— Перестаньте, — сказал Каяси визгливо. — Я плохо понимаю ваш английский. Мне не это нужно. Не отвлекайтесь.
— Короче, если вы снимаете убийство, то надо убивать. Кровь так кровь. Красная краска больше не проходит. Клюквенный сок не годится. Это было в кино. Здесь нужна только живая, теплая кровь. Это новый уровень восприятия, не только глазами — всем мозгом, кожей. Никого не обманешь, понимаете? Начнем снимать с этой недели.
Они ушли, а Ройти еще долго сидел, не понимая, было это во сне или наяву. Нет, это странное кино. У него колотилось сердце, и очень хотелось дать деру. Но в стене не было пролома, он это видел.
Теперь Ройти постоянно носил дурацкий старинный костюм, черный с серебром. Снимали проходы по коридорам замка: в разных местах, изо всех дверей появлялся Ройти. Шторы были завешены, лучи из установок, разведенные линзами, висели в воздухе — широкие, цветные, сплетающиеся. В подвальном зале вскрыли каменный люк пола. Англичанин подозвал Ройти и бросил в люк монетку. Всплеск раздался секунды через три.
— Знаменитый бэдфордский колодец, Ройти, — сказал он. — Мы закроем тебе глаза, наложим повязку. Ты пройдешь по самому краю.
— А не толкнете? — спросил Ройти.
— Если мне понадобится, я утоплю тебя другим способом.
Он засмеялся, и эхо хохотнуло в ответ. Ройтн шел с повязкой на глазах: пот крупными каплями стекал по его изможденному лицу. Он чувствовал прохладу колодезного дна, но прошел.
Несчастье случилось через три дня. В тот день снимали два прохода по верхней галерее. Ройти поправил кинжал на боку и по команде пошел вперед. Было пусто, как обычно, и полутемно. Только контуры отдельных предметов блестели в кантах света да витраж сиял в вышине.
Ройти не увидел ее, услыхал только цоканье когтей по каменному полу. Из мрака стометровой галереи неслась на него громадная черная с подпалинами собака. Ротвейлер! Ройти заметался. Никого не было, лишь аппаратура гудела в тишине.
Ройти вытащил кинжал из-за пояса, перехватил половчее. Он понял: никто не придет, нужно убивать самому. Собака сделала последний толчок и взлетела. Секунду Ройти верил, что призрак исчезнет в воздухе. Но она ударила его в грудь, прибила к стене.
Собака рванула плечо и левую руку, стараясь достать до шеи. Ройти ударил кинжалом, лезвие вошло в холку. Шкура покрылась гладкими лентами крови. Но собака все лезла и лезла, скребла пол задними лапами. И все же Ройти чувствовал, что его первый удар кинжалом был хорош. Он уперся и оттолкнул собаку, еще дважды полоснул по горлу. Звуков он не слышал, словно оглох, и если бы видел все это со стороны, то удивился бы. В горле собаки клокотало, а он непрерывно высоким голосом кричал. Потом они опрокинулись на бок вдвоем. Все кончилось.
Ройти пролежал в бинтах четыре недели. Дело с собакой объяснили несчастным случаем, извинились, сказали, что заплатят компенсацию. Доктор Скокон накачивал его лекарствами, и Ройти удивлялся быстроте своего выздоровления. Еще его удивляло: не только худоба прошла, но и жиреть он начал, чего сроду не было. Все время хотелось есть.
Ему разрешили вставать, он бродил по верхним этажам. В замке происходили перемены. Уехали немцы. Аппаратуру ночью грузили на грузовики и увозили под брезентом. Ящики пломбировали. Ройти ходил в гобеленный зал, в полутьму газовых рожков. Араб удивленно поднимал на него единственный глаз.
— Тебя еще не упаковали? — спрашивал Ройти. Араб молчал. По замку важно прохаживался могучий мажордом, дворецкие и лакеи устраивали новый распорядок. Все теперь было старинным и шикарным: канделябры, готические кресле и все такое. Ройтн почувствовал себя чужим. Новый порядок был уже не для него. Работа была кончена, декорации сменялись. Вечерами в каминах выл ветер.
В ночь, когда сняли последние швы, Ройти получил от доктора чек на десять тысяч. Англичанин уже уехал. Кроме госпитальной палаты, в замке не осталось ни одного современного помещения.
Ройти не ел — жрал целыми днями. Скокон сказал, что это от потери крови. На завтрак были рогалики с медом, овсянка, творожники с сахаром, булочки с маком, творог, пирог со сливами, ватрушки, кекс, масло, сливки, сметана, кофе, хлебцы, джем. Ко втором завтраку толстая служанка приносила сырные палочки, ветчину, кашу, котлету, жареную рыбу, картофель, мясо с перцем, молоко, бисквит, сироп. А потом был обед, и Ройти удивлялся, куда это все девается: салаты, студни, рыба, супы, жаркое. А был еще и ужин! И все за счет фирмы. Никогда он еще так не ел. Ройти опух от еды. Он обрел круглоту маленького начальничка, сытую мордочку и щеки. Одышка была на подходе. Но аппетит не исчезал, даже не аппетит — жадность на еду.
Как-то ночью в галерее послышались голоса. Он накинул больничный халат и вышел. Сверху, с боковой антресоли, хорошо видна была лысинка на голове японца. Навстречу японцу медленно и тяжко шел худой человек. Ройти пригляделся к нему и узнал. Это был он сам, Ройти Мак-Куин, в колете и ботфортах. Дикий визг пронизал воздух: любопытная горничная, из новых, метнулась наверх, когда призрак вошел в стену.
