Тут Уилли сказал замечательное:
– А ты знал, что граф Рюген убил Иньиго?
Я развернулся к нему:
– Ты что такое говоришь?
Он встряхнул записной книжкой, выуженной с полки, и прочел:
– «Утром проснулся с мыслью о том, что на самом деле Рюген должен убить Иньиго. Я понимаю, что тогда надо вычеркивать „Здрасте, меня звать Иньиго Монтойя“, и это жаль, но, если Иньиго умрет, Уэстли, сам недавно убитый, должен победить и Хампердинка, и Рюгена, а не стоит забывать, что главный герой у нас – Уэстли».
Мы уже сидели за столом и вместе глядели в дневник периода «Принцессы-невесты».
Кто же знал, что такое бывает на свете?
Разве не чудо – я с внуком сижу в Святилище Моргенштерна и вспоминаю папу – как он читает мне на своем корявом английском и преображает мою жизнь навеки.
Уилли перевернул страницу, прочел еще:
– «Я решил, что Иньиго не должен умереть. Полночи не спал, все писал сцену, где он убивает Рюгена, твердя свою реплику, а потом кричит: „Я хочу, чтоб вернулся Доминго Монтойя, сукин ты сын!..“ И, написав эти слова, я понял, что больше всего на свете хочу несбыточного – чтобы вернулся мой отец… В общем, Иньиго победит и выживет, а с Уэстли довольно и того, что он одолеет Хампердинка». – Уилли взглянул на меня: – Ничего себе. Чуть собственную книжку не угробил.
Я задумчиво кивнул – любопытно, а со мной-то бывало такое? Помню, жуть как не хотелось убивать Буча и Сандэнса, но пришлось: в жизни они так и погибли, как я написал, не станешь ведь перекраивать Историю ради счастливого финала[7].
А тут на моих глазах Моргенштерн, перепахавший всю мою судьбу, делает то, что я первым же осужу, – подумывает переписать Историю. Это неприятно.
Нет, вы поймите – с тех пор как Флорин был могущественной европейской державой, миновало не одно столетие. Но некогда такие вещи были важны – любая правда важна. Если почитать исследования, как я их читал, выяснится, что на свете и впрямь жил некий Виццини, хотя горбатость его так и не доказана к полному удовлетворению большинства ученых. Одна нога короче другой – это да, это мы знаем. И что сицилиец – это мы знаем тоже.
И да, он нанял Феззика и Иньиго. А Феззик ставил рекорды в турецкой борьбе – кое-какие по сей день поражают воображение. А Иньиго Монтойя до сих пор считается величайшим фехтовальщиком в истории. Почитайте любой труд об искусстве меча и шпаги.
Ладно. Виццини их нанял сами знаете зачем, успеха они не добились, им помешал человек в черном, Лютик выжила. Теперь к делу: Иньиго убил графа Рюгена. Это факт флоринской истории. Я сам был в помещении, где жестокий вельможа испустил дух. (Специалисты опять-таки спорят, где именно в комнате наступила смерть. Лично мне по барабану – хоть у бильярдного стола в дальнем углу.)
Но нельзя ради своей истории повернуть вспять Историю, убить Иньиго, бросить его умирать неудачником после всего, что он пережил во имя отмщения за отца.
– Полистай еще, – сказал я своему соратнику. – Что там дальше важное?
Уилли перевернул пару страниц, вчитался, застонал.
– Шекспир, – сказал он. – Надо?
Я ткнул в записную книжку – мол, послушаем Моргенштерна.
– «Почти всю ночь ходил из угла в угол. Вспоминал, как в детстве отец привез меня в Данию, в замок Эльсинор. И рассказал, что здесь, в этих стенах, разворачивалась величайшая на свете драма. „Гамлет“. (В исландской саге его звали Амлед.) И дальше рассказал, как дядя отравил отца Гамлета, потом женился на его матери и с каким наслаждением я все это прочту, когда чуточку поумнею… Так вот, Шекспир использовал этот исторический сюжет, возвеличил его, но ради своих целей не менял. Скажем, не бросил Гамлета умирать неудачником… В отличие от меня, который чуть не вынудил Иньиго проиграть жестокому Рюгену… Какой стыд – как я мог? Иньиго заслужил свое место в истории Флорина. Уэстли – наш величайший герой. Нельзя обесценивать его победы… Впредь клянусь быть осторожнее».
Словами не описать, до чего мне полегчало.
Потом вдруг – удивительное дело – настал обед. Мы просидели два с лишним часа – медленно листали дневник, и десятой доли не осилили.
– Жалко, что в гостиницу взять нельзя, – сказал Уилли.
Но понимал, что это невозможно, – таблички по стенам сурово вещали на всевозможных языках, что из Святилища нельзя выносить ничего, без никаких исключений.
– А дневника про «Ребенка принцессы» ты не видел? – спросил я. – Мне не попался.
Он потряс головой:
– Там и дневников-то немного. Может, он и не писал. – Уилли отошел к полке и поставил на место дневник о «Принцессе-невесте».
– Спрошу Ванью, – может, у него в столе завалялся.
– Дедуль, это не очень мудро.
– Короткий вопросик – что плохого-то?
Тут Малыш Уилли одарил меня взглядом – и надо было видеть этот взгляд.
– Что такое?
– Не разговаривай с ним, а то он тебе еще что-нибудь скажет.
