О стратегии в общем
Стратегия (определение)
Стратегия есть использование боя с целью выиграть войну; следовательно, она должна поставить цель всем военным действиям. Иными словами, стратегия формирует план войны и связывает с поставленной целью ряд действий, которые должны привести к достижению этой цели, то есть составляет планы отдельных кампаний и ставит задачи перед каждым сражением. Поскольку все это в значительной степени зиждется лишь на основе предположений, некоторые из которых оказываются неверными, а ряд других деталей нельзя определить заранее, то, само собой разумеется, стратегия должна следовать за армией на полях сражений, чтобы все разрешить на месте и внести необходимые изменения в генеральный план. Поэтому стратегия никогда не может отвлечься от военных действий.
Однако эта точка зрения не всегда была такой, что видно из давнего обычая предоставлять принятие стратегических решений правительству, а не главнокомандующему армией. Это возможно только тогда, когда правительство находится настолько близко от армии, что его можно считать ставкой главнокомандующего.
Теория тоже следует за стратегией в разработке планов военных действий, и, как можно справедливо заметить, она освещает существо явлений и их отношения друг с другом и выделяет то немногое, что кажется принципом или правилом.
Если мы вспомним, сколько важнейших факторов имеет отношение к войне, мы поймем, что для того, чтобы учесть все эти факторы, требуются незаурядные умственные способности.
Монарх или полководец, который точно знает, как организовать войну согласно его целям и имеющимся у него средствам, который не делает ни слишком мало, ни слишком много, доказывает свою гениальность. Но влияние гениальности сказывается не столько в изобретении новых методов действия, которые сразу бросаются в глаза, сколько в успешном финальном результате в целом. Достойны восхищения точное осуществление молчаливых предположений, бесшумная гармония всего акта войны, которая проявляется только в конечном успехе.
Исследователь, который, идя от конечного успеха, пропускает признаки этой гармонии, склонен искать гений там, где его нет и быть не может.
Средства и формы, используемые стратегией, на самом деле настолько просты, настолько хорошо известны благодаря постоянным повторениям, что напыщенные отзывы о них кажутся здравомыслящему человеку просто нелепыми. Простой обход с фланга, что делалось тысячу раз, преподносится как доказательство блестящей гениальности, глубочайшей проницательности и даже обширнейших знаний.
Признаем: здесь не идет речь о научных формулах и проблемах; все отношения материальных факторов очень просты; верное понимание моральных сил сложнее. Однако сплетение явлений морального порядка и большое их разнообразие существует только в высочайших ветвях стратегии, там, где она граничит с политической наукой или, скорее, где они сливаются в одно целое, и там, где, как мы уже заметили, они больше влияют на то, «как много» и «как мало» надо сделать, чем на форму исполнения. Там, где последняя является основным вопросом, как в отдельных больших и малых событиях войны, влияние моральных качеств заметно сокращается.
Таким образом, в стратегии получается все очень просто, но из этого не следует, что все это очень легко. Поскольку целями и средствами государства определено, чего должна и чего может достигнуть война, то дорогу к этому найти легко. Но прямо следовать по этому пути, осуществлять план, не позволять себе тысячу раз отклоняться от него из-за тысячи различных обстоятельств требует, помимо огромной силы характера, огромной ясности и твердости ума. Из тысячи человек, которые замечательны — кто своим умом, кто проницательностью, кто дерзостью или силой воли, — возможно, не найдется ни одного, кто соединил бы в себе все эти качества, которые выдвинули бы его из среды посредственностей на пути к блестящей военной карьере.
Может быть, это прозвучит странно, но для всех, кто знает войну с этой стороны, не подлежит сомнению тот факт, что для принятия важного решения в стратегии требуется гораздо большая сила воли, чем в тактике. В тактике нас торопит скорость событий; полководец чувствует, что они затягивают его в свой водоворот, против которого он не может бороться, не опасаясь вызвать самые пагубные последствия. Но он подавляет поднимающийся страх и смело движется вперед. В стратегии, где все идет медленнее, предоставлено больше места для наших собственных и чужих опасений, для возражений и угрызений совести, а также для неразумных сожалений о прошлом. В стратегии мы не видим собственными глазами хотя бы половину того, что видим в тактике, нам остается лишь догадываться и предполагать, поэтому и уверенность не так устойчива. Последствия таковы, что большинство полководцев топчутся в сомнениях и замешательстве, когда надо действовать.
А теперь бросим взгляд на историю — на кампанию Фридриха II в 1760 году, прославившуюся своими великолепными маршами и маневрами, непревзойденными шедеврами стратегического искусства, как утверждают критики. Неужели нас должно восхищать, что король сначала решил обойти правый фланг Дауна, затем левый, а затем снова правый и т. д.? Неужели в этом заключается глубокая мудрость? Нет, больше всего нас должна восхищать проницательность короля, который, имея очень ограниченные средства, преследовал великую цель, не предприняв ничего, что было бы за пределами его сил, и сделав достаточно, чтобы достичь этой цели.
Его целью было привести Силезию (захваченную Пруссией у Австрии в результате Войны за австрийское наследство в 1740–1748 гг. — Ред.) в безопасную гавань прочно гарантированного мира (закрепив захваченное. — Ред.).
Стоя во главе небольшого государства, во многих отношениях сходного с другими государствами и превосходящего их только в некоторых областях административного управления (армия Фридриха II достигала почти 200 тыс. человек, будучи самой большой в Западной Европе, при относительно небольшом населении), он не мог стать Александром Великим, а на месте шведского короля Карла XII (1682–1718, король с 1697) также разбил бы себе голову (имеется в виду вторжение Карла XII в Россию в 1708–1709 гг., закончившееся гибелью шведской армии при Полтаве). Поэтому в его способе ведения войны видна контролируемая сила, всегда хорошо уравновешенная и никогда не испытывающая недостатка в энергии, которая в самые критические моменты возвышается до потрясающих поступков, а в следующий момент снова спокойно парит, подчиняясь требованиям самых тонких поворотов политики. Ни тщеславие, ни жажда славы, ни месть не смогли заставить Фридриха II отклониться от своего курса, и только этот курс привел его к счастливому исходу борьбы. (Если бы не смерть царицы Елизаветы, после чего наследовавший ей поклонник Фридриха Петр III вернул своему кумиру все завоевания русского оружия, прусского короля ждал печальный конец. — Ред.)
Можно ли предположить, что все тактические маневры Фридриха II Великого могли быть осуществлены без большого сопротивления его военной машины? Может ли ум полководца управлять армией столь же легко, как землемер — астролябией? Разве зрелище страданий голодных, жаждущих и страдающих боевых товарищей не разрывает тысячу раз сердца полководца и его генералов? Разве ропот и сомнения, их вызывающие, не достигают его уха? Хватило бы мужества у заурядного человека требовать от армии таких жертв, и разве такие действия не привели бы к деморализации армии, не подорвали бы дисциплину и, в свою очередь, воинскую доблесть, если бы все это не компенсировалось твердой уверенностью в величии и непогрешимости полководца? Вот к этому мы должны питать уважение; этими чудесами исполнения мы должны восхищаться. Но все это невозможно понять до конца, не имея практического опыта войны. Тот, кто знает войну и военное дело только по книгам или упражнениям на плацу, не может осознать весь эффект этого противовеса в действии; поэтому мы умоляем его принять на веру все, что он не способен получить из собственного практического опыта.
Моральные качества и воинская доблесть
Моральные качества формируют силу духа, и это пронизывает все существо войны. Они имеют большое сходство с волей, приводящей в движение и руководящей всей массой материальных сил и средств.
Дух и прочие моральные свойства армии, генерала или правительства, настроение провинций, в которых бушует война, моральное воздействие победы или поражения — это данные сами по себе очень разнородные. Они могут оказывать самое различное влияние в зависимости от своего отношения к преследуемой нами цели и к обстановке, в которой мы находимся.
Хотя в книгах об этих вещах сказано мало или ничего, они все же относятся к теории искусства войны, как и все, что составляет войну. В каждом правиле, имеющем отношение к физическим силам, теория должна учитывать ту долю, которая может выпасть на моральные силы, иначе она опустится до категоричных положений, то слишком робких и сжатых, то слишком догматичных и широких. Даже самые бездушные теории бессознательно оказались вынужденными перенестись в царство морали: как, например, объяснить действие какой-либо победы, не принимая во внимание ее моральное воздействие? Поэтому большая часть явлений, которые мы будем рассматривать в этой книге, состоят наполовину из физических, наполовину из моральных причин и следствий. Можно сказать, что физические явления подобны деревянной рукоятке, тогда как моральные представляют собой отточенный клинок, выкованный из благородного металла.
Ценность моральных и духовных качеств и их зачастую невероятное влияние лучше всего подтверждается историей, и это самая щедрая и чистая пища, которую ум полководца извлекает из нее. В то же самое время следует заметить, что доказательства, критические исследования и ученые трактаты имеют меньшее значение, чем впечатления и единичные вспышки искр ума, сеющие семена мудрости.
Главные моральные и духовные силы — это талант военачальника, воинская доблесть армии, национальное чувство. Никто не может сказать, какая из них, в общем, наиболее важна, потому что очень сложно сказать что-нибудь о значении каждой порознь; но еще труднее сравнить значение одной по отношению к другой. Лучший выход — не пренебрегать ни одной из них.
Несомненно, в наше время армии достигли равного положения в отношении дисциплины и боевой готовности, и ведение войны, как сказали бы философы, приобрело естественную форму и превратилось в метод общий для всех армий. Поэтому теперь от полководцев нечего ждать применения специальных приемов военного искусства. Следовательно, нельзя отрицать, что при нынешнем положении дел большее влияние приобретает национальный дух и боевой опыт войск.
Национальный дух армии (энтузиазм, фанатическое рвение, вера, убеждения) больше всего проявляется в войне в горах, где каждый, до последнего солдата, предоставлен сам себе. Поэтому гористая местность — лучшая арена борьбы для народного ополчения.
Опыт, приобретаемый армией на учениях, и то закаленное мужество, сплачивающее отдельные отряды как бы в один слиток, ярче всего проявляются в открытом поле.
Талант полководца больше проявляется в боях на пересеченной, холмистой местности. В горах у него слишком мало влияния на отдельные колонны, и руководить ими он уже не в силах; на открытых равнинах это проще и не истощает его сил.
Действия полководца должны опираться на эти неоспоримые, тесно соприкасающиеся друг с другом моменты.
Воинская доблесть армии отличается от простой отваги и еще более от воодушевления делом, за которое ведется война. Отвага, безусловно, является необходимой составляющей, но она, хотя и является природным даром некоторых людей, может воспитаться на войне у солдата армии благодаря привычке и упражнениям и тогда принимает иное направление, чем у других людей. Она теряет порыв к необузданной деятельности и проявлению силы, характерным для отдельного человека, и подчиняется требованиям высшего порядка: послушанию, порядку, правилам и способу ведения войны. Воодушевление делом оживляет воинскую доблесть армии и усиливает ее пыл, но не является необходимой ее составляющей.
Война есть особенное занятие, но, как бы широко ни распространялись ее интересы, даже если призванное в армию все мужское население страны, способное держать оружие, имеет к ней призвание, она все равно остается делом, обособленным от прочих видов человеческой деятельности. Проникнуться духом и содержанием этого занятия, развить и пробудить в себе способность приспосабливаться к силам, действующим в нем, полностью осознать его разумом, научиться добиваться в нем уверенности и быстроты, быть полностью преданным ему, превратиться в исполнителя той роли, которая тебе отведена на войне, вот в чем проявляется в каждом солдате воинская доблесть армии.
Сколько бы трудов ни было приложено для того, чтобы соединить в одном человеке качества солдата и гражданина, и как бы ни старались представить войну общенациональной, никто никогда не сможет устранить профессиональное разнообразие военного дела; а раз это так, то те, кто этим делом занимается и пока они этим занимаются, всегда будут смотреть на себя как на своеобразную корпорацию, в правилах, законах и обычаях которой и фиксируются факторы войны. И это факт. Было бы ошибкой смотреть свысока на этот корпоративный дух («esprit de corps»), который может и должен существовать в большей или меньшей степени в любой армии. В том, что мы называем воинской доблестью армии, корпоративный дух является связующим средством между природными силами, образующими воинскую доблесть. На корпоративном духе быстрее нарастают кристаллы воинской доблести.
Армия, сохраняющая свой обычный боевой порядок под интенсивным огнем, никогда не поддающаяся панике, перед лицом настоящей опасности борющаяся за каждую пядь поля сражения, армия, гордая своими победами, которая никогда не теряет чувства послушания, уважения и доверия к своим командирам даже после досадного поражения; армия, физические силы которой закалились в боях, привыкшая к лишениям и усталости, как мускулы спортсмена от упражнений; армия, которая рассматривает все свои труды как средства достижения победы, а не как проклятие, тяготеющее над ее штандартами, и которой всегда напоминает о ее долге и добродетелях короткий катехизис, состоящий всего из одного лозунга — лозунга о чести ее оружия, — такая армия наделена подлинным воинским духом.
Солдаты могут сражаться храбро, как вандейцы, и совершать великие дела, как швейцарцы, американцы или испанцы, не проявляя воинской доблести. Можно даже успешно действовать во главе регулярной армии, как это делали Евгений Савойский и Мальборо, не пользуясь ее поддержкой. Поэтому мы не вправе говорить, что без воинской доблести не может быть успешной войны; и мы обращаем на это особое внимание, чтобы не создалось мнение, будто воинская доблесть есть все и вся. Это не так. Воинская доблесть армии — это определенная моральная сила, которой может не хватать и влияние которой поэтому можно оценить, как можно рассчитать силу любого орудия.
Охарактеризовав ее таким образом, теперь мы обсудим, что можно сказать о ее влиянии и какими средствами можно ее приобрести.