Ройти сообразил, что мимо него ей не пробежать. Он схватил ее за руку. Почувствовав живого человека, горничная бросилась к нему на грудь.
— Призрак старого хозяина… — лепетала она безостановочно.
Ройти спросил:
— Местная?
Она кивнула.
— Собаки еще в замке?
— Да, сэр. Какой ужас, какой ужас! Хозяин ходит, зачем я сюда поступила…
Пора было сматываться, он это чувствовал.
По внешней стороне замка на третьем этаже тянулся длинным балкон, весь заросший жасмином и остролистом. Ройти вышел незамеченным через окно верхней галереи. Огляделся и сунул руку под ажурное сплетение кирпичного ограждения в свой тайник. Бумажник в поливиниловом пакете нашелся сразу. Ройти вынул чек и спрятал в карман халата. Бумажник забросил в сад. Это был подарок доктора. Ройти почему-то был совершенно уверен, что бумажник больше не понадобится. Он сошел по внешней лестнице и побежал, пригибаясь, мимо высоких окон первого этажа. У бокового входа стояла машина. Створчатая дверь подвала выпустила полосу света, ступени уходили вниз. Ройти прижался к стене, выглянул за угол.
Араб стоял к нему спиной, речь его была невнятной:
— Нет, нет, мне не доплатили. Они обманули, пустите!
Слуга в ливрее, все время оглядываясь через плечо, говорил негромко:
— Не приказано, сэр. Не знаю. Сказали, чтобы вы уезжали. Скоро собак будут выпускать на охрану. Сказали, что все в порядке.
Ройти узнал его. Это был здоровенный парень, прежде работавший в саду. Еще тогда Ройти заметил, что не очень-то этот садовник похож на садовника, а скорее на личного охранника какой-нибудь политической гниды. Араб чертыхался, он явно не понимал ситуации. Парень бубнил свое. Потом четко сказал:
— Не думаю, чтобы вас обманули. Вы не правы. Не могу знать.
Он еще раз оглянулся и быстро нанес одноглазому физику короткий удар в солнечное сплетение. Ройти скорбно усмехнулся. Араб стал медленно оседать. «Садовник» взял его под руки и вынес наверх, к машине. Потом закрыл дверь.
— Эй, — сказал Ройти приходящему в себя физику. — Я буду в машине, ладно?
Через пару минут они выехали за мост и поехали длинной аллеей платанов.
— Останавливай, — сказал Ройти. — Вот так. Слушай, сдается мне, что нас надули. Ей-богу, надули, тут у меня чек…
Араб сидел, не оборачиваясь. Потом протянул руку и взял бумагу.
— Хочешь узнать? — он поднес чек к светящейся приборной доске. Потом порвал.
— Липа? — спросил Ройти возбужденно. — Я так и знал. Ни одной, думал, монеты не получу из этих десяти тысяч. Ни секунды не верил.
— Это все японец, Каясн, его выдумка. Замок с древних времен знаменит. Убийства, поджоги, утопленники, призраки. Страшно. Плотина шумит, как триста лет назад. Колодцы смерти и застенки. Тебе не все еще показали. Англичанин всем руководил, снимал.
— Бледный этот?
— Да. Аппаратура моя. Не я ее придумал, не я. Тот человек умер. Но разработал я, без меня у них ничего бы не получилось. Голография! Что вы все в ней понимаете! Я, я первый создал абсолютное голографическое кино. Изображение, адекватное самой жизни, абсолютное, не отличимое никаким способом… Я ничего не получил, жалкие пять тысяч.
— А я-то зачем?
Араб злобно засмеялся. Его трясло, он путал слова.
— Тебя взяли за рожу, им нужно было сходство с Тощим Робертом. По фотографии нашли. Кандидатов было несколько. Тебя выбрали за сходство.
Ройти вспомнил себя, идущего по нижней галерее, и собаку, и белую комнату.
— Стало быть, они призраков заделали? Чтобы как живые?
— Тебе не понять. Этот японец сообразил, что если сразу объявить голографическое кино, то стащат, или перекупят, или отнимут. Он с другого решил начинать: концерн ужасов. Он скупает развалины, старые эти замки. Один здесь, два змеиных храма в Индии. Пока на большее денег не хватило. Пустили слух, что тень старого хозяина вернулась. Дело сделано, слух пошел, даже просочился в газеты. Здесь будет Луна-парк ужасов для богачей. Уже распроданы места на год вперед… Толстопузые трясутся от страха в ожидании приезда сюда. Первая партия запускается завтра. Цена за один день — тысяча долларов. Понял? Тысяча! Ты у них будешь гвоздь программы. А потом поднакопят деньги — и массовая фабрика страха.
— А ты что с ними не поделил?
— Не твое дело, — сказал араб.
— Оно-то конечно, — ответил Ройти, — только вот что: ты иностранец, я бродяга. По предъявлении липового чека и тебя, и меня запрятали бы на пять лет. Дошло?
Араб окаменел. Эти простые неголографические идеи не приходили ему в голову. Он яростно обернулся к Ройти.
— Хорошо, тогда слушай! Чтоб тебе понятно было — в этой голографии все правда. Снимать надо все по правде, без подделки. Понял, откуда та собачка взялась?
— Понятно. — Ройти отвернул ворот и показал страшные рубцы. — Вот она.
Мелькнула мысль. Идея. Хорошая идея.
— Бензин у тебя есть? — спросил Ройти араба. — Где у них пленки, кино это твое поганое где?