пережил множество осад, мавры и христиане долгое время поочередно вырезали его жителей. Пребудь Заступником нашим и прибежищем нашим в день скорби нашей[52].
- Шарп! – из палатки Уиндхэма показался усталый и раздраженный майор Коллетт.
- Сэр?
- Как нога? – вопрос был задан без тени сочувствия.
- Болит.
- Полковник ждет вас.
В палатке горела тусклая желтая лампа, придававшая лицу Уиндхэма оттенок желтушности. Он довольно дружелюбно кивнул Шарпу и указал на деревянный ящик:
- Присядьте.
- Спасибо, сэр, - нога стреляла дикой болью. Кроме того, он был голоден.
Коллетт вошел вслед за Шарпом и наглухо застегнул полог. Майор был невысоким, он даже мог стоять в палатке во весь рост. На несколько секунд повисла тишина, и Шарп вдруг понял, что Уиндхэм смущен. Он почувствовал приязнь к полковнику: не его вина, что Раймер купил патент, и не он решал, кто должен заменить Лоуфорда. В конце концов, насколько Шарп знал, Уиндхэм был вполне приличным человеком. Он поднял глаза на полковника:
- Сэр?
Это слово разбило молчание. Уиндхэм нетерпеливо дернулся:
- Этой ночью, Шарп... Жаль.
-Да, сэр, - чего, интересно, жаль полковнику? Что не смогли взорвать дамбу? Или что погиб Мэттьюз?
- Генерал разочарован. Не нами – мы свою работу выполнили. Мы доставили порох к дамбе, мы взорвали его, но чертова пороха не хватило. Нужно винить инженеров, не нас.
- Да, сэр, - Шарп понимал, что Уиндхэм пытается обойти скользкую тему. Не за этим он позвал Шарпа в палатку. Коллетт хмыкнул, полковник откашлялся:
- Похоже, возле дамбы был хаос, Шарп?
Наверное, так доложил капитан Раймер. Шарпу оставалось только пожать плечами:
- В ночных атаках часто случается неразбериха, сэр.
- Я знаю, Шарп, знаю. Черт возьми, я не вчера родился! – присутствие стрелка заставляло Уиндхэма нервничать: полковник явно помнил их первую встречу в Эльвасе, когда он точно так же страшился пойти на препятствие в лоб. Наконец он посмотрел на Шарпа:
- Я посылал вас узнать, что происходит, и вернуться, более ничего, так?
- Да, сэр.
- Вместо этого вы нарушили субординацию, организовали атаку, разозлили французов и добились того, что один из моих офицеров убит.
Шарп почувствовал, как ярость закипает в нем, и постарался ее сдерживать, не обращая внимания даже на упоминание Мэттьюза:
- Разозлил французов, сэр?
- Черт, да, вы стреляли в них!
- Это вам сказал капитан Раймер, сэр?
- Нечего тут спорить! Вы стреляли или нет?
- Это был ответный огонь, сэр.
Повисла тишина. Раймер явно рассказал другое. Уиндхэм беспомощно взглянул на Коллетта, тот пожал плечами. Оба верили Шарпу, но необходимо было не уронить авторитет Раймера. Уиндхэм попытался сменить тему:
- Но, как бы то ни было, вы нарушили мой приказ?
- Да, сэр.
Снова тишина. Уиндхэм не ожидал такого ответа: в крайнем случае, он ожидал извинений, а Шарп просто признался в собственном неповиновении. Но спрашивать, почему он это сделал, означало вызвать обвинения в адрес Раймера, которых полковник не хотел слышать. Он посмотрел на Шарпа: стрелок выглядел чертовски уверенно. Вот он сидит там, совершенно не волнуясь ни о чем, лицо с резко выделяющимся шрамом говорит о компетентности и надежности – и полковник опустил руки:
- Черт возьми, Шарп, Раймер попал в безвыходную ситуацию. Он пытается утвердить свой авторитет в роте, но это невозможно, когда рядом вы.
Коллетт попытался возразить, но Шарп только медленно кивнул:
- Да, сэр.
- Теперь что касается винтовок.
