Аллегра ГеллерПривратник
– Видишь его сумку? Думаю, он программист, летит на симпозиум в Стамбул…
Прибавляю звук – тяжелый бит перекрывает голос самозваного детектива.
Не люблю вглядываться в чужие жизни. Я из тех, кто влюблен в аэропорты, потому что они дают право на одиночество. Здесь только призраки людей, через мгновение исчезающие из пространства и памяти, и призраки городов вдалеке за толстым стеклом.
Аэропорт – это задержка дыхания перед вдохом.
Я окажусь в гостинице города назначения ближе к шести утра – времени хватит только на то, чтобы принять душ и позавтракать. Потом будут непредсказуемо долгие переговоры, но, благодаря неделе работы моей команды, у меня есть пара тузов в рукаве.
Итак, четыре часа до рейса и международный аэропорт Хамад в моем полном распоряжении.
Отворачиваюсь от стекла, за которым дышит синяя темнота. Мне бы пригодился кофе. Закидываю сумку на плечо, оглядываюсь в поисках тайных символов – и с легкостью нахожу размеченный путь к «Старбаксу». Кофе у них неплохой, но не понимаю, зачем в «Старбаксе» спрашивают мое имя – особенно сейчас, когда кроме меня посетителей нет. Называю чужое – мое все равно слишком сложно выговорить иностранцу.
Бариста с темными кудрями будто с обложки глянцевого журнала. Он облокачивается на стойку и ждет, когда я возьму стаканчик из его рук. Парню явно скучно, он дружелюбно улыбается и готов потрепаться. Улыбаюсь в ответ, но наушники не снимаю – бариста считывает намек, пожимает плечами и возвращается к своему телефону. С кофе и парой круассанов в сумке выхожу из кафе к стеклам, за которыми – летное поле.
Из-под пластиковой крышки сочится запах пережженных зерен. Я жду – кофе еще слишком горячий, чтобы пить. За окном систематизированная суета: маленькая желтая машинка тащит десятку загруженных чемоданами тележек, человечки в оранжевых жилетах начинают укладывать багаж в радушно открытый люк. Доха не видна в темноте – но я знаю, она следит за мной сквозь стекло. Мы до сих пор не встречались с ней, хотя я была в Хамаде около десяти раз. Я хорошо знаю аэропорт, но судить о городе по нему – все равно что о человеке по страховке.
Открываю крышку – запах становится интенсивнее – и делаю глоток через край. Кофе водянистый, но горячий и крепкий. То, что нужно для сегодняшней ночи.
Отворачиваюсь от стекла. Где-то в этом терминале есть уютный закуток с видом на взлетное поле.
Приходится немного поплутать, и наконец я нахожу нишу с двумя рядами пустых цветастых сидений. В центре ближайшего ряда – темно-синее кресло с белым кольцом в четверть круга, похожим на полустертый знак «Место для инвалидов». Оглядываюсь – никаких ограничительных пометок на других сиденьях. Пожимаю плечами и сажусь на соседнее кресло. Мало ли.
Раздается перестук колесиков, и из-за угла выворачивают две азиатки с розовыми чемоданами. Застываю – неужели гости? – но девушки, чирикая, проходят мимо.
В задумчивости кручу телефон в руках и выставляю будильник на случай, если меня сморит сон. Мысли, которые я надеялась оставить в Шереметьево, уже добрались до Хамада. Стая хитрых охотничьих псов с ядовитой слюной. Опять прокручиваю в голове последнюю встречу с шефом и снисходительную усмешку, которую он посылает в мой адрес: «Девочка, ты слишком узко мыслишь». За последний год я доказала, что могу заставить работать даже безнадежный проект, но любой парень, вовремя кивающий головой, все равно оказывается перспективнее.
Левой рукой пытаюсь вытянуть из сумки хрустящий пакетик с круассаном, и это провоцирует маленькую катастрофу: содержимое сумки обрушивается на пол и со стуком разбегается по серому кафелю.
Отлично.
