не собственно творческие достоинства. Творчество — всесторонний дар. И сам же Теккерей, когда при нем заходила речь о Диккенсе, говорил одно — гений.
Временная переоценка не способна отменить приговора вечности. А вечность, если расшифровать это понятие исторически, складывается на основе опыта целого народа, выдвинувшего создателя великой книги. Поэтому проходит мода, и над потоком текущей литературы остаются все те же ориентиры, все те же книги, которые привыкли видеть мы у себя на полке: все тот же «Робинзон» и «Пиквикский клуб», все тот же Марк Твен.
Винтерих написал свои очерки для широкой читательской аудитории, для любителей книги, библиофилов, а специалистов-книговедов отсылает он к другим, более фундаментальным изданиям. Он почти не затрагивает существа знаменитых книг, бегло и по случайным приметам судит о той или иной эпохе, однако это не его задача. Кроме того, говорит в самом деле об очень известных книгах, о которых вообще много знают. Его очерки можно было бы назвать «Очерками о старых знакомых», потому что в самом деле редкий любитель чтения не держал в руках тех книг, о которых идет здесь речь. Книги эти у многих есть, наверное, на полке, но вот история их появления на свет известна далеко не каждому читателю.
ДАНИЭЛЬ ДЕФОИ «РОБИНЗОН КРУЗО»
Томас Страдлинг носил свое имя, вероятно, не зря, потому что «страдлинг» значит по-английски «морская походка». Профессия кладет печать на человека, и уж, конечно, походка у Страдлинга была морская. Он был моряком и даже капитаном, по крайней мере к тому времени, когда попал во всю эту историю. Впрочем, отличить простого матроса от капитана тогда было нелегко. В ту пору, а было это в 1704 году, суда, ходившие в океан, не имели лифтов, гимнастических залов, плавательных бассейнов, и не было никаких разделений на «классы», а был капитан и его команда. Занимать место капитана мог тот, кто был просолен насквозь. А Томас Страдлинг, если быть к нему беспристрастным, свое дело все-таки знал.
Но вот на судне «Пять портов» попался ему помощник, сущее наказание. У помощника был норов, у капитана — власть, которая в открытом море имеет особую силу. Этот штурман Александр Селькирк, или Селькрейг, шотландец, седьмой сын у матери, как-то учинил скандал в церкви и его хотели было наказать, но он предпочел бежать из дому. Печальный конец предрекали ему наставники, однако их имена забыты, а Селькирк обрел бессмертие, хотя и под другим именем, но все равно этого права на бессмертие у него теперь никто не оспаривает.
С капитаном штурман повздорил на берегу, что, вообще говоря, случается редко. У моряков так: в море ссорятся, на суше мирятся. «Пять портов» встал на якорь возле архипелага Хуан-Фернандес у берегов Чили. И тут ссора достигла высшей точки. Штурман сказал, что лучше он останется на берегу, чем будет сносить насмешки капитана. Возможно, он ожидал, что капитан Страдлинг расчувствуется и станет вежливее. Вместо этого капитан поймал помощника на слове: «Пять портов» ушел в море без Александра Селькирка, который пожалел о сделке, едва она состоялась. Он бросился в воду вослед кораблю, уходившему прочь, он горестно вздымал руки, уста его твердили мольбу о прощении.
Прошло четыре года и пять месяцев, и другое судно сняло Селькирка с этого острова. Должно быть, со своим спасителем Селькирк держался учтивее. Во всяком случае, он проплавал с новым капитаном три года и не без пользы для себя. В конце 1711 года он вернулся в Англию вполне самостоятельным человеком. О его жизни на острове уже знали, у него спешили взять интервью ведущие репортеры того времени. Самым блистательным среди них был, без сомнения, Ричард Стиль[2] если, конечно, не считать Даниэля Дефо, но виделся ли он с Селькирком — этот вопрос остается спорным в истории литературы.
Даниэль Дефо. Гравюра Гедана
В 1703 году, за несколько месяцев до того, как пуститься в путешествие с капитаном Страдлингом, Александр Селькирк мог обратить внимание на объявление о розыске «мужчины среднего роста, худощавого, лет сорока, брюнета, но в парике, с горбатым носом, острым подбородком, серыми глазами и большой родинкой в углу рта». Человек этот был Дефо, крещенный под фамилией Фо, но прибавивший к ней частицу «де», очевидно, стыдясь скромного происхождения из семьи мясника. Молодой Де Фо (а именно так он писал свою фамилию) сначала хотел стать священником, но потом занялся мануфактурной торговлей. Дело оказалось невыгодным, как и несколько других, им затеянных коммерческих предприятий.
Примерно в 1700 году, на сороковом году жизни, Дефо нашел себя. Он стал журналистом, и с тех пор журналистика Англии и Америки не рождала равного ему. Репортер, ведущий редактор, автор сенсационных статей, литературный поденщик, пишущий за других, — все умел он делать, не говоря о том, что он был мастером правдиво выдумывать. Он был великолепным политическим пропагандистом, а в иронии был так искусен, что иногда его понимали неправильно, что, впрочем, часто бывает с мастерами иронии. Так, по крайней мере, получилось в 1703 году, когда его памфлет «Простейший способ разделаться с раскольниками» привел к уголовному розыску. Дефо находился некоторое время в Ньюгейтской тюрьме и познал тяжесть колодок.