Шарп встревожился:
- Винтовок, сэр?
Коллетт счел-таки нужным вмешаться:
- По мнению Раймера, именно винтовки стали причиной наших потерь ночью. Их слишком долго заряжать, из-за этого они нас подвели. Мушкеты быстрее – а значит, более эффективны.
Шарп кивнул:
- Это правда, но так случилось только этой ночью.
- Это ваше мнение. Раймер его не разделяет, - Коллетт запнулся. – А именно Раймер командует ротой.
- И командует, как считает нужным, - подхватил Уиндхэм. – Что значит, от винтовок нужно избавиться.
Шарп впервые повысил голос:
- Нам нужно больше винтовок, сэр, а не меньше!
- О чем я и говорю! – Уиндхэм в ответ тоже повысил голос. – Вы не должны командовать легкой ротой. Командовать должен один!
И это, разумеется, Раймер. Гнев Шарпа поутих: так значит, его наказывают не за собственные ошибки, а за ошибки Раймера, и все трое это знают. Он выдавил улыбку:
- Да, сэр.
Снова повисла тишина. Шарп видел, что ему хотят сообщить еще о чем-то, чего стыдится полковник. Но вытягивать из них по слову в час ему надоело – пусть чертов разговор наконец закончится:
- Так что теперь, сэр?
- Теперь? Продолжаем, Шарп, продолжаем! – Уиндхэм попытался уйти от ответа, но взгляд стрелка принудил его вернуться к теме. – С нами говорил майор Хоган. Он был очень расстроен, - полковник запнулся: тема была слишком уж тонкой. Впрочем, Шарп уже сам обо всем догадался: Уиндхэм пытался избавиться от Шарпа хотя бы на время, а Хоган придумал, как это сделать, но теперь Уиндхэм стыдился сказать это прямо.
- Итак, сэр?
- Ему нужна ваша помощь, Шарп. Хотя бы на несколько дней. Инженерам вечно не хватает рук, черт бы их побрал, вот Хоган и просил прислать вас. Я согласился.
- Значит, я покидаю батальон, сэр?
- Всего на пару дней, Шарп, всего на пару дней.
Сзади подал голос Коллетт:
- Черт возьми, Шарп, скоро капитанские патенты будут валяться на земле, как фунтовые бумажки в день выборов!
Шарп кивнул. Коллетт подтвердил его соображения: Шарп смущал не только Раймера, но и всех других капитанов, которым он дышал в затылок. Если сейчас убрать его из батальона, отправив к Хогану, можно будет без проблем вернуть его после атаки капитаном. А атака будет уже скоро: Веллингтон слишком нетерпелив для долгой осады, а хорошая погода благоприятствует контрударам французов - значит, пехота уже в ближайшие дни двинется на город. И Коллетт прав: вакансии будут, даже слишком много вакансий, и обеспечат их французские пушки в Бадахосе.
Уиндхэм с видимым облегчением воспринял согласие Шарпа:
- Итак, все в порядке, Шарп. Удачи, хорошей охоты! – он издал смущенный смешок. – Еще увидимся!
- Да, сэр, – но не так, подумал Шарп, как планирует Уиндхэм. Выходя из палатки, стрелок не протестовал против решения полковника – или, скорее, решения Хогана. Но черт его подери, если его можно просто убрать с доски, как какую-то пешку! Он потерял роту, его вытолкали взашей из батальона, внутри кипел гнев: значит, он не нужен? Ну и черт с ними со всеми! Он получит «Отчаянную надежду»! Он выживет и вернется, но не как временная замена убитому капитану, а как солдат, которого нельзя не замечать. Он пробьется! Черт возьми, он пробьется, и он знает, с чего начать.
С батальонной кухни донесся знакомый смешок. Хэйксвилл! Чертов Хэйксвилл, стрелявший в него в темноте из семиствольного ружья! Шарп повернул на звук, преодолевая боль в простреленной ноге, и пошел навстречу врагу.
Глава 20
Хэйксвилл усмехнулся:
- Вы чертовы эльфы, а не солдаты! Смирно стоять!