Воинская доблесть для войсковых частей значит то же, что гений полководца для целого. Полководец может руководить лишь целым, а не каждой отдельной частью, а там, где он не может руководить частью, там должен руководить воинский дух. Полководец избирается согласно своей репутации и исключительным талантам, старших командиров крупных частей и соединений назначают после тщательной оценки. Но эта оценка становится менее жесткой по мере того, как чин становится ниже, и в той же самой мере все меньше и меньше принимаются в расчет индивидуальные способности. Однако этот пробел должна заполнить воинская доблесть.
Точно такую же роль играют природные качества собравшегося воевать народа: отвага, находчивость, выносливость и энтузиазм.
Эти качества могут заменить воинский дух и наоборот, и из всего этого можно сделать следующие выводы:
1. Воинская доблесть есть качество, присущее только постоянным (регулярным) армиям, но именно им она требуется больше всего. В народном ополчении ее могут заменить природные качества, которые проявляются там скорее всего.
2. Регулярные армии, воюющие с другими регулярными армиями, могут легче обойтись без воинской доблести, чем регулярные армии, воюющие с народным ополчением, поскольку в последнем случае войска более рассредоточены, а отдельные части больше предоставлены сами себе. Но там, где армия сосредоточена, гений полководца имеет большое значение и восполняет то, чего не хватает армии в моральном отношении. Обычно воинская доблесть становится тем нужнее, чем сложнее театр военных действий и прочие обстоятельства и чем раздробленнее силы.
Из этих истин можно извлечь только один урок: если армии не хватает воинской доблести, надо любыми способами попытаться как можно больше упростить военные операции или удвоить заботы об остальных сторонах военной организации, а не ожидать многого от самого названия постоянной армии.
Воинская доблесть есть одна из самых важных моральных сил на войне, а там, где ее не хватает, ее место занимает что-либо другое, например превосходство командования или народный энтузиазм, или же мы получаем результаты несовместимые с затраченными силами и средствами. Как много может сделать этот дух, это неподдельное богатство армии, эта переработка руды, превращающая ее в блестящий металл, мы видим на исторических примерах: македоняне под командованием Александра Великого, римские легионы под руководством Цезаря (и других), испанские войска под предводительством Александра Фарнезе (1545–1592, герцог Пармский, полководец и государственный деятель испанской монархии. В 1571 г. бился с турками при Лепанто. В 1578–1588 гг. подавил восставших в южных провинциях Нидерландов. Смертельно ранен в 1592 г. у Руана во Франции. — Ред.), шведы королей Густава II Адольфа (1594–1632, шведский король с 1611 г., крупный полководец и военный реформатор. Убит в ходе выигранного его армией сражения при Лютцене. — Ред.) и Карла XII, пруссаки Фридриха II Великого и французы Наполеона. Нужно намеренно закрыть глаза на все исторические доказательства, чтобы не признать, что потрясающие успехи этих полководцев и их величие в исключительно сложных ситуациях были возможны лишь с армиями, обладавшими этой доблестью.
Этот дух может исходить лишь из двух источников, которые могут породить его только совместно. Первый — череда кампаний и великих побед; второй — активность армии, доведенная до предельной черты. Только так солдат познает свою силу. Чем больше полководец требует от своих войск, тем вернее его требования будут исполняться. Солдат гордится как выполненной тяжелой работой, так и преодоленной опасностью. Зародыш доблести прорастет только на почве беспрестанной деятельности и напряжения, при условии, что его согревает солнечный свет победы. Став могучим деревом, он сможет противостоять неистовым бурям неудач и поражений и даже праздной бездеятельности в мирное время — по крайней мере, некоторое время. Следовательно, воинская доблесть может зародиться только во время войны и под командованием великих полководцев, но, несомненно, может сохраниться в течение несколько поколений даже при полководцах средних способностей и в довольно значительные периоды мира.
Храбрость
Этот благородный порыв, с которым человеческая душа поднимается над самыми неимоверными опасностями, на войне надо считать действенным принципом. Фактически, в какой еще области человеческой деятельности храбрость должна иметь права гражданства, если не на войне?
Давайте признаем, что на войне она имеет даже свои привилегии. Кроме учета пространства, времени и сил, мы должны отвести определенный процент и на нее, причем, если мы смелее противника, эти проценты будут добыты за счет его упущений. Таким образом, храбрость — это творческая сила. Это несложно продемонстрировать философски. Как только храбрость встречается с робостью, она имеет значительные шансы на успех, так как робость это уже потеря равновесия. И только когда храбрость встречается с осторожной предусмотрительностью, которая так же отважна и сильна, как и она сама, она попадает в невыгодное положение. Но это, правда, встречается редко. Из всего множества осторожных людей в мире подавляющее большинство осторожно из боязливости.
Чем выше чин, тем больше необходимость в том, чтобы храбрости сопутствовал рассудительный ум, чтобы это не был простой бесцельный порыв страсти; ведь с возрастанием чина все меньше стоит вопрос о самопожертвовании и все больше — о сохранении других и общего блага в целом. Там, где массам предписаны правила службы (что-то вроде второй натуры), полководцем должна руководить рассудительность, и в его случае личная храбрость в бою легко может обернуться ошибкой. И все же это прекрасный недостаток, и его не надо рассматривать в том же свете, что и другие недостатки. Счастлива армия, в которой часто проявляется преждевременная храбрость; это пышная растительность, которая говорит о плодородии почвы. Даже безрассудством, то есть бесцельной храбростью, пренебрегать нельзя. Только когда оно восстает против подчинения, когда оно с пренебрежением отклоняет приказы вышестоящей власти, его надо подавить, как опасное зло, не из-за него самого, а из-за самого акта неподчинения, потому что на войне нет ничего важнее подчинения.
Казалось бы, постановка разумной цели должна облегчить проявление храбрости и тем самым уменьшить ее подлинную цену, но на самом деле получается прямо противоположное.
Вмешательство ясных мыслей или общее превосходство ума лишает эмоции огромной части их силы. По этой причине храбрость проявляется тем реже, чем выше чин.
Почти всем полководцам, известным в истории как посредственности, не хватало решительности, когда они занимали высшие посты, хотя в своей предшествующей карьере они славились храбростью и решительностью.
В мотивах храбрых поступков, вызванных необходимостью, существуют различия. Необходимость бывает разной степени. Если она настоятельна, если командир, стремясь к своей цели, сталкивается с серьезными опасностями и принимает отважное решение, чтобы избежать других, столь же серьезных, тогда мы можем только восхищаться его решительностью, которая все же имеет свою ценность. Если молодой человек, чтобы продемонстрировать свое искусство наездника, скачет через глубокую расщелину, тогда он храбр; если он делает тот же скачок, преследуемый отрядом до зубов вооруженных турок, то он всего лишь решителен.
Хотя стратегия есть область деятельности лишь лиц высшего командного состава армии, все же храбрость, как и остальные военные доблести всех остальных членов армии, ей не безразлична. С армией, принадлежащей отважному народу, где всегда культивировался дух отваги, можно совершать такие дела, которых не совершишь с армией, не знающей, что такое воинская доблесть.
Чем выше чин военачальника, тем больше в его деятельности преобладают ум, понимание и проницательность, оттесняя храбрость, являющуюся свойством темперамента, и по этой причине ее редко можно встретить в высших сферах, но тогда тем более она достойна восхищения. Храбрость, руководимая незаурядным умом, есть отличительная черта героя; она не заключается в прямом рискованном действии против природы вещей, в открытом пренебрежении законами вероятности, а в неукоснительном соблюдении сложного расчета, проделанного при выборе решения гением и интуицией с молниеносной быстротой. Чем больше храбрость окрыляет ум и проницательность, тем более широким будет взгляд и тем точнее результат, но, разумеется, всегда сохраняется положение: чем выше цель, тем большие опасности связаны с ее достижением.
Полагаем, что невозможно представить выдающегося полководца без храбрости, то есть человек не может стать полководцем, если у него нет врожденной храбрости, и поэтому мы рассматриваем ее как главное качество, необходимое для этой карьеры. Что остается от этого врожденного качества, развитого и в то же время умеренного образованием и обстоятельствами жизни, когда человек достиг высокого положения, — это уже второй вопрос. Чем больше сохранится в полководце этого качества, тем сильнее проявится его гений, тем выше будет полет. Риск всегда становится больше, но вместе с ним возрастают и цель, и результат.
И все же надо обратить внимание на одно очень важное обстоятельство.
Дух храбрости может существовать в армии или потому, что он присущ народу, или потому, что он рожден в результате успешных войн, руководимых способными полководцами. В последнем случае его вначале не будет.
В наше время вряд ли есть другие способы воспитать воинский дух народа, кроме как на войне, и обязательно под предводительством храбрых полководцев. Лишь война может противостоять изнеженности чувств, склонности искать удовольствия и комфорта, что является причиной вырождения народа, выросшего в процветании и поглощенного исключительно коммерцией.
Нация может надеяться занять прочное положение в политическом мире, только если народный характер и участие в настоящей войне взаимно поддерживают друг друга и находятся в постоянном взаимодействии.
Теперь немного поговорим о стойкости.
В этом разделе нашего труда читатель ожидает услышать об углах и линиях и находит, вместо этих обитателей научного мира, только самых обычных людей, которых каждый день встречает на улице. И все же автор не может решиться стать хоть на йоту больше математиком, чем этого, как ему кажется, требует от него предмет, и его не тревожит удивление, которое может выказать читатель.
На войне больше, чем где-нибудь в мире, все происходит не так, как мы ожидали, и вблизи выглядит иначе чем на расстоянии. Как спокойно наблюдает архитектор за возведением строения, план которого он начертил! Врач, хотя и гораздо больше подвержен в своей работе значительному количеству случайностей, все же достаточно хорошо знаком с применяемыми им лекарствами и их действием. На войне все не так!
Здесь крупный полководец находится в постоянном водовороте ложной и правдивой информации, ошибок, совершенных из-за страха, небрежности, торопливости или упрямства, проявленного на основании ошибочных или правильных донесений, по злой воле или из истинного или ложного чувства долга, вследствие лености или переутомления. Словом, в водовороте случайностей, которых не мог предвидеть ни один смертный. Короче, полководец является жертвой сотни тысяч впечатлений, большая часть из которых имеет тревожную и лишь меньшая часть ободряющую тенденцию. Долгий военный опыт позволяет ему быстро оценить эти явления; высокое мужество и твердый характер помогают твердо противостоять им, как скала противостоит ударам волн. Тот, кто поддастся этим впечатлениям, никогда не доведет до конца ни одно дело, и поэтому твердое отстаивание принятых решений, пока против них не появится решительных доводов, является необходимым противовесом. Вряд ли найдется хоть одна прославленная военная операция, которая осуществлялась бы без крайнего напряжения сил, трудов и лишений. И там, где физическая и моральная слабость человека заставляют его идти на компромиссы с самим собой, к поставленной цели может привести только огромная сила воли, такая стойкость, которая вызовет восхищение у настоящих и будущих поколений.
Численное превосходство
В тактике, как и в стратегии, это самый главный принцип победы, и мы его рассмотрим сначала в общих чертах, для чего позволим себе следующее объяснение.
Стратегия фиксирует место и время боя, а также численность войск, которые в нем участвуют. Этими тремя факторами во многом определяется исход боя. Если тактика провела битву и результат известен, будь то победа или поражение, стратегия может им воспользоваться в соответствии с великой целью войны.
Те указания, при помощи которых стратегия влияет на исход боя, давая ему те или иные установки, не так просты, чтобы их можно было охватить одним взглядом. Поскольку стратегия назначает время, место и силы, она может делать это многими способами, каждый из которых по-разному влияет как на результат боя, так и на его последствия. Мы познакомимся с ними постепенно, изучая вопросы, более тесно обусловливающие применение в ходе боя.
Если при рассмотрении боя отбросить все различия, обусловленные его назначением и обстоятельствами, вызвавшими его, и, наконец, если не учитывать доблесть войск, потому что это исходное качество, останется только голое понятие боя, то есть бесформенная битва, в которой мы ничего не различаем, кроме числа участников.
В данном случае это число и будет определять победу. Судя по числу других сопутствующих обстоятельств, которые мы отбросили, становится ясно, что численное превосходство в битве является лишь одним из факторов, приносящих победу. Следовательно, численное превосходство дает нам не все, и даже не самое основное, а лишь совсем немногое, в зависимости от того, как сложатся остальные сопутствующие обстоятельства.
Но это превосходство имеет свои степени, его можно представить двойным, тройным и даже четырехкратным, и ясно, что, увеличиваясь, оно должно в конечном счете перевесить все остальное.
В этом аспекте мы допускаем, что численное превосходство — самый главный фактор, предопределяющий результат боя, только оно должно быть достаточно большим, чтобы перевесить все сопутствующие обстоятельства. Отсюда вытекает прямой вывод: на решающем участке должно быть задействовано максимальное количество войск.
Достаточна ли численность задействованных войск или нет, но в этой части сделано все, что позволяли средства. Это первый принцип стратегии и поэтому в общих чертах, как он здесь выражен, подходит для греков и персов, для англичан и маратхов, для французов и немцев.
Остается лишь различие в воинской доблести армий и в таланте полководцев, которые могут существенно разниться от армии к армии. Если мы рассмотрим военную историю современной Европы, мы не найдем ни одного примера, подобного Марафону[6].
Фридрих Великий разбил 80 000 (66 тыс. — Ред.) австрийцев при Лейтене с войском численностью в 30 000 (40 тыс. — Ред.) человек, а при Росбахе с 25 000 (22 тыс. — Ред.) победил силы союзников (французы и австрийцы) численностью в 50 000 человек (43 тыс. — Ред.); однако это лишь единичные примеры побед, одержанных над противником, вдвое превосходящих по численности.