Держали его не очень строго, его тюремщики с известным расчетом давали ему свободу большую, чем полагалось обычным преступникам. Уже спустя несколько месяцев после того, как оказался он за решеткой, этот неукротимый публицист начал выпускать еженедельную газету «Обозрение», которая вскоре стала выходить дважды в неделю. Его товарищи по тюрьме, сидевшие за более романтические поступки, чем писание политических памфлетов, нашли в нем внимательного и пытливого слушателя. Мало кто умел так интересоваться людьми, как Дефо. Всякая жизнь была для него интересна, как роман, всякая, обычная или необычная судьба оказывалась для него частичкой общественного опыта и, как бы снабженная ярлычком, укладывалась в гигантской картотеке его памяти.
Все перемалывала мельница этого необычайно подвижного и вместе с тем трезвого воображения.
Следующие пятнадцать лет Дефо был занят политической борьбой и писательской деятельностью. В плодовитости его не превзошел никто ни в Англии, ни за ее пределами. Пусть сегодня весь этот огромный словесный поток не представляет интереса ни для кого, кроме тех, кто изучает историю литературы, — это не свидетельствует против таланта Дефо. Он писал не для потомков, а для людей своего времени. Он сам лучше всех понимал недолговечность своих созданий: то был молот, который ковал железо, пока оно горячо, и Дефо знал свое дело.
Фронтиспис первого издания 1719 г.
Гравюра Смита и Пайка
В 1719 году Дефо исполнилось шестьдесят лет, богатства жизненных впечатлений у него хватило бы на две жизни. Правда, умри он тогда же, его смерть была бы замечена в Лондоне, не оставив, однако, следа в истории, разве только в книгах по истории журналистики. Умри он тогда, пришлось бы ради того, чтобы сохранить о нем память, выбивать на его надгробии длинный список произведений, и это надгробие получилось бы высотой с памятник Георгу Вашингтону, имеющий лифт и площадку наверху для обозрения окрестностей. Более двухсот пятидесяти различных сочинений остались бы свидетельством плодовитости Дефо. Предстояло ему написать еще полдюжины произведений. Однако эти полдюжины знакомы сегодня каждому образованному читателю и даже если из этой полдюжины знает он только одно произведение, это знание разделяет с ним половина человечества.
Карьера Дефо приближалась к концу, во всяком случае, ему уже можно было бы уйти на покой. Но перо его не знало покоя. Оно требовало работы, чтобы доказать, что рука, его держащая, еще лежит на общественном пульсе. Это было время, когда показательная, хотя, быть может, и несправедливая казнь знаменитого пирата капитана Кидда уже забылась, и парламенту опять приходилось заниматься пиратами. Взгляды людей были обращены к морю. Морская история, настоящая морская история была нужна читателю. И Даниэль Дефо написал ее.
Есть сообщение, правда, не подкрепленное доказательствами, что Дефо с трудом нашел издателя, согласного напечатать роман. Этим издателем, к счастью, оказался Уильям Тэйлор, владелец фирмы «У Корабля» на Патерностер Роу — узкой улочке, где помещались тогда издательства, и многие, многие хрупкие литературные создания начинали отсюда путь к бессмертию. В книготорговый список книга была занесена 23 апреля 1719 года[3]. Книга называлась «Жизнь и необыкновенные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка. Написано им самим». Дефо, таким образом, оказывается одним из первых писателей-невидимок. Книга выдержала четыре тиража за три месяца. Помня, что успех порождает успех, Дефо спешит написать вторую часть, а затем и третью. Но, как отмечает биограф Дефо, «если Крузо, том I, прочли миллионы, а Крузо, том II, тысячи, то о существовании Крузо, том III, слыхали единицы». Миллионы высказали верное суждение, оставляя вторую и третью части тысячам и единицам. Подобно Дефо, многие писатели разного таланта пытались повторять однажды достигнутый успех, и, хотя продолжения, следующие за удачным началом, редко терпят коммерческую неудачу, в литературном отношении они редко выдерживают сравнение со своими предшественниками. «Приключения Гекльберри Финна»— единичное исключение, и оно лишь подтверждает правило. Правда, изданием второй части Дефо добился всего, чего хотел: книга имела успех. Два издания вышли в 1719 году и еще два — в 1722. Книга была написана наспех, но Дефо умел быстро работать, особенно если это сулило прибыль.
Третья часть — «Серьезные размышления на протяжении жизни и удивительных приключений Робинзона Крузо, включающие его видение ангельского мира», — не имела успеха. В противном случае, неизвестно, сколько бы еще последовало частей. Слово «видение» в названии, очевидно, должно было указать на сходство книги с нравоучительным сочинением пуританского проповедника Джона Баньяна «Путь паломника», опубликованным за сорок два года до этого и остававшимся все же бестселлером эпохи. Сам Робинзон Крузо читал эту книгу и упоминает ее в «Серьезных размышлениях»