Двенадцать стрелков вытянулись по стойке «смирно». Каждый из них с радостью убил бы сержанта, но не здесь: то, что делалось на батальонной кухне, видел весь лагерь. Убивать надо ночью, тихо, но чертов Хэйксвилл как-то умудрялся бодрствовать всю ночь или просыпаться от малейшего звука. А может, его и правда нельзя было убить.
Каждый из стрелков был раздет до рубахи, зеленые куртки лежали на земле. Хэйксвилл медленно шел вдоль шеренги. Он остановился возле Хэгмена, старого браконьера. И ткнул его мундир носком ботинка, указывая на черную нашивку на рукаве:
- Так, что это у нас, а?
- Нашивка старшего стрелка, сержант.
- Нашивка старшего стрелка, сержант, - передразнил Хэйксвилл. Его желтое лицо дернулось. – Чертова развалина, вот ты кто! Чертов старший стрелок! С этого момента ты чертов солдат, – он втоптал рукав в грязь и усмехнулся, зловонно дыша в лицо Хэгмену. Стрелок не двигался: иначе не избежать наказания. Хэйксвилл снова дернулся и пошел дальше. Он был доволен собой. Стрелки нервировали его, поскольку держались сплоченной группой, казались элитой, поэтому он хотел раздавить их. Именно он подсказал Раймеру, возвращаясь с дамбы, что винтовки слишком медлительны, он же предложил капитану утвердить свою власть над старой ротой Шарпа, переведя стрелков в обычные солдаты. И обе подсказки сработали. - Ты! Кругом! Ты, рябая ирландская свинья! Кругом! – его слюна забрызгала Харпера.
Харпер на долю секунды задержался и увидел, что за ними наблюдает офицер. Не желая окончить дни, глядя в лицо расстрельной команде, он повернулся.
Хэйксвилл вытащил байонет:
- Как спина, рядовой?
- Отлично, сержант.
- Отлично, отлично, - передразнил Хэйксвилл донегольский акцент. – Ну и хорошо, рядовой, – он приложил байонет к спине Харпера и повел лезвие вниз, цепляя незажившие шрамы, так что кровь хлынула на рубашку. - А у тебя грязная рубаха, рядовой. Грязная рубаха грязного ирландца.
- Да, сержант, - Харпер не дал боли проявиться в голосе: он обещал убить этого подонка – и он это сделает.
- Так постирай ее! Кругом! – Хэйксвилл спрятал байонет.
Двенадцать стрелков наблюдали за сержантом. Он был сумасшедшим, никаких сомнений. В последние несколько дней у него возникла новая привычка: сидя в одиночестве, он стаскивал кивер и глядел внутрь, разговаривая с ним, как с другом. Он поверял киверу свои планы и надежды найти Терезу, и глаза его обегали роту, чтобы удостовериться, что они видят и слышат его. Тогда он усмехался, глядя внутрь грязного кивера: «Я поимею ее! Я поимею эту красотку! О да, Обадия поимеет ее!»
Хэйксвилл остановился, уставившись на стрелков:
- Теперь вы будете носить красные мундиры, а не чертову зелень! Будете ходить с мушкетами, а не с этими игрушками! – он указал на двенадцать винтовок, сложенных в открытый оружейный ящик, и расхохотался. – Вы будете настоящими солдатами, как сержант Хэйксвилл, ваш лучший друг, как я! Вы ненавидите меня, да? – лицо непроизвольно дернулось. – Мне это нравится. Потому что я вас тоже ненавижу! – он снял кивер, заглянул внутрь, и голос его стал томным и подобострастным: - Я их ненавижу, правда... – потом он поднял голову, и голос стал привычным: - Думаете, я сумасшедший? Я и сам не знаю, - он снова расхохотался, потом, увидев, что глаза их скосились влево, повернулся. К ним шел чертов Шарп. Хромает. Хэйксвилл натянул кивер и отсалютовал: - Лейтенант, сэр!
Шарп отсалютовал в ответ, голос его был ровен:
- Сержант, команда «вольно».
- Но лейтенант, сэр...
- Я сказал «вольно», сержант.