Мы считаем, что в наших условиях, как и им подобных, превосходство на решающем участке чрезвычайно важно и что в большинстве случаев оно имеет самое главное значение. Число войск на решающем участке зависит от абсолютной величины армии, а также от искусства ее использования.
Следовательно, первое правило заключается в том, чтобы начинать войну с максимально сильной армией. Звучит банально, но на самом деле это не так.
Чтобы показать, что в течение долгого времени численность войск ни в коем случае не считалась главным фактором, мы должны заметить, что в большинстве даже самых подробных историй войн XVIII столетия численность армий или не упоминается совсем, или упоминается между прочим. Ни в одном из этих трудов ей не придается особого значения.
Еще одно доказательство заключается в удивительной идее, которая будоражила умы многих критически настроенных историков. Согласно этой идее, существует оптимальная численность армии, «нормальная сила», а все, что ее превосходит, становится не пользой, а обузой.
И наконец, можно найти ряд примеров того, когда в бою или на войне не задействовались все доступные вооруженные силы, потому что численному превосходству не придавали того значения, которое оно имеет на самом деле.
Размеры абсолютной силы армии, с которой должна вестись война, определяются правительством. Хотя с этого определения начинаются реальные военные действия и оно составляет основную часть стратегии, все же в большинстве случаев полководец, который командует этими силами на войне, должен рассматривать их численность как заданную величину или потому, что у него не было возможности самому установить ее, или потому, что обстоятельства не позволили довести ее до нужного размера.
Поэтому ему не остается ничего, кроме как искусным применением данных ему вооруженных сил добиваться относительного численного превосходства на решающих участках даже тогда, когда абсолютное превосходство недостижимо.
Расчет пространства и времени оказывается самым важным для достижения этой цели — вот почему считается, что он охватывает почти все искусство использования военных сил.
Но расчет времени и пространства, хотя он до известной степени лежит в основе стратегии и, образно выражаясь, является ее насущным хлебом, все же не является ни самым трудным, ни самым решающим моментом.
Верная оценка своих противников, риск временно оставить перед самым их носом небольшие силы, энергия форсированных маршей, отвага внезапных атак, повышенная активность, которую в момент опасности проявляют великие души, — вот основа любой победы. Какое же они имеют отношение к способности точно рассчитать две такие простые величины, как время и пространство?
Гораздо чаще относительное превосходство, то есть искусное сосредоточение превосходящих сил на решающем участке, основано на верных оценках этого участка, на верном направлении, которое с самого начала было дано армии, и решимости, требующейся для того, чтобы пожертвовать не важным ради важного, то есть держать свои силы сосредоточенными подавляющей массой. Это характерные черты Фридриха II Великого и Наполеона.
Мы полагаем, что отвели численному превосходству место, которого оно заслуживает; его следует считать фундаментальной идеей и всегда стремиться к нему всюду и в первую очередь.
Но считать его по этой причине необходимым условием победы было бы полным непониманием нашего толкования, из которого можно понять значение численного превосходства в бою. Если мы соберем как можно большие силы, то создадим все необходимые условия; но только после оценки обстановки в целом следует принимать решение отказаться от боя из-за недостатка сил или нет.
Внезапность
Из содержания предшествующей главы, из общего стремления достичь относительного превосходства, следует еще одно стремление, которое, следовательно, должно быть таким же общим по своей природе: это внезапность действий против противника. Внезапность в той или иной степени лежит в основе всех действий, поскольку без нее трудно представить достижение численного превосходства на решающем участке.
Итак, внезапность есть средство достижения численного превосходства; но ее также следует считать самостоятельным принципом саму по себе из-за ее морального воздействия. Когда она в высшей степени успешна, в рядах противника растет смятение и ослабевает мужество; а до какой степени это увеличивает шансы на успех, свидетельствует множество примеров, больших и малых. Здесь речь идет не о какой-то особой внезапности, вроде неожиданной атаки, а о попытке различными мерами, и в особенности распределением сил, застать противника врасплох, что в одинаковой мере применимо и при обороне, а уж в тактической обороне играет особо важную роль.
Внезапность лежит в основе всех без исключения предприятий на войне, только в очень разной степени, в зависимости от природы операции и других обстоятельств.
Корни этого различия лежат в качествах и особенностях армии, ее командующего, а также в качествах и особенностях правительства.
Секретность и быстрота — два фактора, обеспечивающие внезапность; и они предполагают в правительстве и главнокомандующем огромную энергию, а в армии высокое чувство воинского долга. При изнеженности и разгильдяйстве бесполезно рассчитывать на внезапность. Но сколько бы всеобщим и непременным являлось стремление к внезапности и как бы хорошо ни был известен ее эффект, приходится признать, что полной внезапности удается добиться чрезвычайно редко; и это естественно. Мы бы создали ложное представление, если бы поверили, что в основном этим способом можно многого добиться на войне. Сама идея очень заманчива, но исполнение обычно крепко тормозится сопротивлением всей военной машины.
В тактике внезапность гораздо более обычное явление по вполне естественной причине: все время и пространство меньшего масштаба. Поэтому в стратегии она будет тем осуществимее, чем ближе стратегические меры находятся к области тактики, и тем труднее достижимой, чем выше они поднимаются, приближаясь к политике.
Редко бывает так, что одно государство застает врасплох другое, объявляя ему войну, или направление главного удара было для противника неожиданным. В XVII и XVIII столетиях, когда война в значительной степени заключалась в осаде крепостей и городов и в теории военного искусства даже была специальная глава о внезапном блокировании крепостей, неожиданное окружение укрепленной крепости случалось не часто, но даже это редко удавалось.
С другой стороны, если дело может быть сделано за день или два, возможно внезапно напасть на врага на марше и благодаря этому перехватить какую-нибудь позицию, какой-нибудь пункт, коммуникации и т. д. Но ясно, что если внезапность в этом случае достигается легче, то ее эффективность слабее, потому что высокой эффективности от внезапных действий добиться трудно. Тот, кто считает, будто с помощью внезапных боевых действий мелкого масштаба он может добиться великих результатов, например победить в бою, захватить важный склад, верит в то, что, безусловно, очень возможно вообразить, но чему нет свидетельств в истории. (Есть, но не так много. Например, Невская битва 15(21) июля 1240 г., где новгородский князь Александр с небольшим войском внезапно на рассвете напал на высадившихся в устье Ижоры шведов (5 тыс.) и полностью разгромил их, потеряв лишь 20 воинов (шведы потеряли 200 знатных воинов, а прочих «без числа»). Так юный князь Александр стал Невским. — Ред.) Ведь есть очень мало примеров того, когда нечто великое стало результатом неожиданности. Из чего мы можем сделать справедливый вывод: на пути успеха стоят неотъемлемые трудности.
Но мы ни в коем случае не отрицаем, что и тут можно добиться успеха. Мы лишь связываем с ним необходимость благоприятных обстоятельств, которые, конечно, случаются редко и которыми сам полководец редко может управлять.
Два полководца могут служить яркой тому иллюстрацией. Возьмем сначала Наполеона в его знаменитом походе против армии Блюхера в конце января — начале февраля 1814 года, когда та оторвалась от основной армии, выйдя к Марне. Было бы трудно предположить, что двухдневный марш удивит врага, добивавшегося великих результатов, своей неожиданностью; но армия Блюхера, растянувшаяся на три дня перехода, была разбита по частям и понесла суммарные потери, почти равные потерям после крупной битвы. Это был полностью эффект неожиданности, потому что, если бы Блюхер предвидел столь реальную возможность наступления со стороны Наполеона, он бы организовал свой переход совершенно иначе. Результат следует приписать этой ошибке Блюхера. Наполеон не знал обо всех этих обстоятельствах, и, таким образом, ему помог счастливый случай.
То же самое произошло в битве при Лигнице в 1760 году. Фридрих Великий одержал эту славную победу, за ночь изменив позицию, которую занял прежде. Лаудон был застигнут врасплох и потерял 70 артиллерийских орудий и 10 000 человек (убитыми, а также 6 тыс. пленными. — Ред.). Хотя Фридрих Великий к тому времени приобрел манеру как можно чаще передвигаться с места на место, чтобы избежать сражений или, по крайней мере, спутать планы противника, все же изменение позиции в ночь с 14-го на 15-е было осуществлено не совсем с этой целью. Как говорит сам король, просто позиция, занятая 14-го, ему не понравилась. Итак, и здесь налицо счастливый случай; без этого счастливого совпадения атаки Лаудона и изменения позиции пруссаков ночью, а также сложной местности результат был бы другим.
В высших областях стратегии также есть примеры результативных неожиданных нападений. Напомним лишь знаменитый переход Наполеона через Альпы в 1800 году, а как пример совершенно неожиданной войны мы можем привести вторжение Фридриха Великого в Силезию. Это великие результаты, но такие события в истории встречаются нечасто. С ними не следует путать случаи, когда государство, за неимением активности и энергии (Россия в 1812 г.), вовремя не подготовилось к войне. (Автор пристрастен. Россия готовилась, и результат известен. А вот как подготовилась Пруссия к 1806 г. и каков результат (полный разгром за несколько дней), также известно. — Ред.)
Сосредоточение сил в пространстве и времени
Лучшая стратегия заключается в том, чтобы всегда быть более сильным, а это значит быть сильнее противника вообще, а затем и на решающем участке. Поэтому, кроме энергии, создающей армию, что не всегда зависит от полководца, у стратегии нет более настоятельного и простого закона, чем держать силы сосредоточенными. Без острой необходимости никогда не следует отделять от главных сил ни одну часть. На этом положении мы настаиваем и считаем, что именно им надо руководствоваться. Каковы разумные причины, по которым силы армии могут быть разъединены, мы постепенно узнаем. Тогда мы также увидим, что этот принцип не во всякой войне ведет к одинаковым результатам и что результаты эти зависят от средств и цели.
Может показаться невероятным, и все же сотни раз войска дробились и разъединялись из-за таинственного слепого подражания традициям, даже не понимая, зачем это делается.
Если концентрацию всех сил принять за норму, а разделение — за исключение, которое может быть аргументировано, тогда удастся полностью избежать не только этой глупости, но и преградить путь многим ложным аргументам для разделения войск.
Война есть столкновение двух противоборствующих сил, из чего само собой вытекает, что сильнейшая не только уничтожает другую, но и вовлекает ее в свою орбиту. По существу, война не допускает постепенного применения военных сил, ее основной закон — одновременное применение всех сил, предназначенных для данного удара.
Так дело обстоит в реальности, но лишь при условии, что борьба подобна механическому столкновению. Но когда она выливается в долгие разрушительные действия с обеих сторон, тогда мы, безусловно, можем представить себе и растянутое во времени действие этих сил. Так происходит в тактике прежде всего из-за того, что в основе всей тактики лежит огневой бой, но могут быть и другие причины. Если в огневом бою 1000 человек выставлены против 500, то размер потерь исчисляется из численности сил противника и наших собственных. 1000 человек стреляют вдвое больше, чем 500, но и попадание пуль в 1000 человек больше, чем в 500, потому что предполагается, что 1000 человек стоят в более тесном порядке, чем 500. Если предположить, что число попаданий в первых должно быть вдвое больше, тогда потери с каждой стороны будут равными. Из 500 человек, например, 200 будут выведены из строя и столько же из 1000. Теперь, если бы у 500 имелся в запасе свежий резерв в 500 человек, то при введении их в бой с обеих сторон сражалось бы по 800 человек. Но на одной стороне в бой вступят 500 свежих солдат, полностью оснащенных и в полной силе; на другой же — останутся сражаться 800 уставших, недостаточно оснащенных и обессиленных физически солдат.
Из этого примера становится ясно, что введение в бой сразу слишком крупных сил может оказаться невыгодным: ведь какие бы преимущества ни давало численное превосходство в первый момент, возможно, потом за это придется дорого расплачиваться.
Но эта опасность существует лишь постольку, поскольку появляются усталость, беспорядок и упадок сил, словом, тот кризис, который каждый бой несет даже победителю. Появление во время этого ослабленного состояния свежих войск противника может иметь решающее значение.
Но когда этот кризис, вносящий беспорядок, заканчивается и остается только ощущение морального превосходства, которое дает каждая победа, тогда противнику не помогут и свежие силы. Разбитая армия не может победить на следующий день только с помощью сильного резерва. Здесь мы подходим к источнику существенного различия между тактикой и стратегией.
Тактические результаты, результаты в ограниченном пространстве боя вплоть до его окончания, большей частью достигаются в пределах этого периода беспорядка и слабости разбитого противника. Но стратегический результат, то есть результат всей битвы и одержанных побед, будь они малые или большие, лежит вне этого периода.
Если в тактике не все решается в ходе первого успеха и есть опасение последующих столкновений, само собой разумеется, что для достижения первого успеха следует ввести в бой только необходимую для этого часть сил, а остальные держать вне пределов досягаемости огня или боестолкновений любого рода. В стратегии же все иначе. Отчасти, как мы только что показали, нет веских причин бояться реакции после того, как успех достигнут, потому что с этим успехом кончается кризис. Отчасти не обязательно все силы, использованные стратегически, ослаблены, а только те из них, которые были в непосредственном контакте с силами неприятеля, то есть участвовали в конкретном бою.
Поэтому если в стратегии потери не увеличиваются с численностью задействованных войск, то из этого, естественно, следует, что в стратегии никогда не бывает слишком много сил и что они должны быть использованы одновременно и с определенной целью.
Но мы должны подтвердить это предложение на другом основании.
Усталость, изнеможение и лишения составляют на войне особый принцип разрушения, не полностью вызываемый борьбой, но более или менее связанный с нею и, разумеется, имеющий отношение к стратегии. В победоносных армиях не реже случаются потери от болезней, чем на поле боя.