И то правда. Мы вышли из Святилища, потом из Музея, хотели поискать, где перекусить, но на улице было зябко, Уилли в курточке, а теплое пальто оставил в номере, хотел вернуться, так мы и поступили.
Я упал на кровать, а Уилли прямо в куртке ушел в ванную, долго-долго оттуда не показывался, наконец вышел, послонялся в той комнате, что была у нас за гостиную, и окликнул:
– Дедуль?
– Это на кого ты намекаешь?
Он терпеть не мог, когда я ребячился.
– Хрюк-хрюк-хрюк.
– Чего «дедуль»?
– Может, гигантская птица? – И он возник в дверях. – В «Ребенке принцессы», в конце первой главы, где Феззик падает и обнимает Уэверли. А вдруг снизу подлетела гигантская говорящая птица и их спасла?
– Говорящая? Я тебя умоляю. Может, историки и не знают, как Феззик умудрился выжить, зато я знаю, что Моргенштерн до такого идиотизма не опустится. Еще бы скалы в резину превратил, ну? Чтобы Феззик на них попрыгал и все бы спаслись. Немногим бредовее.
– А ты, значит, самый умный? – Он куда-то исчез, а потом вернулся, на ходу читая: – «Жаль, что я не придумал, как спасти Феззика, прежде чем он нырнул с утеса. Он ведь мог руку протянуть и в последний миг поймать Уэверли. И зачем я вечно загоняю себя в тупики? Опять мне явился призрак Гамлета. Насколько допустимо видоизменять правду ради искусства? – Уилли перевернул страницу. – Пожалуй, главная загвоздка в том, что лично мне трудно примириться с существованием гигантской птицы. Да, я видел скелет, да, крупнейшие наши ученые заверили меня, что такая птица действительно кружила во флоринских небесах, и все же, по-моему, от легендарного этого спасения за многие мили несет случайностью. Как решать эту проблему – неведомо».
Не успел он дочитать, я вскочил, не сводя глаз с того, что было у него в руках. Я в два счета сообразил, что он сделал – сунул под куртку – и зачем – подарить мне, чтобы меня больше не оскорбляли, – и я понимал, что спустя несколько часов мы все вернем и никто ничего не заметит.
Я осторожно забрал это у него, пролистал, увидел, что сейчас узнаю и о детстве Уэстли до батрачества, и о великой любви Феззика, и о разбитом сердце Иньиго, и о сбывающихся кошмарах Лютика, и о том, что у Магического Макса провалы в памяти, и о том, как самое голодное морское чудище пронюхало, что на острове Одного Дерева живут очень вкусные люди.
Мне в руки попал дневник про «Ребенка принцессы». Это надо же.
И оставалось только перевернуть страницу…
А если вы, дражайший читатель (как говаривали когда-то), перевернете страницу – какой жребий уготован вам?
Всего лишь предисловие к 25-летнему юбилейному изданию – надеюсь, вы туда уже заглянули. Затем сокращенная мною «Принцесса-невеста» – только «интересные куски», – а после одна-единственная сокращенная и завершенная глава «Ребенка принцессы». Но умоляю вас, не отчаивайтесь.
Я в жизни так не вкалывал, как в эти дни, – то один, то вместе с моим вундеркиндом, а он посильнее вас пинает автора этих строк, дабы последний быстрее свернул изыскания и доделал книжку.
Я больше никому ничего не обещаю. Но вам обещаю вот что (то же, что я пообещал Уилли на могиле Феззика. Много лет назад Андре тоже туда ездил. Поработать над персом, как он мне потом объяснил). Прежде чем выпустят (уй-йя) 50-летнее юбилейное издание, вы получите «Ребенка принцессы».
Заранее надеюсь, что вам понравится… а не понравится – молчите…
Уильям ГолдманПредисловие к 25-летнему юбилейному изданию
По сей день это моя самая любимая книжка на свете.
И я пуще прежнего жалею, что ее написал не я. А подчас воображаю, что все-таки ее написал, что это я придумал Феззика (мой любимый персонаж) и я же нафантазировал сцену с иоканом и битву умов не на жизнь, а на смерть.
Увы, все это придумал Моргенштерн, а я стану довольствоваться тем, что моя сокращенная версия (за которую в 1973-м флоринологи меня просто распяли – рецензенты высокоученых журналов смешали меня с грязью; за всю мою писательскую карьеру хуже досталось только «Мальчикам и девочкам, всем вместе»[8]) хотя бы открыла Моргенштерна широкой американской аудитории.
Что сильнее детских воспоминаний? Я вот даже и не знаю. До сих пор мне то и дело снится, как мой бедный грустный отец вслух читает эту книжку, только во сне он не беден и не грустен; у него чудесная жизнь, достойная этого достойного человека, и блестящий английский (на деле мучительно корявый). И папа счастлив. И мама так горда…
Но теперь мы с вами встретились из-за фильма. Не случись фильма, вряд ли издатели раскошелились бы на переиздание. Если вы сейчас это читаете, фильм вам попадался как пить дать. Он неплохо прошел в кинотеатрах, затем появился на видеокассетах, и тут сработало сарафанное радио. В видеомагазинах он разлетался как горячие пирожки – и успешно продается по сей день. Если у вас есть дети, очевидно, вы смотрели кино вместе с ними. Заглавную роль сыграла Робин Рай