Хэйксвилла передернуло. Он не мог открыто нарушить субординацию и возразить Шарпу, поэтому поглубже упрятал свою ярость:
- Строй! Вольно!
Шарп оглядел стрелков, своих стрелков, которых вел от самой Ла-Коруньи, и прочитал на их лицах уныние, как будто вместе с зелеными куртками с них сняли честь. Теперь им предстояло еще одно потрясение. Он ненавидел речи, потому что всегда чувствовал себя скованно, но он должен был сказать им.
- Я только что из палатки полковника. Я покидаю батальон. Сегодня, - он увидел, что на лицах появилось отчаяние. – Я хотел сам сказать вам об этом. Сержант!
Хэйксвилл, ликуя от услышанного, шагнул вперед, но увидел, что Шарп обращается к Харперу. Хэйксвилл остановился: он понял, что пахнет неприятностями, но не мог почуять, какими.
- Сэр? – голос Харпера дрожал.
- Соберите зеленые куртки. Принесите их сюда, - Шарп говорил спокойно, как будто его, единственного из всех, совершенно не волновало происходящее.
- Лейтенант, сэр!
Шарп повернулся:
- Сержант Хэйксвилл?
- У меня приказ забрать мундиры, сэр.
- Куда, сержант?
Хэйксвилл усмехнулся:
- К пушкарям, лейтенант, сэр. На тряпки.
- Я избавлю вас от этой обузы, сержант, - голос Шарпа был почти дружелюбным. Он повернулся и подождал, пока Харпер соберет мундиры, затем ткнул пальцем в землю возле своей ноги. – Положите сюда.
Харпер нагнулся. Он помнил слова Хэйксвилла, которые он произнес внутрь кивера, и не сомневался, что они означают, поэтому попытался предупредить Шарпа:
- Он хочет добраться до Терезы, сэр. Он знает, где она, - прошептал он, уверенный, что Шарп услышал. Но лицо офицера по-прежнему было спокойным, и Харпер подумал, что говорил слишком тихо. – Сэр?
- Я слышал, сержант. Спасибо. Вернитесь в строй, - Шарп не реагировал, только улыбался, глядя на дюжину лиц. – Мы были вместе семь лет, по крайней мере, большинство из нас, и я не думаю, что этим все закончится, – в их глазах сверкнула надежда. – Но даже если так, я хотел бы поблагодарить вас. Вы хорошие солдаты, отличные стрелки, лучшие из лучших, - теперь глаза сияли от удовольствия, но Шарп не смотрел ни на них, ни на Хэйксвилла. Подойдя к оружейному ящику, он вытащил первую попавшуюся винтовку и поднял ее над головой: - Жаль, что их у вас отняли. Клянусь: вы получите их назад, как и мундиры.
Стрелки улыбались. Хэйксвилл усмехнулся и увидел лицо Шарпа, в ужасе смотревшего на затвор винтовки. Переведя взгляд на Хэйксвилла, он крикнул:
- Сержант?
- Лейтенант, сэр?
- Чья это винтовка?
- Винтовка, сэр? Не знаю, сэр, - он дернулся, чувствуя подвох.
- Она заряжена, сержант!
- Заряжена, сэр? Не может быть, сэр?
- Вы проверяли?
Хэйксвилл заколебался. От его взгляда не ускользало ни малейшее нарушение устава, но упоенный желанием побыстрее избавиться от зеленых курток, он не проверил винтовки. Он обмозговал проблему и улыбнулся:
- Еще нет, лейтенант, сэр. Но ящик еще не закрыт, сэр, правда? Я проверю их через минуту, – лицо его задергалось, голубые глаза замигали: Хэйксвилл тщетно пытался контролировать себя.
Шарп учтиво улыбнулся:
- Я избавлю вас от этой обузы, сержант.
