Больничные правила не позволяли нам делиться с пациентками личными сведениями. Сестра Финниган учила нас поддерживать авторитет, держась от больных на дистанции. «Если будете фамильярничать с пациентками, они станут вас меньше уважать».
Но времена нынче были странные, и это была моя палата, следовательно, если уж мне доверили быть сегодня здесь за главную, я могла вести себя по-своему. Хотя у меня совсем не возникало ощущения, что я тут главная, а так, скорее отбывала дежурство час за часом.
Я почти неосознанно ответила:
– Вообще-то Джулия.
И удостоилась редкой улыбки Делии Гарретт.
– Мне нравится это имя. Значит, вас загнали в эту кладовку, Джулия Пауэр, заставив разрываться между умирающей и малахольной?
Тут я невольно прониклась теплыми чувствами к богатой протестантке, несмотря на всю ее вздорность. И покачала головой:
– Когда я болела, за мной дома ухаживали… Между прочим, мой брат. Но когда вы в положении, этот грипп может привести… к осложнениям.
Мне не хотелось ее пугать списком этих осложнений: выкидыш, преждевременные роды, мертвый плод и даже смерть роженицы.
– У вас сегодня голова не болит?
– Легкая пульсирующая боль, – мрачно заметила она.
– Где?
Делия Гарретт оторвала руки от груди и взмахнула ими вверх, к ушам, словно отгоняла мух.
– Не замечаете расстройства зрения?
Делия Гарретт шумно выдохнула.
– Да на что тут смотреть?
Я кивнула на ее журнал.
– Читать скучно, мне нравится рассматривать фотографии.
В душе она все-таки была еще молоденькая девушка.
– Ребенок не доставляет вам неудобств? Я имею в виду: он толкается?
Она помотала головой и, желая что-то сказать, закашлялась.
– Нет, только кашель. И все болит!
– Возможно, сегодня придет еще одна записка от мистера Гарретта.
Ее симпатичное лицо омрачилось.
– Какой смысл запрещать посещения членам семьи, когда уже весь город охвачен гриппом?
Я пожала плечами:
– Таковы правила больницы.
Хотя, думаю, дело было не в желании держать пациенток на карантине, а в попытке избавить наш оскудевший персонал от лишних хлопот.
– Но если вы сегодня за старшую медсестру, в вашей власти дать мне микстуру от кашля и отпустить меня домой, особенно если роды у меня будут не раньше Рождества!
В отличие от неимущих пациенток, Делия Гарретт точно знала, когда ей придет срок рожать: семейный врач подтвердил ее беременность еще в апреле.
– Простите, миссис Гарретт, но выписать вас может только врач.
Она недовольно поджала губы.
Может быть, стоит перечислить ей все существующие риски? Но это не пойдет ей на пользу, с ее-то повышенным давлением, она и так нервничает из-за непонятного ей заточения, да еще может встревожиться, узнав, что есть серьезные причины ее тут держать…
– Послушайте, взвинчивая себя, вы только причиняете себе вред. Это вредно и для вас, и для ребенка. Ваше пульсовое давление…
Но как объяснишь опасность повышенного давления светской даме с обычным домашним образованием?
– …то есть сила, с которой кровь бежит по сосудам, существенно выше нормы.
Она выпятила нижнюю губу.
– Разве сильный ток крови – это плохо?
– Ну, это все равно что открыть водопроводный кран на полную мощность.
Семейство Гарретт, вероятно, имело доступ к горячей воде днем и ночью, в то время как большинство моих пациенток вынуждены были носить малышей через три или четыре лестничных пролета к колонке с холодной водой во дворе.
– О! – Она наконец поняла и затихла.
– Так что для вас же будет лучше сохранять спокойствие и присутствие духа – и вы скорее вернетесь домой.
Делия Гарретт упала на подушки.
– Хорошо?
– А когда я могу получить завтрак? Я уже несколько часов как проснулась и очень слаба.
Аппетит – чудесный знак.
– На кухне недостает персонала, но уверена, что тележка с едой появится очень скоро. А пока… вам не надо в туалет?
Она отрицательно помотала головой.
– Сестра Люк мне уже приносила судно.
Я посмотрела в ее медкарте, когда у нее был стул. Сегодня еще ни разу. Инфлюэнца частенько останавливает процесс пищеварения. Я достала из шкафчика бутылку касторового масла и налила столовую ложку.
– Это для регуляции.
Делия Гарретт скривилась от неприятного вкуса масла, но проглотила.
Я повернулась к другой кровати.
– Миссис Нунен?
Бредившая женщина даже не открыла глаза.
– Вы хотите в туалет?
Айта Нунен не сопротивлялась, когда я откинула влажное одеяло и подняла ее из постели. Вцепившись в мою руку, она проковыляла через дверь в коридор.
Головокружение? Вкупе с красным лицом это могло быть признаком обезвоживания. Я напомнила себе проверить, сколько она выпила мясного бульона.
Когда Айта Нунен сильно навалилась на меня, у меня заболел бок. Любая медсестра, которая стала бы уверять, будто после нескольких лет работы у нее нет болей в спине, – лгунья, с другой стороны, медсестра, которая стала бы во всеуслышание жаловаться по этому поводу, вряд ли сохранила бы место.