Следовательно, если мы примем эту сферу разрушения в стратегии точно так же, как огонь и ближний бой в тактике, мы легко представим, что все, что пройдет через этот водоворот, в конце кампании или любого другого стратегического периода ослабеет, а значит, появление свежих сил станет решающим фактором. Отсюда можно сделать вывод, что и в тактике, и в стратегии есть мотив сражаться за первый успех с как можно меньшими силами, чтобы удерживать свежие силы до последнего.
Итак, этот вопрос выяснили. Встает другой: увеличиваются ли потери, которые несут вооруженные силы из-за усталости и лишений с увеличением численности войск, как это бывает в бою? И ответ будет: «Нет».
Усталость на войне в значительной мере является результатом опасностей, которыми в большей или меньшей степени чреват каждый момент войны. Чтобы уверенно встретить эти опасности на любых участках, существует множество действий, составляющих тактическую и стратегическую службы армии. Эта служба тем сложнее, чем слабее армия, и тем легче, чем больше численное превосходство над армией противника. Кто же может в этом усомниться? Поэтому кампания против более слабой армии будет стоить меньших усилий, чем против равной или более сильной.
С усталостями разобрались. Иначе обстоит дело с лишениями; они состоят главным образом из двух моментов: недостатка продовольствия и недостатка жилья для войск, будь то квартиры или оборудованные лагеря. И то и другое из этих лишений будет тем больше, чем больше войск сосредоточено на одном участке. Но разве численное превосходство не дает армии шире распространиться и захватить больше пространства, где можно найти и жилье и продовольствие?
Если Наполеон во время нашествия на Россию в 1812 году сосредоточил свою армию большой массой на одной дороге (в основном. — Ред.) так, как этого никто не делал раньше, и тем самым вызвал лишения, не имеющие себе равных, то мы должны приписать это его принципу: быть максимально сильным на решающем участке. Не зашел ли он тут слишком далеко в этом своем принципе, вопрос здесь неуместный; но, безусловно, если бы Наполеон захотел избежать лишений, обрушившихся на его армию, ему стоило продвигаться более широким фронтом. В России пространства для этого хватало, его вообще не хватает в очень редких случаях.
Надо отметить еще один важнейший момент. В частном бою силы, требующиеся для достижения крупного результата, могут быть приблизительно вычислены без особого труда. В стратегии это, можно сказать, невозможно, потому что стратегический результат не имеет такой определенной цели и таких четких границ, как тактический. Таким образом, то, что в тактике можно считать избытком силы, в стратегии должно считаться средством для расширения успеха.
Благодаря огромному численному превосходству Наполеон в 1812 году дошел до Москвы и занял эту древнюю русскую столицу. Если бы ему с помощью численного превосходства удалось полностью разгромить русскую армию, он бы, по всей вероятности, заключил в Москве мир, который иначе был менее достижим. Этот пример приведен для того, чтобы объяснить нашу мысль, но не доказать ее.
Все эти соображения направлены лишь против последовательного применения сил, но не против понятия резерва, которого они, несомненно, все время касаются, но которое, как мы увидим в следующей главе, связано с некоторыми другими понятиями.
Здесь мы утверждаем следующее: если в тактике время является фактором убыли сил, то в стратегии в материальном отношении дело обстоит совсем не так. Разрушительный эффект, который время оказывает на вооруженные силы в стратегии, отчасти ослабляется самой их массой, отчасти покрывается другими способами.
Следовательно, все силы, которые доступны и предназначены для стратегической цели, должны быть использованы одновременно; и это использование будет тем плодотворнее, чем больше оно будет сосредоточено в одном акте и в одном моменте.
Теперь мы перейдем к теме, тесно связанной с нашими настоящими размышлениями, и прольем на нее полный свет. Мы имеем в виду стратегический резерв.
Стратегический резерв
У резерва имеются два назначения, очень отличные друг от друга, а именно, во-первых, продление и возобновление боя и, во-вторых, использование в непредвиденных обстоятельствах. Первое назначение подразумевает полезность последовательного применения сил и вследствие этого не может появиться в стратегии. Случаи, когда корпус из тыла направляется к месту боя, где создалось критическое положение, можно смело отнести ко второму назначению, ибо сопротивление, которое здесь приходится оказывать, по-видимому, не было заранее предусмотрено.
Войсковая же часть, предназначенная исключительно для продолжения боя и оставленная позади, вне действия огня, находящаяся в подчинении полководца, руководящего боем, будет уже тактическим резервом.
Однако необходимость в силах, готовых к непредвиденным событиям, может встретиться и в стратегии, а потому может потребоваться стратегический резерв, но только там, где можно допустить непредвиденные события. В тактике, где мероприятия, предпринятые противником, обычно становятся известными, когда открываются нашему взору, но там, где они могут скрываться в любом лесу, за каждой складкой холмистой местности, мы, естественно, должны быть готовыми к встрече с непредвиденными событиями.
Такие случаи бывают и в стратегии, потому что стратегические действия тесно связаны с тактическими. В стратегии тоже многие меры предпринимаются по результатам непосредственных наблюдений или по данным недостоверных сообщений, приходящих ежедневно или даже ежечасно, и, наконец, по действительным результатам боев. Следовательно, главное условие стратегического командования заключается в том, чтобы, в зависимости от степени неуверенности, держать в резерве воинские силы, которые можно будет ввести в бой при возникновении непредвиденных обстоятельств.
Это следует иметь в виду при обороне вообще, но в особенности при обороне некоторых препятствий, таких, например, как реки, высоты и т. д., где такие непредвиденные обстоятельства, как хорошо известно, случаются постоянно.
Но эта неопределенность становится все меньше, когда стратегия отходит от тактики, и почти исчезает в тех областях, где она граничит с политикой.
Есть все основания сказать, что стратегический резерв тем не менее необходим, но может быть бесполезен и даже опасен, чем обширнее и многограннее назначение этого резерва.
Момент, когда идея стратегического резерва начинает быть вредной, нетрудно определить: это решающее столкновение. В момент решающего столкновения должны быть задействованы все имеющиеся силы, и всякий резерв (готовые к бою вооруженные силы), который предназначался бы для использования после этого столкновения, становится бессмысленным.
Таким образом, если тактика рассматривает свои резервы как средства для того, чтобы не только противостоять непредвиденным действиям противника, но также исправлять никогда не поддающийся предвидению результат боя, каким бы плачевным он ни был, то стратегия должна отказаться от этого средства, по крайней мере, в отношении решающего столкновения. Как правило, она может возместить потери, понесенные на одном участке, успехами на другом, и в очень редких случаях путем переброски войск с одного участка на другой; но в стратегии недопустима даже мысль сохранять позади часть армии на случай возникновения непредвиденных обстоятельств.
Экономия сил
Путь разума, как мы уже говорили, редко можно сократить до математической прямолинейности с помощью принципов и мнений. Всегда остается некий простор. Точно так же обстоит дело во всех практических искусствах жизни. Для линий прекрасного нет никаких абсцисс и ординат; круги и эллипсы не начертить при помощи их алгебраических формул. Поэтому искусный воин вскоре поймет, что должен доверять собственным суждениям, основанным на естественной быстроте восприятия и военном воспитании; вскоре он обнаружит, что в одних случаях должен упростить закон (ослабив его) до самых важных характерных положений, которые и станут его правилами; а в другом случае принятый метод должен стать посохом, на который можно опереться.
Одним из характерных моментов мы считаем принцип постоянного наблюдения за взаимодействием всех сил или, иными словами, постоянного наблюдения за тем, чтобы ни одна их часть никогда не оставалась неиспользованной. Тот, кто держит свои силы там, где противник не дает им достаточной работы, тот, кто позволяет своим силам бездействовать или просто маршировать, пока силы противника сражаются, плохо управляет своим хозяйством. Это можно назвать праздным растрачиванием сил, что еще хуже, чем их бесцельное использование. Раз нужно действовать, то прежде всего необходимо, чтобы действовали все части, потому что даже самая бесцельная деятельность все же отвлекает какую-то часть вражеских сил и даже уничтожает их, тогда как полностью бездействующие войска вроде бы и не существуют. Этот взгляд связан с принципами, изложенными в последних трех главах. Это такая же истина, но увиденная с несколько более расширенной точки зрения и собранная в одно представление.
О временном прекращении военных действий
Если рассматривать войну как акт взаимного уничтожения, мы неизбежно должны представить обе стороны двигающимися вперед. Но в то же время в каждый отдельный момент мы должны почти так же неизбежно предположить одну сторону в состоянии ожидания и только вторую действительно продвигающейся, потому что в действительности обстоятельства никогда не могут быть одними и теми же для обеих сторон. Через некоторое время должны произойти перемены, из чего следует, что настоящий момент более благоприятен для одной стороны, чем для другой. Если предположить, что обоим командирам хорошо известна обстановка, то из нее вытекают побуждения: для одного — к действию, а для другого — к выжиданию. Следовательно, для обеих сторон не может быть одновременного интереса к наступлению или к обороне.
Но даже если допустить возможность абсолютного равенства обстоятельств в этом отношении или если принять во внимание, что из-за несовершенного знания взаимных позиций такое равенство может показаться обоим полководцам существующим, все же различие политических целей исключает возможность приостановки. Одна из сторон с политической точки зрения обязательно должна быть наступающей, так как при обоюдных оборонительных намерениях война бы не возникла. На войне у наступающего всегда позитивные действия, потому что только так он может достичь позитивной цели, поэтому в тех случаях, когда обе стороны находятся в равных обстоятельствах, позитивная цель толкает нападающего на активные действия.
Если мы бросим взгляд на военную историю вообще, мы обнаружим такую противоположность беспрестанному продвижению к цели, что оставаться неподвижным и ничего не делать — это просто нормальное состояние армии в разгар войны, а действие — исключение. Это может даже посеять сомнения в правильности нашей концепции.
Как может разум оправдать растрату сил на войне, если действие не было бы их задачей? Пекарь растапливает печь только тогда, когда готов сунуть туда хлеб; лошадь запрягают в экипаж только тогда, когда собираются ехать; зачем же тогда прилагать такие огромные усилия и вести войну, если они не вызовут ничего, кроме таких же усилий со стороны противника?
Это все, что касается оправдания общего принципа; теперь разберемся с его модификациями, поскольку они вытекают из самой природы дела, а не из конкретных особенностей.
Здесь надо отметить три причины, образующие внутренний противовес и препятствующие износу часового механизма из-за слишком быстрого и непрерывного хода.
Первая, создающая постоянную тенденцию к задержке и поэтому тормозящая причина — это природная робость и недостаток решимости в человеческом уме, некая инерция в моральном мире, которая вызывается не силами притяжения, а скорее силами отталкивания, то есть страхом перед опасностью и ответственностью.
Одного только представления о цели войны, ради которой поднято оружие, редко бывает достаточно, чтобы преодолеть эту силу сопротивления, и если во главе не стоит человек, обладающий воинственным духом, который чувствует себя на войне как рыба в воде в своей естественной стихии, или если сверху не давит какая-нибудь большая ответственность, тогда топтание на месте станет нормой, а наступление — исключением.
Вторая причина — это несовершенство человеческого восприятия и мнения, которое на войне проявляется больше, чем где бы то ни было, потому что иногда человеку неведомо даже собственное положение в каждый момент, а уж о положении противника, которое намеренно скрывается, он может лишь догадываться. Это часто порождает ситуацию, когда обе стороны считают одно и то же явление выгодным для себя, тогда как на самом деле оно представляет интерес для другой стороны. Таким образом, каждый может считать, что он поступает мудро, выжидая, что наступит выгодный момент.
Третья причина действует как тормоз, время от времени полностью останавливающий военную машину. Речь идет о превосходстве обороны. А может чувствовать себя слишком слабым, чтобы атаковать Б, из чего не следует, что Б достаточно силен, чтобы атаковать А. Поэтому может случиться так, что обе стороны в одно и то же время не только чувствуют себя слишком слабыми, чтобы атаковать, но таковы и на самом деле.
Таким образом, даже в самый разгар войны заботливое благоразумие и страх перед слишком большой опасностью можно использовать с выгодой для себя: они помогают сдерживать стихийную необузданность войны.
Эти моменты могут приобрести такое преобладающее влияние, что война станет половинчатым мероприятием. Война часто не что иное, как или вооруженный нейтралитет, или занятие угрожающего положения, чтобы поддержать ведущиеся переговоры, или попытка получить небольшое превосходство малыми средствами.
Из вышесказанного следует, что в течение кампании военные действия не ведутся непрерывно, а идут периодически, и, следовательно, между отдельными кровавыми актами наступают периоды наблюдения, когда обе стороны переходят к обороне. Обычно более высокая цель, стоящая перед одной из сторон, побуждает ее к активным действиям и, таким образом, ставит ее в более выгодное положение, от чего ход войны до некоторой степени видоизменяется.
Напряжение и передышка
Мы показали, что в большинстве кампаний обычно больше времени проводится в топтании на месте и бездействии, чем в активности. В наше время войны приобрели совсем другой характер, но все же военные действия, безусловно, всегда будут прерываться более или менее длинными паузами; а это ведет к необходимости пристальнее рассмотреть природу этих двух фаз войны.
Если военные действия приостановлены, то есть когда ни одна из сторон не задается позитивной целью, наступает состояние передышки, а следовательно, равновесия в самом широком смысле слова, то есть равновесия не только всех моральных и физических сил, но и всех отношений и интересов сторон. Как только одна из двух сторон ставит перед собой новую позитивную цель и предпринимает активные шаги для ее достижения, пусть это будут всего лишь приготовления, и как только неприятель этому противостоит, наступает напряжение сил. Оно длится до тех пор, пока не принимается решение или пока одна сторона не откажется от своей цели.
За этим решением, основанием которого всегда служит успешность боевых комбинаций обеих сторон, следует движение в том или другом направлении.
