– Да не провалиться тебе к Тому, Кто Ещё Ниже, Принцесса, – наконец поздоровался Ольме, дождавшись, пока я доем суп и сделаю первый глоток чая. – Как твой фарт?
– Все по Дну ходим, – устало отмахнулась я.
И всё же не помогла «черёмуха». Куда ей было тягаться с размокшими картонными ботиночками, что я без сожаления выбросила потом в мусорную кучу. Для верности стоило, конечно, перед сном Скрызовой сивухи с перцем и чесноком принять – она в такую сырость наипервейшее средство, это все знают. Да только сам Скрыза, если к нему сунуться, на уши присядет так, что пожалеешь. Да и не люблю я хмельное, разве что пару капель настойки в чай для вкуса. Уж насмотрелась за восемь лет на пьяные рожи.
Так что наутро я осипла не хуже Хомса-Жирдяя, но тот от постоянной одышки вечно без голоса. А к обеду что-то с бульканьем разошлось, прорезалось через колючки, сковавшие горло, прорвалось надсадным кашлем, и хрипели мы уже на пару с Ульвеном-волком. Только он этой своей бархатной хрипотцой мог любую девицу до дрожи в коленках довести – хоть служанку, хоть её чопорную госпожу, а мне достался мерзкий лай: как у подростка, что перепил накануне, отмечая свой первый волос в причинном месте.
Жар с лихорадкой мимо прошли, и то счастье. Болеть сейчас совсем не с руки – работа не сделана. А подонка, как известно, ноги кормят, руки поят.
– Ветерок, вот не знай, что ты девка, умом бы тронулся, ей-богу! – хохотнул Ульвен. – А давай в Сером квартале сегодня позабавимся! У этих чистокровок же бошки поломаются: ты ж по виду и на голос – малец как есть, а пахнет-то совсем другим! Вот я посмеюсь, как они клыками скрипеть будут в непонятках… И ведь первого, у кого на пацана хвост дёрнется, сами же на нож и поставят…
– Хыр-р, – бросила я на него взгляд исподлобья.
Нет, Ульвен совсем отбитый: с такими шутками в Серый квартал соваться. Но его тоже понять можно – обида гложет. Не принимают там полукровку за своего. Это у нас он Ульвен-волк, а там – презренный собачий выкормыш. И ладно бы человеческая баба от волка понесла – такое редко, но случается. Позабавиться с девицами волки завсегда охочи, да только потомство им намеренно не оставляют. А в случае Ульвена всё ещё хуже вышло: волчица от человека родила. А та волчица сама через пару месяцев свой позор осознала, сбросила нежеланного щенка под кустом да и вернулась к своим.
Так что ни оборачиваться Ульвен не умел, ни какой-то физической силой сверх человеческой наделён не был. Так, осколками досталось: запахи чуять умел да своей пленительной хрипотцой девиц очаровывать.
А вот подонки подобрали, выходили. Так что у нас он самый настоящий Ульвен-волк. Ну, и до баб охочий – тут уж от чистокровок не отличить. Я-то, как пришла, ему не интересна была – слишком мелкая. А вот через пару лет пришлось руки укоротить. А ещё чуть позже и клыки пообломать, пока не понял – не по зубам Принцесса.
С тех пор и сработались. Занятия-то схожи: разнюхивать, что другим не под силу. Он мне пару раз помог, я тоже в долгу не оставалась. Но нет-нет, да поглядывал нагло своими бордовыми глазищами, подпуская чарующего бархата в хриплый голос. Я только отмахивалась. Эти поползновения давно уже угрозы не несли.
Но вот работу всё равно сделать надо. Бесплатно на Дне не живут. И койны сами собой с неба не падают. Нет, есть заначка: уж который год откладываю, чтобы выкупиться честь по чести да не с пустым карманом уйти. Есть у меня мечта одна. Уйти хоть сейчас могу, накопленного хватит. Но ведь хочется эту самую мечту сразу, чтобы раз – и новая страница… А вот на неё ещё работать и работать. Провалялась сегодня полдня в постели, а могла бы и новую буковку на этой самой странице накарябать.
И дельце ведь совсем лёгкое: на десять минут да на два десятка койнов. Оттого и не жалко было потратить четверть будущего заработка на легкомысленные ботинки и шляпку. Всего-то нужно было вычислить из всех служанок госпожи Рибо́тты ту, что подворовывает. Только вчера всё один к одному сошлось – и непогода, и нагрянувший отряд следаков из столицы. Да и сама госпожа Риботта с утра своей прислуге такую выволочку устроила, что все они как одна языки поджали. Поди разузнай нужное под проливным дождём, когда весь город скуксился!
Это в погожий день куда как просто надеть модные картонные ботиночки и сойти за свою. Пусть лицо незнакомое на рынке, но у прислуги своё сестринство: достаточно бросить восхищённый взгляд на очередную дешёвую обновку, прошептать в нужный момент: «А моя-то госпожа, представляете…» – и всё, ты уже в тайном обществе. Никаких секретов тебе, понятно, сразу не выдадут, но достаточно заронить словечком нужное зерно, как тебе, незнакомке, в ответ только недоверчиво хмыкнут, зато за углом уже с подружкой поделятся новостью. А я только стой и жди – ветер сам всё донесёт.
Сколько по таким случаям работала – нет порядочной прислуги в Да́нсвике. Все как одна хоть раз да были нечисты на руку. Но заказчицам этого ни в коем случае говорить нельзя, у них через это нервическая истерика приключается. Да и мне девчонок жалко. Так что обычно выдаю пару-тройку особо наглых и беспринципных, а другим как раз на это время урок выходит.