Усадив пациентку на стульчак, я вышла из кабинки и немного подождала. Сейчас, когда она в полузабытьи, подумала я, в состоянии ли ее тело вспомнить, что надо делать?
Странное это занятие – работа медсестры. Для пациентов мы совершенно незнакомые люди, но по необходимости они доверяют нам самые интимные стороны жизни. После чего мы вряд ли снова увидимся.
До моего слуха донесся легкий треск рвущейся газетной бумаги и мягкое шуршание, когда Айта Нунен подтерлась.
Я вошла к ней.
– Ну, вот и все.
Я одернула на ней рубашку, прикрыв голубые ручейки вен на ее распухшей ноге (облаченной в эластичный чулок) и на другой, тощей ноге в обычном черном чулке.
Я помыла ей руки над раковиной: взгляд, отраженный в зеркале, казался помутневшим.
– Идите сюда, пока я не скажу, – хрипло выпалила она.
– Что?
– Этот мерзавец удумал какую-то гадость.
О чем, интересно, она думает?
Вернувшись в тесную палату, я уложила Айту Нунен в кровать, натянув оба одеяла до подбородка. Потом обернула ее плечи платком, но она его сбросила. Поднесла к ее губам чашку с бульоном. Судя по тяжести, чашка была наполовину полна.
– Попейте, миссис Нунен, это вам полезно.
Она, хлюпая, попила.
На столике старшей медсестры (сегодня это был мой столик) едва уместились два подносика с завтраком. Я сверилась с талонами из кухни и дала Делии Гарретт ее завтрак.
Подняв алюминиевую крышку с тарелки, она издала жалобный вопль:
– Опять этот рисовый пудинг с печеным яблоком!
– Черную икру сегодня не завезли.
Она коротко улыбнулась.
– А это вам, миссис Нунен…
Если бы мне удалось уговорить больную хоть немного поесть, это придало бы ей сил. Вытянув ее ноги, распухшую (очень осторожно) и нормальную, я поставила подносик с едой на одеяло перед ней.
– Хотите вкусного чаю вместо мясного бульона?
Но чай в чашке уже остыл и был совсем невкусным: при дороговизне военного времени нашим поварам приходилось давать пациентам не чай, а жиденькие опивки.
Айта Нунен нагнулась ко мне и доверительно сообщила возбужденным шепотом:
– Начальник уехал на заработки.
– Неужели?
Видимо, она имела в виду мистера Нунена, предположила я. Хотя странно называть начальником мужчину, который бродил с шарманкой по улицам, чтобы хоть как-то содержать больную жену и семерых детишек. Бредовое состояние приносило ей даже какое-то облегчение, думала я, ведь можно было болтать все, что взбредет в голову!
Делия Гарретт перегнулась через край кровати, чтобы поправить сползшую тарелку Айты Нунен.
– Почему мне не дают жареного?
– Вам нельзя ни жирного, ни соленого из-за высокого давления, понимаете?
Она только фыркнула.
Я прижалась к койке Айты Нунен – между ее кроватью и соседней даже не было места, чтобы поставить стул, – и порезала одну из двух сосисок на мелкие кусочки. Что бы сказала сестра Финниган, увидев, как я злостно нарушаю заведенные ею правила? Сейчас она суетилась наверху, принимая новорожденных, и не могла мне дать совет по поводу тех тысяч мелочей, которые мне хотелось знать, но о которых я никогда у нее не спрашивала.
– Смотрите: это чудная яичница-болтунья, – солгала я.
И поддев вилкой желтоватую массу, явно приготовленную из яичного порошка, поднесла к губам Айты Нунен.
Та открыла рот. Когда же поняла, что я пытаюсь вложить вилку ей в руку, она повиновалась и, шумно хрипя, принялась жевать, делая паузы, чтобы перевести дыхание.
Мой взгляд невольно сместился на пустую кровать в центре. Над ней из стены торчал одинокий гвоздь, на котором, я помнила, раньше висела медицинская карта Эйлин Дивайн. Я встала и пальцами выдернула гвоздь. Потом вытянула за цепочку часы из кармашка и взвесила на ладони теплый металлический диск. Отвернувшись от пациенток, чтобы те не видели, чем я занята, я острием гвоздя кривовато нацарапала на сверкающей крышке часов, рядом с другими пометками, похожую на полную луну окружность – в память о покойной Эйлин Дивайн.
Это вошло в привычку после того, как умерла моя первая пациентка. Помню себя тогда – с красными от бессонницы глазами, двадцати одного года, – мне хотелось каким-то образом, для себя, отметить это событие, после чего продолжать работу. Судьба любого новорожденного всегда была неопределенной, но мы в больнице гордились тем, что смертность рожениц у нас оставалась низкой, потому крошечных лун на обороте моих часов было немного. Большинство появилось прошлой осенью.
Я вставила гвоздь обратно. Требовалось вернуться к работе. В каждом отделении наступал момент покоя между периодами общей суеты, и медсестры ухитрялись воспользоваться этой редкой возможностью восстановить силы. Я положила мешок с резиновыми перчатками и щеточками для ногтей в кастрюлю с водой и поставила на огонь. Покуда они