Когда это движение иссякает в результате трудностей, которые приходится преодолевать, борясь с собственными внутренними трениями или с новыми сопротивляющимися силами противника, тогда или наступает новое состояние передышки, или новое напряжение и принятие решения, а затем новое движение, в большинстве случаев в противоположном направлении.
Умозрительное различие между равновесием, напряжением и движением более существенно для практических действий, чем может показаться на первый взгляд.
В состоянии передышки и равновесия может появляться различного рода деятельность, связанная с конкретными событиями, но не преследующая крупных целей. Это могут быть важные и даже решающие бои. Такая деятельность имеет совершенно иную природу, а следовательно, и совершенно иной эффект.
Если состояние напряжения существует, то последствия решения боем всегда будут значительными, отчасти потому, что в нем проявится большая сила воли и большее давление обстоятельств; отчасти потому, что все было приготовлено и устроено для крупных изменений. В подобных случаях решение напоминает действие заложенной начиненной порохом мины, тогда как событие, может быть само по себе столь же крупное, но происшедшее в период передышки, более или менее напоминает вспышку пороховой массы на открытом воздухе.
Само собой разумеется, что состояние напряжения может иметь различную степень, и поэтому оно постепенно может перейти в состояние передышки.
В результате этих размышлений можно сделать следующие выводы: любое мероприятие, предпринятое в момент напряжения, важнее и результативнее, чем то же мероприятие, предпринятое в состоянии равновесия, и оно тем важнее, чем выше степень напряжения.
На том участке местности, который противник оставляет нам, потому что не может его защищать, мы должны обосноваться не так, как сделали бы это, если бы враг отступил только с целью принять решение в более благоприятной обстановке. Во время стратегической атаки противника неправильно выбранная позиция, один неверный марш может иметь решающие последствия; тогда как в состоянии равновесия подобные ошибки должны быть очень крупными, чтобы возбудить какую-либо деятельность противника.
Большинство войн прошлого, как мы уже говорили, основную часть времени проходили в состоянии равновесия или, по крайней мере, в таких коротких периодах напряжения с длительными интервалами между ними и таких слабых по своему эффекту, что их последствия редко имели большой успех. Часто они были своего рода театральными представлениями, даваемыми в честь дня рождения коронованной особы (Хохкирх)[7], часто просто удовлетворяли честь оружия (Кунерсдорф)[8] или тешили личное тщеславие полководца (Фрейберг)[9].
Мы считаем очень важным, чтобы полководец ясно понимал эти обстоятельства и имел необходимый такт, чтобы вести себя в соответствии с их духом, а опыт кампании 1806 года[10] подсказывает нам, как его порой не хватает. В момент гигантского напряжения, когда все шло к решительной развязке, казалось бы, одно это со всеми последствиями должно было занимать всю душу полководца. Вместо этого были предложены и даже отчасти предприняты мероприятия (например, разведка во Франконии)[11], которые даже в состоянии равновесия, самое большее, могли дать шаткую надежду на успешный результат. Из-за этих ошибочных схем и размышлений, поглощавших активность армии, были упущены из виду по-настоящему необходимые меры, которые могли спасти положение.
Это умозрительное различие, которое мы провели, необходимо нам для дальнейшего успеха в построении теории. Все, что мы потом скажем о наступлении и обороне, а также об осуществлении этого двухстороннего акта, связано с состоянием кризиса, в котором находятся силы в момент напряжения и движения. Всю деятельность, которая может происходить в периоды равновесия, мы будем рассматривать как побочную. Указанные кризисы и являются настоящей войной, а состояние равновесия лишь ее отражением.
Бой
Бой означает вооруженную борьбу, цель которой — уничтожение противника или победа над ним, противником же в данном бою является противостоящая нам другая сила.
Если предположить, что государство и вооруженные силы — одно и то же, тогда естественнее всего представить войну как один большой бой. Но наши войны состоят из числа больших и малых, одновременных или последовательных боев, и это разделение деятельности на многие отдельные действия вызвано множественными отношениями, из которых возникает война.
Фактически конечная цель наших войн, политическая, не всегда так уж проста. Но даже если это так, все же действие связано с таким числом условий и соображений, которые надо учесть, что цель не может быть достигнута одним большим актом, а только в результате ряда более или менее крупных актов, связанных в одно целое. Следовательно, каждый из этих отдельных актов является частью целого и имеет особую цель, которой он связан с целым.
Что побеждает противника? Несомненно, уничтожение его вооруженных сил, будь то через смерть или раны или какими-нибудь другими средствами; полностью или до такой степени, что он просто больше не может продолжать борьбу. Поэтому, отбросив все особые цели боев, мы можем рассматривать полное или частичное уничтожение вооруженных сил противника как единственную цель всех боев.
Мы утверждаем, что в большинстве случаев, и особенно в крупных боях, особая цель, которая характеризует бой и связывает его с целым, является всего лишь слабой разновидностью этой общей цели, достаточно важной, чтобы характеризовать бой, но всегда незначительной по сравнению с общей целью. Если это утверждение верно, тогда мы видим, что идея, согласно которой уничтожение сил противника есть только средство, а целью является что-то другое, может быть верна только по форме, но она ведет к ложным выводам, если не вспомнить, что уничтожение сил противника входит в эту цель и что эта цель — всего лишь слабая разновидность стремления к уничтожению противника.
Но как же нам удастся доказать, что в большинстве случаев, и притом в самых важных, уничтожение неприятельской армии является главной задачей? Как нам удастся побороть крайне хрупкую точку зрения, допускающую возможность достигнуть больших результатов с помощью особо искусных методов, или путем сравнительно ничтожного непосредственного истребления вражеских сил, или путем нанесения мелких, но искусных ударов, парализующих противника и подавляющих его волю, что заставило бы смотреть на этот образ действий как на сокращение пути к намеченной цели? Несомненно, победа на одном участке может иметь большую ценность, чем на другом. Несомненно, и в стратегии существует искусный распорядок боев и установка связи между ними, да стратегия и заключается в этом искусстве. Отрицать это не входит в наши намерения, но мы утверждаем, что всюду и всегда господствующее значение имеет непосредственное уничтожение вооруженных сил противника. Именно это господствующее значение мы и отстаиваем для принципа уничтожения.
Однако необходимо вспомнить, что мы имеем дело со стратегией, а не с тактикой, и мы утверждаем, что только крупные тактические успехи ведут к крупным стратегическим успехам, или, как мы более четко выразили это раньше, тактические успехи имеют на войне первостепенное значение.
Доказательство этого утверждения кажется нам достаточно простым; оно заключается во времени, которого требует каждая сложная комбинация. Вопрос, произведет больший эффект простой удар или более тщательно подготовленный, то есть более сложный и искусный, решится, несомненно, в пользу последнего, если предположить врага пассивным. Но каждый тщательно скомбинированный удар требует времени на подготовку, а если в это время противник нанесет контрудар, это может сорвать наши планы. Если контрудар будет простым, а значит, и быстрым, враг перехватит инициативу и затормозит действие большого плана. Поэтому наряду с целесообразностью сложного удара нужно рассмотреть все опасности, с которыми можно столкнуться во время подготовки, и наносить его только тогда, когда нет причин бояться, что противник нарушит наши планы. В таком случае мы должны выбрать более простой, то есть более быстрый путь, поскольку этого требуют характер врага, условия, в которых он находится, и другие обстоятельства. Если от отвлеченных впечатлений и абстрактных идей вернуться к практической жизни, становится очевидным, что смелый, отважный и решительный враг не даст нам времени для подготовки сложных, искусных комбинаций, и именно против него нам понадобится больше всего умения. Это убедительно доказывает преимущество простых и непосредственных приемов над сложными.
Если поискать глубинные основы этих противоположных начал, то обнаружится, что в основании одного лежит ум, а в основании другого — мужество. Есть что-то очень привлекательное в идее, что умеренное мужество в сочетании с большим умом произведет больший эффект, чем умеренный ум при огромном мужестве. Однако если не предполагать, что эти элементы находятся в неравных и не поддающихся логике отношениях, то мы не имеем никакого права выше ценить ум, чем мужество в опасной ситуации, когда мужество ценится превыше всего.
Такое абстрактное замечание подтверждается опытом, и, по существу, он и является единственной причиной, подтолкнувшей нас к такому выводу.
Тот, кто беспристрастно изучает историю, не может не признать, что из всех воинских доблестей энергия в ведении войны всегда более всего содействовала успеху и славе оружия.
Что же нам следует понимать под уничтожением вражеской армии? Относительно большее сокращение ее численности, по сравнению с нашими потерями. Если мы имеем большое численное превосходство над противником, тогда понятно, что равная численность потерь с обеих сторон для нас будет менее ощутима, чем для него, а следовательно, ход сражения для нас может считаться успешным.
Если умелым расположением войск мы поставили нашего противника в столь невыгодное положение, что он не может безопасно продолжать бой и после некоторого сопротивления отступает, тогда мы можем сказать, что победили его на этом участке. Но если в этой победе мы понесли такие же потери, как и он, тогда в конечном итоге проку от такой победы никакого, если подобный результат можно назвать победой. У нас не остается ничего, кроме прямой победы, которой мы добились в процессе уничтожения сил противника; но кроме потерь, понесенных в ходе боя, существуют, как его прямое последствие, потери при отступлении разгромленной армии.
Из опыта известно, что разница между потерями со стороны победителя и со стороны побежденного редко бывает очень большой и что большую часть потерь побежденный несет во время отступления. Жалкие остатки батальонов дорубит кавалерия, измотанные люди отстанут, подбитые пушки и разбитые зарядные ящики брошены, остальные из-за плохого состояния дорог нельзя достаточно быстро увезти, и их захватят преследующие войска, ночью отдельные колонны собьются с пути и, беззащитными, попадут в плен. Таким образом, победа большей частью приобретает материальную форму после того, как она уже одержана. Это было бы парадоксом, если бы не решалось следующим образом.
Вооруженные силы обеих сторон несут в бою не одни лишь физические потери; моральные силы также потрясены, надломлены и уничтожены. Когда возникает вопрос, продолжать бой или нет, приходится учитывать не только потери в людях, лошадях и пушках, но также в порядке, мужестве, уверенности, сплоченности и внутренней связи. В этом случае решающими оказываются моральные силы, а в тех случаях, когда победитель несет такие же тяжелые потери, как и побежденный, то только они.
Во время боя трудно оценить сравнительное соотношение физических потерь с обеих сторон. С моральными же силами дело обстоит иначе. Тут имеют значение два момента. Во-первых, потеря территории, на которой шел бой, и, во-вторых, превосходство в резервах. Чем больше сократились наши резервы в сравнении с резервами противника, тем больше сил мы потратили, чтобы поддерживать равновесие; и в этом чувствуется моральное превосходство противника. Но основное заключается в том, что люди, выдержавшие длительный бой, более или менее подобны перегоревшему шлаку: они расстреляли свои боеприпасы, исчерпали физические и моральные силы, а вероятно, и мужество. Такие силы, независимо от сокращения численности, если их рассматривать как организм, резко отличаются от тех, чем они были до боя; таким образом, потеря моральных сил может быть измерена, словно складным футом, количеством израсходованных резервов.
Следовательно, каждый бой — это кровавое и разрушительное сведение счета сил, как физических, так и моральных; тот, у кого и тех и других к концу боя остается больше, тот и есть победитель.
В бою потеря моральных сил была основной причиной решения; после того как оно принято, эти потери продолжают увеличиваться, пока не достигают кульминационной точки к концу боя. Тогда для победителя наступает благоприятный случай, чтобы пожать все плоды путем разгрома физических сил противника, что и является настоящей целью боя. При общей потере порядка и управления на стороне, терпящей поражение, призывы к сопротивлению отдельных частей уже представляются тяжким наказанием и приносят больше вреда, чем пользы. Дух солдатских масс разбит; первоначальное возбуждение от поражений и побед, в которых забывается опасность, растрачено, и большинству опасность теперь кажется не призывом к их мужеству, но скорее суровым наказанием. Таким образом, в первый момент победы военная машина противника ослаблена, ее ударная сила притуплена и поэтому больше не пригодна для того, чтобы ответить опасностью на опасность.
Однако этот период проходит. Моральные силы побежденного постепенно восстанавливаются, порядок тоже, мужество возрождается, и часто у победителя остается лишь небольшое численное превосходство, а часто и вовсе никакого. В некоторых случаях даже, хотя и редко, дух мести и неудовлетворенной вражды может заставить врага перейти в наступление. Но никогда нельзя сбрасывать со счетов результаты, достигнутые в отношении числа убитых, раненых, пленных и захваченного оружия.
Таким образом, артиллерия и пленные во все времена считались истинными трофеями и мерилом победы, потому что в их количестве, несомненно, отражаются ее размеры.
Даже о степени морального превосходства можно лучше судить по ним, чем по другим отношениям, особенно если число убитых и раненых с обеих сторон сравнимо; тут возникает новая степень воздействия моральных сил.
К потерянному равновесию моральных сил нельзя относиться легкомысленно. Да, они не имеют абсолютной ценности и не обязательно входят в конечную сумму достижений, но их потеря может приобрести такое существенное значение, что с неудержимой силой перевернет все достижения. Поэтому достижение морального превосходства может стать великой целью операции.
Моральный эффект победы увеличивается не только пропорционально величине всех задействованных вооруженных сил, но и растет в геометрической прогрессии в зависимости как от величины боя, так и его интенсивности. В разбитой части порядок легко восстанавливается. Как отдельная замерзшая конечность легко согревается теплотой всего тела, так и мужество разгромленной части легко возрождается при прикосновении с мужеством всей армии, как только она к ней присоединяется. Если эффект небольшой победы не исчезнет бесследно, для противника он все же будет частично потерян. Совсем другое, если сама армия терпит сокрушительное поражение; тогда все рушится одно за другим. Большой огонь дает больше жара, чем несколько маленьких.