А вот погляди ж ты – вчера весь день протопталась на рынке, а указать не на кого.
Что, доносчицей назовёте?
Раз сказала, что девчонок жалко, а сама на их мелких грехах зарабатываю? Тех, что с пары украденных койнов сразу бегут себе модную обувку покупать и тут же ею хвастаются, не жалко. Глупых вообще не жалко. На Дне жалости ни к кому не знают. Не в ходу там сочувствие, и тепла тоже в долг не отпускают.
Раз не сумела служанка своровать и не спалиться, то сама виновата; впредь умнее будет. У неопытных ведь не язык, а помело: сами слова на мой ветер бросают. Держи язык за зубами – вот и вся премудрость, но нет же…
Сегодня наконец распогодилось, но с такой голосиной, конечно, во вчерашнем виде на рынок уже не сунешься. Им же обязательно поговорить надо, а как этим простуженным хриплым голосом вбросить доверительную спусковую фразу? Да и тьфу на этот наряд служанки, одно неудобство. Каждый встречный посыльный или мелкий приказчик так и норовит за что-нибудь ущипнуть.
Куда как лучше в привычном виде: мягкие бесшумные и непромокаемые сапожки (вот они-то далеко не три койна, а все пятьдесят, несмотря на невзрачный вид!), особой выделки прочные штаны – сносу им нет, рубаха и мой особый плащ. Сама в него вплетала по нитке разные ветра, что удавалось поймать.
Ну а повыше всего этого имелась на плечах коротко и озорно стриженая головка в масть вчерашней накладной косе, серые пронзительные глаза, чётко очерченные брови вразлёт и чересчур тонкий нос. Рот маленький, но губы пухлые, так что их я давно привыкла прятать, поджимать в узкую полоску.
Ну и хевл с ним, и в обычном виде разнюхаю, что нужно. Ростом я не вышла, зато мальчишки-посыльные за своего принимают, а с ними работать куда проще. У них ведь в этом возрасте всё вокруг одного вертится.
Я этого до сих пор понять не могла. Что десять лет мальцу, что почтенный полтинник уважаемому деду, а всё одно: промеж своих только и бахвалятся – кто, когда, кого и в какой позе.
Пробовала я. Специально из весёлого дома госпожи Фарлье́ выбрала красавчика из тех, кого даже знатные одинокие дамы не гнушаются приглашать под покровом ночи за немалую денежку. Они-то это дело, поди, по всей науке знают. И… тьфу. Быстро, слюняво и неприятно. Было бы по чему такому с ума сходить… Зато с последним форпостом и остатние иллюзии развеялись. Нет уж, Ульвен, на других свою недоволчью суть отрабатывай, на меня теперь уж точно не подействует…
– Ветерок, прикрой, а? – скользнул мимо меня с наглой довольной рожей Хве́нсиг-лягушонок. Глаза горят, явно жирного «хумрика» заприметил.
– Крышка на погосте прикроет, – привычно хмуро пообещала ему я, не собираясь ввязываться в его делишки.
Но юркий щипач уже тянул свои тонкие пальчики к заднему карману добротно одетого господина, у которого плащ так не вовремя взметнулся от порыва ветра. Нет, ну что за наглец! Два месяца учу его уму-разуму, а всё не впрок! Ишь, возомнил меня своей защитницей, стоило только один раз вступиться за воришку перед своими же. Сколько ему говорила, чтобы не смел фарт перебивать, когда другие работают.
Господин оказался тоже не промах: вмиг перехватил узкую мальчишечью руку, уже почти выудившую увесистый мешочек. Вот же дурак, а! Но дурак дураком, а свой, хоть и работает не по правилам. С «хумриком»-то нежно надо, а не нахрапом брать! Высекут, как пить дать.
А я его как раз после порки и уберегла от новой: вздумал же блаженный сразу после того, как на Дне очутился, свои пальчики ласковые на самом Локте испробовать…
Я чуть зубами не заскрипела: вот поймает его сейчас господинчик – так ведь снова три шкуры сдерут. Бессмертный этот лягушонок, что ли, раз постоянно выше головы норовит прыгнуть?! Нет, неправильный я донник. Жалко стало. И ведь не отплатит Хвенсиг, как должное эту мою благотворительность примет… А, к хевлам горным!
Поймала утихший ветерок, всколыхнувший полы плаща, уговорила, раззадорила – и тот пошёл с новой силой: кидая горсти песка в глаза чересчур прыткому господину, оглушительно хлопая ставнями и отвлекая его внимание пронзительным свистом. Давай уж, Хвенсиг, не зевай! Мальчонка уж было вывернулся, да не тут-то было: господин перехватил крепче прежнего.
На возмущённые крики толстой торговки, что житья никакого нет в этом городе и средь бела дня теперь грабят, и сам квартальный не замедлил явиться, разгоняя зевак свистком. Ну уж нет, лягушонок, дальше сам выпутывайся, а мне перед надсмотрщиком светиться нельзя. Сметёт и меня заодно, а дёшево у Хвата не откупишься, не так уж глубоко я пока на Дне окопалась.
– Вот уж благодарствую, вашбродь! – рассыпался в мелких поклонах Хват. – Примем как должно, не сумлевайтесь! На своих двоих точно не уйдёт! У меня тут вообще порядок, ни одна шишига…
«Вашбродь» лишь поморщился, сдавая на руки блюстителю порядка извивающегося Хвенсига. Как они друг друга считали-то быстро. Хват сразу оценил и дорогую одёжку, и выправку господина, и равнодушный взгляд «его благородия». А господину и пары слов хватило, чтобы вычислить явно продажного «сикерку» и понять, какой он тут «порядок» держит.