Он аккуратно положил винтовку, а потом выложил и остальные, одну за другой, нацелив их в толстое брюхо Хэйксвилла. Он начал взводить по очереди все курки, нажимать все спусковые крючки, и с каждым щелчком лицо Хэйксвилла дергалось. Глаза Шарпа неотрывно смотрели на лицо сержанта, даже когда он переходил к следующей винтовке, он видел судорогу напряжения и вздох облегчения каждый раз, когда искры гасли на пустой полке затвора. Стрелки, которых сержант только что так унизил, смеялись над страхом Хэйксвилла, но они не переставали бояться его. Это был человек, которого нельзя убить, и Шарп знал единственный способ развеять их уверенность.
Хэйксвилл в ужасе глядел, как Шарп оттягивает кремень, взводит курок, как щелкает, вставая на место, спусковой крючок. Сержант облизнул пересохшие губы, дернулся и перевел взгляд на лицо Шарпа, потом снова на дуло, указывающее ему в живот.
Шарп медленно пошел к нему:
- Так значит, тебя нельзя убить, да? - Хэйксвилл кивнул, попытался улыбнуться, но приближающееся дуло его пугало. Шарп подходил ближе. - Тебя пытались повесить, но ты выжил? Это правда? - Хэйксвилл снова кивнул, рот его округлился. Шарп прихрамывал, бедро болело. – Хочешь жить вечно, сержант? – кто-то из стрелков прыснул, Хэйксвилл дернулся посмотреть, кто именно, но Шарп поднял ствол, и глаза метнулись обратно. – Вечно хочешь жить?
- Не знаю, сэр.
- Не «лейтенант, сэр»? Язык проглотил, Хэйксвилл?
- Нет, сэр.
Шарп улыбнулся. Он был уже возле сержанта, винтовка упиралась тому в подбородок.
- Думаю, ты скоро умрешь, сержант. Сказать, почему?
Ангельские голубые глаза дернулись вправо-влево в поисках того, кто придет ему на помощь. Хэйксвилл ждал нападения ночью, во тьме, но не при ярком солнечном свете на виду у сотен потенциальных свидетелей. Но никто не обращает внимания! Винтовка дернулась, тронув взмокший подбородок.
- Сэр!
- Посмотри на меня, сержант. Я открою тебе один секрет.
Хэйксвилл перевел взгляд на Шарпа, их глаза встретились:
- Сэр?
Стрелки все еще наблюдали, и Шарп говорил громко, чтобы они слышали:
- Думаю, сержант, тебя никто не может убить. Кроме, - он понизил голос: - кроме, сержант, того, кого ты пытался убить, но не смог. Знаешь о ком я, сержант?
Взмокшее лицо еще больше пожелтело, оно выражало ужас, дергалось, и пришлось снова упереться винтовкой в подбородок.
- Нет, сэр!
- Отлично, - холодная бейкеровская сталь касалась кожи Хэйксвилла. Шарп понизил голос, теперь его мог слышать только сержант: - Ты труп, Обадия. Волшебство исчезло, – и вдруг громко крикнул: - Бам!
Хэйксвилл отпрянул, поскользнулся, издал горестный вопль, как ноющий ребенок, и распластался на траве. Шарп расхохотался, ткнул в него винтовкой и нажал на спусковой крючок, кремень щелкнул по пустой полке. Хэйксвилл валялся на земле, лицо его выражало ненависть, но Шарп уже повернулся к ухмыляющимся стрелкам:
- Смирно! - Они подтянулись. Шарп снова заговорил с ними, но на этот раз голос его был сух и невыразителен: - Помните, я поклялся: вы получите назад и винтовки, и мундиры, и меня! – он не знал, как этого добьется, но добьется обязательно. Повернувшись к сержанту, он указал на семиствольное ружье на плече Хэйксвилла: - Отдайте это мне! - Хэйксвилл медленно отстегнул ружье вместе с подсумком, и Шарп повесил его на плечо рядом с винтовкой. Он снова взглянул на так и не поднявшегося сержанта: - Я вернусь, сержант. Запомни это.
Взяв стопку мундиров под мышку, Шарп захромал прочь. Он знал, что Хэйксвилл попытается отомстить стрелкам, но знал и то, что сержант был унижен у всех на глазах, а именно это было нужно его роте, роте Шарпа.
Это была маленькая, даже крошечная победа, но она стала началом долгого боя, который должен закончиться в бреши Бадахоса.