Если пленные и захваченные пушки — это то, благодаря чему победа преимущественно обретает твердую субстанцию, выкристаллизовывается, то и план боя должен рассчитываться на них; уничтожение противника большим числом убитых и раненых кажется здесь просто средством для достижения цели.
Из этого возникает правильный инстинкт для ведения войны в целом и особенно для больших и малых боев: сохранить свой тыл и захватить тыл противника; это следует из понятия победы, которая, как мы видим, выходит за рамки простого убийства живой силы противника.
В этом стремлении мы видим первое уточняющее определение боя, которое вполне универсально. Невозможно представить себе бой, в котором это стремление, в одностороннем или двустороннем порядке, не выявлялось бы наряду с простым приложением силы. Даже самая маленькая войсковая часть не бросится на противника, не подумав о пути отступления, и в большинстве случаев она будет стараться перерезать путь отступления противника.
Если мы рассмотрим понятие победы в целом, то найдем в ней три элемента:
1. Большие потери физических сил противника.
2. Такие же потери моральных сил.
3. Открытое признание этого противником путем отказа от своих намерений.
Сообщения о потерях убитыми и ранеными с каждой стороны никогда не бывают точными и в большинстве случаев полны умышленных искажений. Даже на донесения о числе трофеев редко можно положиться; следовательно, когда оно незначительно, можно усомниться даже в реальности победы. Для потерь в моральных силах нет надежной меры, кроме трофеев; следовательно, во многих случаях единственное доказательство победы — отказ от борьбы. Именно отказ, а значит, признание себя побежденным действует на общественное мнение вне армии, на людей и правительства обоих воюющих государств и на всех прочих, кого это так или иначе касается.
Для полководцев и армий, не имеющих прочной репутации, это представляет одну из самых трудных, пусть и оправданных обстоятельствами, операций. Ряд боев, каждый из которых кончается отступлениями, может показаться чередой поражений, хотя в действительности это так и задумано, но это впечатление может оказать очень вредное влияние. Отступающему полководцу трудно бороться с моральным впечатлением, произведенным на общество и войска этими временными неудачами, не раскрыв своих истинных намерений и планов, что, конечно, совершенно не соответствует его главным интересам.
Чтобы привлечь внимание к особой важности этой стороны победы, мы напомним о битве при Зооре[12], трофеи в которой были не так уж велики (несколько тысяч пленных и 20 пушек). Там Фридрих заявил о своей победе, оставшись еще на пять дней на поле боя, хотя его отступление в Силезию было определено заранее и вполне соответствовало общей обстановке. Согласно его собственным словам, он полагал, что моральный эффект его победы ускорит наступление мира. Но до заключения этого мира потребовалось провести еще пару успешных операций, а именно битву при Геннерсдорфе и битву при Кессельсдорфе. И все же мы не можем говорить, что моральный эффект битвы при Зооре был нулевым.
Если от поражения страдают в основном моральные силы и если число трофеев, взятых противником, достигает невиданной величины, тогда проигранная битва становится полным поражением, которое не обязательно следует после каждой победы. Разгром происходит тогда, когда моральные силы побежденных расшатаны до такой степени, что делают невозможным дальнейшее сопротивление. Тогда не остается ничего, как только сдаться.
О значении боя
Поскольку война есть не что иное, как процесс взаимного уничтожения, тогда самым естественным и в нашем представлении, и, вероятно, в реальности было бы сосредоточение с обеих сторон всех своих сил в одно целое, и нанесение этими массами одного крупного удара, исход которого и определил бы победителя. В этой идее заключена, конечно, значительная доля правды, и, по-видимому, в общем очень уместно придерживаться ее и рассматривать мелкие бои как необходимые потери, вроде стружки с рубанка плотника. И все же, однако, этот вопрос не решается так легко.
Действительно, уничтожение вооруженных сил противника есть цель всех боев; но к этому могут примешиваться и другие цели, причем эти другие цели в отдельных случаях могут даже доминировать. Поэтому мы должны провести различие между теми боями, в которых уничтожение сил противника является основной целью, и теми, в которых это скорее средство достижения других целей. Кроме уничтожения сил противника, общей задачей боев может быть овладение населенным пунктом или каким-либо объектом, а может быть, эти цели важны в одинаковой степени, хотя обычно одна из них является приоритетной. Обе основные формы войны, наступление и оборона, о которых мы вскоре поговорим, не видоизменяют первого из назначений боя, но, безусловно, изменяют остальные, и на этом основании мы можем представить эти формы следующим образом:
| Наступательный бой | Оборонительный бой |
| 1. Уничтожение сил противника | 1. Уничтожение сил противника |
| 2. Завоевание пункта | 2. Оборона пункта |
| 3. Завоевание какого-либо объекта | 3. Оборона какого-либо объекта |
Однако эти назначения, по-видимому, не исчерпывают полностью всю тему. Строго говоря, при рекогносцировках, когда мы хотим, чтобы противник обнаружил себя, при тревогах, которыми мы хотим его изнурить, при демонстрациях, когда мы хотим задержать его на месте или заставить направиться в другой пункт, все эти цели достигаются не непосредственно, а под видом одной из трех задач, приведенных в таблице, обычно второй. Ведь враг, желающий провести рекогносцировку, должен показать, будто он на самом деле собирается напасть на нас, разгромить или выбить нас с каких-то позиций и т. п. Но это фикция, а не настоящая цель, а мы сейчас рассматриваем только последнюю. Поэтому к трем упомянутым выше целям нападающего мы должны присоединить еще и четвертую: заставить противника сделать ложный шаг. Такая цель возможна только при наступлении, что вытекает из природы военного дела.
С другой стороны, надо заметить, что оборона пункта может быть двух видов: или абсолютная, если главный вопрос заключается в том, чтобы не сдать пункт, или относительная, если этот пункт нужен нам только на некоторое время. Последнее чаще всего наблюдается при столкновениях передовых постов или тылового охранения.
Здесь у нас имеется несколько общих замечаний. Во-первых, значение цели уменьшается почти в том порядке, как они расставлены в таблице, поэтому первая из этих целей должна всегда доминировать в генеральном сражении. Наконец, две последние цели в оборонительной битве на самом деле не приносят никаких плодов, они, можно сказать, чисто негативны и поэтому могут быть полезны только косвенно, способствуя чему-то позитивному. Поэтому, если бои такого рода учащаются, это дурной признак ухудшения стратегической ситуации.
Продолжительность боя
Если мы рассматриваем бой не сам по себе, а в отношении его к вооруженным силам, ведущим войну, тогда его продолжительность приобретает особое значение.
Длительность боя следует считать до известной степени второстепенным успехом. Ведь для победителя бой никогда не заканчивается слишком быстро, а для побежденного он никогда не длится слишком долго. Скорая победа говорит о более высоком качестве победы, поздний исход боя при поражении является некоторой компенсацией неудачи.
Это общая истина, но она приобретает важность в применении к тем боям, значение которых сводится к относительной обороне.
Здесь весь успех часто заключается во времени боя. Вот почему мы включили продолжительность боестолкновения в число стратегических элементов.
Длительность боя неизменно связана с его основными данными, такими как абсолютная численность войск, соотношение сил и родов войск обеих сторон, а также характер местности. Двадцать тысяч человек не измотают друг друга так же быстро, как две тысячи. Мы не можем сопротивляться врагу, вдвое, а то и втрое превосходящему нас по силе, так же долго, как равному. Исход кавалерийского боя решается скорее, чем пехотного, а бой одной пехоты быстрее, чем бой пехоты, поддержанной артиллерией. В горах и лесах мы не можем продвигаться так же быстро, как на равнине; все это достаточно ясно.
Из этого следует, что если бой должен достигнуть какой-то определенной цели своей длительностью, то нужно учесть численность войск, соотношение родов войск и их расположение. Но это правило для нас не так важно само по себе, как то, что оно подтверждено результатами нашего опыта.
Сопротивление обычной дивизии численностью от 8000 до 10 000 человек всех родов войск натиску противника, значительно превосходящему его по численности и при неблагоприятной местности, будет длиться несколько часов; а если противник незначительно превосходит дивизию по силам или равен ей, бой может продолжаться и полдня. Корпус из трех или четырех дивизий может увеличить продолжительность боя вдвое, а армия численностью от 80 000 до 100 000 человек — втрое или вчетверо. Следовательно, на этот период времени массы войск могут быть предоставлены сами себе, и ни одного отдельного боя не возникнет, если в это время можно подвести остальные силы, действия которых сольются в одно целое с результатами разгоревшегося боя.
Эти цифры являются результатом опыта; но нам важно более подробно охарактеризовать момент решения исхода боя.
Исход боя
Исход ни одного боя не решается в один момент, хотя в каждом бою наступает момент кризиса, от которого зависит результат. Поэтому поражение в бою — процесс постепенный. Но в каждом бою наступает момент, когда можно сказать, что его исход решен и что возобновление борьбы будет новым боем, а не продолжением прежнего. Иметь ясное представление об этом моменте очень важно, чтобы решить, можно ли возобновить бой, если вовремя прибудет пополнение.
Часто в боях, течение которых исправить уже нельзя, напрасно жертвуют новыми силами, а часто из-за небрежности упускают случай вырвать победу там, где это еще возможно. Вот два примера, которые приходятся как нельзя кстати.
Принц Гогенлоэ в 1806 году при Йене, с 35 000 (38 тыс. — Ред.) человек принял бой против сил Наполеона численностью от 60 000 до 70 000 человек (90 тыс. — Ред.) и проиграл его — но проиграл так, что 35 000 пруссаков можно было считать разгромленными; после чего генерал Рюхель возобновил бой с силами примерно в 15 000 человек. В результате и эти силы были тоже быстро разгромлены.
В тот же самый день под Ауэрштедтом пруссаки, имея 25 000 человек (всего здесь у пруссаков было 50 тыс., но значительные силы так и не были введены в бой. — Ред.), до полудня вели бой против Даву, у которого было 28 000 человек (27 тыс. — Ред.). Бой до полудня складывался для пруссаков неудачно, но они упустили момент и не использовали резерв численностью в 18 000 человек под командованием генерала Калькрейта. При введении в бой свежего резерва его было бы невозможно проиграть.
Каждый бой — это целое, в котором исходы частных боев сливаются в один общий результат. В этом общем результате и заключается исход боя.
Зададимся вопросом: когда обычно наступает момент решения, тот момент, когда свежие, эффективные и, конечно, соразмерные силы уже не могут изменить ход неудачной битвы?
Если отбросить ложные атаки, которые согласно их природе не имеют никакого исхода, тогда такими моментами будут:
1. Если целью боя было обладание движущейся целью, ее потеря и есть этот момент.
2. Если целью боя было обладание территорией, тогда момент наступает с ее потерей.
3. Но во всех остальных случаях, когда эти два обстоятельства еще не решают исход боя, следовательно, когда основной целью боя является уничтожение сил противника, такой момент настает, когда победитель перестает чувствовать себя в состоянии расстройства, то есть до известной степени бессилия.
Поэтому битву, в которой нападающий не потерял состояния порядка и дееспособности или, по крайней мере, потерял только небольшую часть своих сил, тогда как силы противника в большей или меньшей степени дезорганизованы, повернуть уже нельзя; особенно в том случае, если противник восстановил свою эффективность.
Следовательно, чем меньше часть войска, которая непосредственно участвует в бою, и больше та часть, которая в качестве резерва вносит свой вклад в результат боя одним своим присутствием, тем меньше шансов будет у свежих сил противника снова вырвать победу из наших рук. Тот полководец и та армия, которые ведут бои с максимальной экономией сил и используют моральный эффект наличия сильного резерва, более уверенно идут к победе.
Момент, когда у победителя проходит кризисная стадия боя и восстанавливается дееспособность, наступает тем скорее, чем меньше конкретное войсковое формирование. Конный разъезд, преследующий противника, в несколько минут восстановит свой порядок, и кризис для него продолжается только эти минуты. Целому кавалерийскому полку на это потребуется больше времени; еще больше для пехоты, рассыпанной в стрелковые цепи, и, наконец, еще больше времени потребуется для большого отряда из всех родов войск, когда одна часть развернулась в одном направлении, другая — в другом. Нарушение порядка, вызванное боем, усиливается еще и тем, что ни одна часть не знает, где находятся остальные. Тут и наступает момент, когда победитель собирает свою потрепанную «боевую машину», как-то обустраивает ее, размещает в определенном месте, словом, приводит в порядок свои боевые силы и средства. Такой момент наступает тем позже, чем больше войсковое формирование.
Этот момент наступает еще позже, если ночь застает победителя в состоянии кризиса, и, наконец, он наступает еще позже, если местность пересеченная и заросшая густым лесом.
До сих пор мы рассматривали помощь, приходящую к проигрывающей стороне, просто как увеличение численности, а следовательно, как пополнение, поступающее непосредственно из тыла, и это вполне распространенный случай. Но совсем иначе обстоит дело, если эти свежие силы движутся во фланги или в тыл противника.
Направляя силы на фланги и в тыл противника, можно добиться гораздо большего эффекта, но это не обязательно; в некоторых случаях можно получить и обратный результат. Все зависит от конкретных условий, в которых протекает бой, и массы других обстоятельств. Здесь же для нас важны два момента: во-первых, атаки с фланга и тыла, как правило, больше влияют на размеры успеха после исхода боя, чем на сам исход. А ведь при возобновлении боя самое важное добиться благоприятного исхода, а не размеров успеха. С этой точки зрения надо бы считать, что подоспевшее подкрепление для возобновления нашего боя будет для нас менее выгодным, если оно направлено на неприятеля с фланга и с тыла, так как действует отдельно от нас, чем если бы оно присоединилось к нам непосредственно. Разумеется, хватает случаев, где так оно и бывает, однако нужно сказать, что в большинстве случаев происходит обратное, и причиной этого является второй важный момент — моральное воздействие неожиданности, которая возникает при появлении подкрепления. Ясно, что атака с фланга и с тыла, которая в начале боя, когда силы сосредоточены и готовы к такому событию, не так важна, приобретает другой вес в последний момент боя!
Поэтому приходится признать, что в большинстве случаев подкрепление, ударившее во фланг и в тыл противника, будет эффективным. Здесь результаты не поддаются никаким расчетам, потому что доминирующее влияние приобретают моральные силы, создавая широкое поле для проявления храбрости и отваги.
Если бой еще нельзя считать законченным, тогда новый бой, открывающийся с прибытием подкрепления, сливается с первым в общем результате. Но если исход боя уже решен, тогда получаются два отдельных результата. Если подоспевшее подкрепление по силам уступает противнику, тогда от второго боя вряд ли можно ожидать благоприятного результата; но если пополнение настолько сильно, что может предпринять второй бой, невзирая на результаты первого, тогда благоприятный исход второго боя компенсирует или даже перевесит результат первого боя.
Если удается повернуть в свою пользу неудачный ход боя до его завершения, то его отрицательный результат не только перестает иметь значение, но даже становится основанием большей победы. Если конечный результат будет в нашу пользу, если мы вырвем у врага поле битвы и возвратим захваченные им трофеи, тогда все силы, затраченные им, становятся для нас абсолютной добычей, а наше былое поражение станет ступенью к большему триумфу. Так магия победы и проклятие поражения влияют на специфический вес одних и тех же элементов.
И все же, даже если мы имеем значительный перевес над силами противника и способны отплатить ему за наше поражение еще большим, всегда лучше предотвратить завершение неудачного боя и постараться обратить его в свою пользу, если он представляет для нас какую-то важность, чем давать второй бой.
Надо рассмотреть еще одно заключение.
Если в обычном, хорошо подготовленном сражении исход неудачен, это еще не является мотивом для начала нового. Такое решение может быть принято на основании всесторонней оценки конкретных обстоятельств. Однако этому противятся моральные силы. От старейшего фельдмаршала до самого юного барабанщика войска никогда не бывают больше настроены на борьбу, чем когда речь идет о том, чтобы смыть позор поражения. Правда, это справедливо лишь в том случае, когда разбитое войсковое формирование сравнительно невелико по сравнению с целым войском, потому что иначе более высокие чувства теряются в сознании своего бессилия.
Поэтому вполне естественна тенденция использовать моральную силу, чтобы тотчас же восстановить ущерб. Тогда вполне естественно, что эта вторая битва должна быть наступательной.
В ряде битв второстепенной важности имеется множество примеров таких отмщающих боев, но крупные битвы обычно имеют слишком много других причин, определяющих их возникновение, чтобы их вызвал такой относительно слабый мотив.
Генеральное сражение
Что такое генеральное сражение? Это бой главной массы вооруженных сил, но бой не маловажный, не преследующий второстепенную цель, не простая попытка, которая оставляется, когда мы вовремя замечаем, что наша цель вряд ли достижима; это бой с полным напряжением сил за достижение полной победы.
В генеральном сражении к основной цели могут примешиваться и побочные, и оно может приобретать различные оттенки, в зависимости от обстоятельств, которые его вызвали, потому что и оно связано с более крупным целым, частью которого оно является. В отличие от всех остальных боев генеральное сражение предпринимается с единственной целью: добиться полной победы.
Это влияет на исход генерального сражения, на последствия одержанной в нем победы и определяет его ценность для теории как средства, ведущего к цели. Поэтому его мы рассмотрим особо.
Если генеральное сражение происходит на свой страх и риск, элементы его исхода должны содержаться в нем самом. Иными словами, в генеральном сражении нужно добиваться победы, пока остается хоть малейшая возможность одержать ее. Отказаться от победы можно не из-за каких-то частных обстоятельств, а только тогда, когда выяснится совершенная недостаточность сил.
Как же определить именно этот момент?
Если еще недавно некий искусственный порядок расстановки армии являлся главным условием, при котором храбрость войск могла одержать победу, тогда разрушение этого порядка и было исходом. Разбитое крыло, расшатанное до основания, решало судьбу держащихся вместе частей. Когда в другие времена суть обороны состояла в тесном единении армии с местностью, на которой она сражалась, со всеми ее препятствиями и особенностями, так что армия и позиция представляли собой одно целое, тогда завоевание основного пункта этой позиции и было исходом.
Согласно современным понятиям, порядок сражения есть всего лишь расположение сил, подходящее для удобного их использования, а ход сражения есть взаимное медленное истребление этих сил, чтобы выяснить, который из двух противников будет истощен скорее.
Следовательно, решение прекратить бой возникает в генеральном сражении более, чем в любом другом бою, из соотношения между уцелевшими свежими резервами, оставшимися у обеих сторон; ведь только они еще сохраняют всю свою моральную силу, а пепел разбитых, разгромленных батальонов, уже сгоревших в уничтожающей стихии боя, нельзя ставить на один уровень с ними. Потерянная территория, как мы упоминали в другом месте, тоже есть мерило утраты моральной силы; и с ней приходится считаться, но больше как с признаком поражения, чем с самим поражением. Численность же свежих резервов всегда остается главным вопросом, приковывающим внимание каждого полководца.
Результат всего генерального сражения есть сумма результатов всех частных боев; эти результаты проявляются в трех формах.
Во-первых, в простой моральной силе высших офицеров. Если командир дивизии видит, что его батальоны вынуждены уступить, это повлияет на его поведение и донесения, а они, в свою очередь, окажут влияние на мероприятия главнокомандующего.
Во-вторых, в быстрой убыли наших войск, которую легко можно оценить.
В-третьих — в потере территории.
Все это служит полководцу компасом, указывающим ему курс сражения, в которое он втянут.
Мы уже не однажды говорили, что окончательный исход сражения большей частью определяется численным соотношением свежих резервов, оставшихся нетронутыми у обеих сторон, и что командующий, видящий большое превосходство резерва противника над своим, принимает решение отступить. Пока полководец, против которого, казалось бы, работает ход сражения, сохраняет превосходство в резервах, он не отдаст завоеванное. Но с того момента, как его резервы начинают становиться слабее, чем у противника, исход можно считать предрешенным, и дальнейшие действия этого полководца зависят отчасти от особых обстоятельств, отчасти от степени его личных мужества и стойкости, которые, правда, могут превратиться в глупое упрямство. Как полководцу удается правильно оценить оставшиеся резервы обеих сторон — дело навыка и умения. Оценив свои силы, прежде чем принять решение о прекращении боя, он должен взвесить все сопутствующие обстоятельства. Из них два главных постоянно повторяются: опасность отступления и наступление ночи.
Если отступление с каждым новым шагом генерального сражения становится все более опасным и если резервы настолько истощены, что не способны выбить противника с занимаемых позиций, тогда ничего не остается, как только покориться судьбе.
Но ночь, как правило, кладет конец всем битвам, потому что ночные бои не оставляют надежды на преимущества, разве что в особых обстоятельствах. Ночь лучше подходит для отступления, чем день, следовательно, полководец, который должен смотреть на отступление как на нечто неизбежное или в высшей степени вероятное, предпочтет воспользоваться для этой цели ночью.
Само собой разумеется, кроме вышеназванных двух обычных и главных обстоятельств, есть еще много других, которые более или менее индивидуальны и которые нельзя сбрасывать со счетов.
Завершая тему, следует остановиться на моменте, когда мужество полководца вступает в некий конфликт с разумом.
С одной стороны, властная гордость победителя, непоколебимая воля от природы непреклонного духа, энергичное сопротивление благородных чувств не позволяют уступить поле боя и тем самым потерять честь. С другой стороны, разум советует не сдавать все, не рисковать последним, а оставить столько, сколько необходимо для организованного отступления. Как бы высоко мы ни ценили мужество и твердость на войне и как бы ни были ничтожны шансы на победу у того, кто не добивается ее путем напряжения всех своих сил, все же есть предел, за которым стойкость становится лишь безнадежной глупостью и поэтому не может быть одобрена ни одним критиком. В битве при Ватерлоо Наполеон использовал свой последний резерв в усилии возобновить битву, которую возобновить уже было невозможно. Он потратил последний фартинг, а затем, как нищий, покинул поле боя и отказался от короны.
Влияние победы
В зависимости от точки зрения, мы можем точно так же удивляться невероятным результатам некоторых великих битв, как и отсутствием таковых в других. Вкратце остановимся на природе влияния крупной победы.
Здесь можно легко выделить три момента: влияние на сам инструмент победы, то есть на полководцев и их армии; влияние на государства, заинтересованные в войне; и подлинный результат, складывающийся из того, как скажутся эти влияния в дальнейшем ходе войны.
Если мы только подумаем о ничтожном различии в числе убитых, которое обычно бывает между победителем и побежденным, раненых, пленных и артиллерии, потерянных на поле боя, последствия, проистекающие из этого незначительного обстоятельства, зачастую кажутся непостижимыми, и все же обычно все тут вполне естественно.
Мы уже говорили, что значительность победы увеличивается не пропорционально численности побежденных сил, а в гораздо большей степени. Моральные последствия, вызванные исходом генерального сражения, гораздо значительнее для побежденного, чем победителя. Следовательно, этим моральным последствиям мы должны придавать особое значение. Они отражаются на обеих сторонах, подрывая силы побежденного и поднимая силы и деятельность победителя, но главное воздействие они оказывают на побежденного, потому что являются причиной новых потерь. Кроме того, моральное воздействие однородно по природе с опасностью, лишениями и трудностями, словом, со всеми тяготами, сопутствующими войне, и вкупе с ними растет еще больше, тогда как у победителя все эти обстоятельства являются лишь бременем, снижающим подъем духа. Следовательно, побежденный опускается гораздо ниже первоначальной линии равновесия, чем победитель поднимается над ней; по этой причине, говоря об эффекте победы, мы в первую очередь имеем в виду ее влияние на побежденную армию.
Моральные последствия победы в современных сражениях должны быть больше, чем они были в прежних сражениях новейшей военной истории. Если современные сражения таковы, как мы их описывали, и представляют собой настоящую борьбу до истощения последних сил, тогда исход их в большей степени решает сумма как физических, материальных, так и моральных сил, чем особое расположение войск или простое везение.
Сделанная ошибка может быть исправлена в следующий раз; на счастливый случай или везение мы можем надеяться в других обстоятельствах; но сумма моральных и физических сил не меняется так быстро, и поэтому то, что стало причиной победы, представляет огромную важность для всего будущего.
Тот, кто не присутствовал при поражении в крупной битве, с трудом представит себе его живую и достаточно правдивую картину, а абстрактные понятия о том или ином незначительном неудачном бое никогда не составят правдивого представления о проигранном сражении. Остановимся вкратце на этой картине.
Первое, что поражает воображение и трудно поддается пониманию, — это сокращение численности войск; затем потеря территории, которая в большей или меньшей степени всегда имеет место даже у наступающего, если он терпит неудачу; далее нарушение начального боевого порядка, перемешивание войск, опасности, угрожающие отступлению, которые, за небольшими исключениями, всегда нарастают; а потом отступление, которое большей частью начинается ночью или по крайней мере продолжается всю ночь. Уже в этом первом переходе мы вынуждены оставить множество измотанных и отбившихся от своих частей людей, часто самых отважных, которые сражались дольше всех. Ощущение поражения, охватившее на поле боя старших офицеров, теперь постепенно распространяется вплоть до рядовых, подавленных ужасной мыслью о том, что они вынуждены оставить в руках противника стольких отважных товарищей, которые еще недавно бок о бок сражались вместе с ними, и удрученных возрастающим недоверием к главнокомандующему, которого, в большей или меньшей степени, все подчиненные обвиняют в бесплодном отступлении. И это ощущение поражения не что-то воображаемое, с чем можно справиться, а очевидная истина, что противник оказался сильнее нас; истина, которая раньше по многим причинам могла быть настолько скрытой, что ее не замечали, но которая на исходе сражения становится ясной и ощутимой. Возможно, о ней уже подозревали, но за неимением сил для реального противостояния рассчитывали на случайность, счастливую судьбу или дерзкую отвагу. Теперь все оказалось недостаточным, и горькая истина встречает нас резко и властно.
Очевидно, что армия в таком состоянии, если на нее смотреть как на боевое оружие, ослаблена! Как можно ожидать, что, доведенная до такого состояния, видящая в обычных трудностях войны новых врагов, она сможет собрать все силы и восстановить потерянное! До сражения между обеими сторонами было реальное или предполагаемое равновесие; оно потеряно, и для его восстановления необходима некоторая внешняя помощь; каждое новое действие без такой внешней поддержки может привести лишь к новым потерям.
Таким образом, самая умеренная победа над главными вооруженными силами подталкивает вниз чашку весов, пока новые внешние обстоятельства не внесут изменение. Если таких побед нет, если победитель является неутомимым противником, который, жаждая славы, преследует великие цели, тогда требуются первоклассный полководец и истинный боевой дух армии, закаленной в многочисленных боях, чтобы не дать прорваться бурному потоку перевеса сил и умерить его ход небольшими, повторяющимися боями сопротивления, пока результат победы не растратится на развитие успеха.
Эффект поражения распространяется не только на всю армию, но и на нацию и правительство! Это внезапное крушение всяческих надежд, потеря чувства собственного достоинства и всякой уверенности в себе. На место этих уничтоженных сил в образовавшийся вакуум вливается сокрушительный страх, завершающий общий паралич.
Последствия эффекта победы в войне отчасти зависят от характера и таланта полководца, но больше от обстоятельств, которые к ней привели. Без дерзости и предприимчивости полководца самая блестящая победа не даст крупных результатов, но еще скорее истощается воздействие победы, если ей будут противодействовать неблагоприятные обстоятельства.
Но тогда возникает вопрос: должна ли теория принимать это воздействие победы как абсолютно необходимое явление? Не следует ли ей попытаться найти противодействующие средства, способные нейтрализовать это воздействие? Кажется вполне естественным ответить на этот вопрос утвердительно; но храни нас Бог от этого заблуждения, свойственного всем теориям, из которого проистекают взаимно уничтожающиеся pro et contra.
Разумеется, это воздействие совершенно неизбежно, потому что оно заложено в самой природе дела, и будет существовать, даже если мы найдем средства для борьбы с ним.
Стратегическое значение победы
Преследование разбитой армии начинается в тот момент, когда эта армия, прекращая бой, оставляет свои позиции; все остальные передвижения в том или другом направлении относятся к ходу самой битвы. Обычно победа в такой момент, даже если она несомненна, все же невелика и слаба по своим размерам и не может считаться сколько-нибудь значительным событием, если не завершена в первый же день преследованием. Только тут, как мы уже говорили, начинается сбор трофеев, материализующих победу. Об этом преследовании мы поговорим ниже.
Обычно обе стороны вступают в бой со значительно подорванными физическими силами после предшествующих бою перебросок, вызванных крайней необходимостью. Усилия, потраченные на завершение генеральной битвы, изнуряют обе армии до предела; кроме того, победоносная сторона дезорганизована боем лишь ненамного меньше, чем побежденная, и поэтому требует времени на восстановление боевого порядка, на то, чтобы собрать отставших солдат и выдать новые боеприпасы и снаряжение тем, кто израсходовал и утратил свои в бою. Все это повергает и победителя в состояние кризиса, о котором мы уже говорили. Если разбитый противник является лишь отдельной частью вражеской армии или если он ожидает значительные подкрепления, тогда победителя может подстерегать опасность дорого заплатить за победу. Даже когда нечего бояться значительного усиления войск противника, победитель встречает сильное сопротивление своему стремительному преследованию. Кроме того, в этот момент на плечи полководца давит вес эмоций солдат своей армии, ее недостатков и слабостей. Всем тысячам людей под его командованием требуется хоть ненадолго остановиться, чтобы отдохнуть и восстановить силы после тяжелого, полного опасностей ратного труда. Но и у самого полководца, вследствие моральной и физической усталости, ослаблена его природная активность. Поэтому случается так, что большей частью по этим чисто человеческим причинам снижается активность армии. Только этим можно объяснить неуверенность в преследовании после победы, давшей победителю превосходство.
Начальное преследование противника мы в основном ограничиваем первым днем, включая ночь, следующую за победой. В конце этого периода необходимость отдыха предписывает нам остановку в любом случае.
Это первое преследование имеет различные степени.
Первая степень — когда преследование выполняется лишь кавалерией. В этом случае оно является скорее средством устрашения и наблюдения, чем настоящим натиском на врага, потому что самого небольшого препятствия на местности обычно достаточно для задержания преследователя.
Вторая степень — когда преследование осуществляется сильным авангардом, состоящим из всех родов войск. Подобное преследование теснит противника до ближайшей сильной позиции его арьергарда или до места ближайшей остановки его армии. Ни то ни другое нельзя найти тотчас же, и поэтому преследование может быть продолжено; в основном оно не простирается дальше расстояния в одно или, самое большее, два лье, потому что иначе авангард не будет чувствовать за собой достаточной поддержки.
Третья и самая сильная степень — когда преследование ведется продвижением всей победоносной армии, пока не иссякнут физические силы. В этом случае разбитая армия при намеке на возможность атаки или обхода со стороны противника обычно бросает позиции, предоставленные местностью, а арьергард потерпевшего поражение войска, как правило, не оказывает упорного сопротивления.
Во всех трех случаях ночь кладет конец преследованию, даже когда исход битвы был решен незадолго до наступления темноты. Это дает побежденному время на отдых и сбор разрозненных частей; если же он решит отступать ночью, то сможет выиграть пространство. После перерыва на отдых побежденный находится уже в лучшем положении: многое из того, что было потеряно, найдено, снаряжение обновлено, войска сплочены в новый порядок. Теперь любое дальнейшее столкновение с противником уже будет новым боем, а не продолжением старого, и, хотя он может вовсе не обещать счастливого исхода, все же это будет новый бой, а не собирание победителем рассыпанных обломков.
В тех же случаях, когда победитель может продолжить преследование ночью, хотя бы с помощью сильного авангарда, состоящего из всех родов войск, эффект победы становится значительно сильнее.
Отсюда вывод: энергия, вложенная в преследование, главным образом определяет ценность победы; это преследование является вторым актом победы, во многих случаях более важным, чем первый, а стратегия (в то время как тактика пожинает плоды победы) проявляет впервые свой авторитет в том, что требует завершения победы.
Но действия победы очень редко останавливаются на этом первом преследовании; теперь впервые начинается настоящая погоня, которой придает скорость победа.
На дальнейших стадиях преследования мы снова различаем три степени: простое продвижение вслед за противником, настоящий натиск и параллельное преследование, с целью отрезать пути отступления.
Первая погоня или преследование заставляет противника продолжать отступление, пока он не решит, что может рискнуть пойти еще на одну битву. Поэтому такого преследования будет достаточно, чтобы исчерпать завоеванные нами преимущества и, кроме того, передать в наши руки все, что враг не может унести и увезти с собой: больных, раненых, отставших, всевозможное имущество, повозки. Но такое преследование не увеличивает разложения в неприятельской армии. Это достигается двумя другими степенями преследования.
Если, например, вместо того чтобы удовольствоваться захватом лагеря, оставленного неприятелем, или захватом оставленной им территории, мы каждый раз, когда он пытается остановиться на отдых, своим авангардом будем гнать его все дальше, тогда это ускорит его отступление и, следовательно, увеличит разложение. Но больше всего на это будет влиять бегство без передышки, в которое превратится его отступление. Ничто так угнетающе не влияет на солдата, как звук неприятельской канонады в тот момент, когда он после усиленного перехода так хочет хоть немного отдохнуть; если это возбуждение продолжается изо дня в день в течение некоторого времени, это может привести к паническому страху. В этом переживании заключается сознание того факта, что он постоянно вынужден подчиняться правилам, навязываемым противником, и не способен на какое-либо сопротивление, и это может в значительной степени ослабить дух армии. Эффект такого нажима на противника достигает максимума, когда нужда заставляет противника совершать ночные переходы. Если победитель на закате выбивает уставшего противника из лагеря, который тот только что разбил или для всей армии, или хотя бы для арьергарда, он будет вынужден или совершить ночной переход или ночью изменить свою стоянку, отнеся ее назад, что одно и то же; а победитель сможет спокойно провести ночь.
Определение порядка переходов и выбор места для остановок зависит от многих факторов, особенно от снабжения армии, мощных естественных препятствий на местности, больших городов и т. д. и т. п. Но все равно полезно так спланировать переходы в ходе преследования, чтобы они заставили противника передвигаться ночью, пока мы отдыхаем. Эффективность преследования при такой организации резко повышается.
Наконец, третья и самая эффективная форма преследования — это параллельный переход к непосредственной цели отступления.
Каждая разгромленная армия, естественно, имеет у себя в тылу, на большем или меньшем расстоянии, некое место, достижение которого является для нее существенно необходимым — или потому, что дальнейшее отступление опасно, например, если отступающую армию загоняют в ущелье, или потому, что побежденный должен добраться до определенного пункта раньше победителя, так как там расположены склады, продовольственные магазины, удобные позиции и возможность соединения с новыми корпусами, что позволит ему продолжить сопротивление.
Если победитель направится к этому пункту рокадной дорогой, совершенно ясно, что это ускорит отступление побежденной армии, доведя его в конце концов до бегства. Побежденный имеет только три пути противодействия этому: во-первых, самому броситься на неприятеля и неожиданностью нападения добиться успеха; но это явно подразумевает предприимчивого, дерзкого полководца и отличную армию, поверженную, но не полностью разгромленную.
Второй путь — ускорение отступления. Но именно этого противнику и надо. Такой прием ведет к неумеренным усилиям со стороны войск, а следовательно, и к огромным потерям: отставшим солдатам, разбитым орудиям и повозкам.
Третий путь заключается в том, чтобы пойти в обход и на приличном удалении обойти те пункты, где преследователю легче всего перерезать путь отступающему. В этом случае переход совершается с меньшим напряжением сил, и поспешность отступления делается менее вредной. Последний путь худший из всех, он напоминает ситуацию, когда неплатежеспособный должник берет новый заем и еще глубже увязает в долгах. Бывают случаи, когда этот путь можно считать целесообразным; иногда ничего другого не остается. Есть примеры, когда этот путь приносил успех; но в целом, безусловно, на его принятие толкает не твердая уверенность в том, что это самый надежный путь к цели, а страх повстречаться с противником. Горе полководцу, который поддается этому! Как бы ни был подорван моральный дух армии и как бы ни были обоснованны его опасения перед столкновением с противником, это зло лишь усугубится из-за боязливого уклонения от всякого риска такой встречи. Наполеон в 1813 году никогда бы не переправил через Рейн 30 000 или 40 000 человек, оставшихся у него после битвы при Ханау, если бы он избежал этой битвы и попытался перейти Рейн в Мангейме или Кобленце. Лишь посредством небольших боев, тщательно подготовленных и осуществленных, может быть воскрешен боевой дух армии.
Небольшие успехи оказывают невероятно благотворный эффект; но от большинства полководцев принятие решения о вступлении в небольшой бой требует огромного самообладания. Другой путь, путь уклонения от столкновения, кажется намного легче.
Однако нужно напомнить, что речь идет обо всей армии, а не об одной дивизии, которая, оказавшись отрезанной, стремится воссоединиться с армией путем обходного маневра; в этом случае обстоятельства иные, и успех достигается не так уж редко.
Такие марши преследования ослабляют и преследователя, и преследуемого, и они не рекомендуются, если неприятельская армия движется для объединения со значительными силами, во главе которых стоит выдающийся полководец, и если ее разгром еще не полностью подготовлен. Но когда этот способ можно применить, он действует как огромная машина. Разбитая армия несет несоразмерные потери больными и отставшими, из-за страха перед гибелью дух армии постепенно падает так, что в конце концов о хорошо организованном сопротивлении не может быть и речи; каждый день в руки противника без всякого боя попадают тысячи пленных. В такой момент полного везения победителю нечего бояться разделения своих сил, чтобы увлечь в сокрушительный водоворот событий все, что находится в пределах досягаемости его армии: отрезать отдельные вражеские отряды, захватить крепости, не готовые к обороне, занять большие города и т. д. и т. п. Он может делать все, что угодно, пока не создастся новая обстановка, и чем больше он рискует, тем позже произойдут эти перемены.
Отступление после проигранной битвы
Проигранная битва подрывает силы армии, причем моральные значительно больше, чем физические. Вторая битва, если не возникнут новые благоприятствующие обстоятельства, приведет к полному разгрому, а может быть, и к уничтожению армии. Это военная аксиома. Естественно, отступление продолжается до того момента, пока равновесие сил не восстановится или подкреплениями, или защитой сильных крепостей, или надежными оборонительными позициями на местности, или раздробленностью сил противника. Размеры понесенных потерь, величина поражения, но еще больше характер врага могут приблизить или отдалить наступление момента этого равновесия. Как много можно найти примеров, когда разбитая армия очень скоро снова сплачивала свои силы, хотя обстоятельства с момента битвы ничуть не изменились. Причину этого можно увидеть в слабости боевого духа противника или в том, что преимущества, достигнутого в битве, недостаточно для того, чтобы организовать настойчивый натиск в последующем.
Чтобы использовать эту слабость или ошибку противника и не отступить ни на дюйм дальше того, что требуют обстоятельства, но главным образом для того, чтобы поддержать моральный дух армии на должной высоте, абсолютно необходимо медленное отступление, сопровождающееся беспрестанным сопротивлением с дерзкими, отважными контрударами всегда, когда преследующий чересчур увлечется использованием своих преимуществ. Отступления великих полководцев и армий, приученных к войне, всегда напоминали отход раненого льва, и это, несомненно, лучшая теория.
Правда, очень часто, в момент оставления опасной позиции, некоторые полководцы начинали выполнять пустые формальности, что приводило к потере времени и росту опасности, потому что в таких ситуациях все зависит от возможности быстро уйти. Опытные полководцы считают это правило очень важным. Но такие случаи не следует путать с общим отступлением после проигранной битвы. Полководец, считающий, что совершением нескольких больших маршей он сможет выиграть пространство и легко восстановить пошатнувшееся положение, совершает грубую ошибку. Первые марши должны быть как можно короче, и при этом надо взять за правило не поддаваться диктату врага. Этому правилу нельзя следовать, не вступая в кровопролитные стычки с преследующим противником, но выигрыш стоит жертв. Иначе отступление становится поспешным и скоро превращается в бешеный поток, причем потери только отставшими превышают те, которые были бы при арьергардных боях. Кроме того, при таком бегстве теряются остатки мужества.
Сильный арьергард, состоящий из отборных частей, под командованием самого храброго полководца, и поддержанный в критические моменты всей армией, тщательное использование территории, сильные отпоры дерзкому неприятельскому авангарду всегда, когда позволяют условия местности; короче, подготовка и проведение настоящих небольших битв — вот средства следования этому принципу.
Время от времени предлагалось отступать раздельными колоннами или даже в расходящихся направлениях. Мы не говорим о том разделении на колонны, которое делается для удобства передвижения и при котором остается возможность совместных боевых действий. Любые другие разделения предельно опасны. Каждое проигранное сражение ведет к ослаблению и разложению войск. Поэтому очень важно собрать все войска вместе и в этой массе вновь навести порядок, обрести мужество и уверенность.