Сдерживая желание озвучить свой богатый словарный запас, закрываю стакан кофе и ставлю его на соседнее сиденье, поднимаю билеты и кладу туда же. Постучав косметичкой о край, начинаю собирать рассыпанную мелочевку, стараясь радоваться незапланированной физической активности. Дальше всех убегает помада, но мне все-таки удается ее вытащить.
Вылезаю из-под сиденья и вижу перед собой черные ботинки.
Поднимаю глаза.
Незнакомый мужчина пьет из бумажного стаканчика мой кофе, причем пьет залихватски, крупными глотками и с видимым удовольствием. Кадык на его шее ритмично двигается вверх-вниз, отсчитывая миллилитры.
– Кофе ничего, – констатирует он, глядя на меня сверху вниз. – Помощь нужна?
У него крупный нос и пухлые губы. Кепка с широким и плоским козырьком скрывает глаза.
Поднимаюсь и отвечаю:
– Спасибо, я уже справилась.
На мужчине объемная куртка, синяя со светоотражающими полосками и надписью «Хамад Интернешнл Эйрпорт» – но без нашивок, какую он службу представляет – непонятно. Мужчина рассматривает меня, и я по неубиваемой женской привычке убираю волосы с лица.
– Хм, – констатирует он. – Не понял.
– Это был мой кофе, – иду в наступление.
Мой собеседник ведет себя странно: левая рука все время не находит покоя, выбирается из кармана, поглаживает пуговицы, зависает в воздухе, пропуская между пальцами невидимые нити.
– Это я знаю, – кивает он. – Что тебе нужно? По делу или поразвлечься захотелось?
– Ничего, – пожимаю плечами и закидываю разбежавшуюся мелочевку в сумку. Вряд ли стоит продолжать беседу с сомнительным незнакомцем в удаленном закутке пустынного аэропорта. Вешаю сумку на плечо, вставляю наушники в уши – кажется, мужчина что-то говорит сквозь зубы. Разворачиваюсь и иду к центральному коридору.
Странно: два часа ночи, а народу в терминале явно прибавилось. Женщины, мужчины, дети… кто-то идет, кто-то сидит у стены на собственном чемодане, кто-то спит прямо на полу… лица кажутся бледными в холодном свете люминесцентных ламп.
Оказываюсь рядом с длинной очередью у гейта – рейс еще не объявлен к посадке, но люди уже стоят и ждут, когда профессионально улыбчивые стюардессы пустят поток по коридору в теплое нутро самолетов.
Трек заканчивается и становится тихо.
Вынимаю наушник и продолжаю слушать тишину.
Я оборачиваюсь вокруг – люди двигаются, но я не слышу их шагов, не слышу мерного шороха колес чемоданов, не слышу покашливаний, щелчков открываемых бутылок, шлепков падающих на пол документов.
Женщина с волосами цвета пепла идет мне навстречу, глядя себе под ноги. Она останавливается в шаге от меня и, все так же не поднимая головы, стоит, слегка раскачиваясь, а потом аккуратно обходит меня справа по широкой дуге и встает в очередь к гейту.
Глаза начинают слезиться, белесый свет аэропорта кажется резким, как в кресле дантиста. В спазме на лбу трепещет мышца. Я растерянно наблюдаю за людьми. В воздухе проявляются золотистые полосы – дрожащие лучи с неровными краями связывают головы людей с чем-то за пределами аэропорта. Приглядываюсь сквозь слезы – это не лучи, а, скорее, нити, у одних они натянуты, у других провисают, змеятся, идут неровной волной.
Чувствую, как по телу прокатывается тепло, где-то под ребрами образуется вакуум, предчувствие искрится током на кончиках пальцев.
Мужчина в шляпе, который стоит в очереди, поднимает голову и смотрит на меня. Глаза у него как будто потеряли цвет: остался только черный зрачок и кант по краю радужки. Я слышу гул крови в ушах и тишину, которая давит на барабанные перепонки. Он не один, кто смотрит на меня, – поднимает голову старушка с саквояжем, затем мальчик с чемоданчиком в виде машинки. У них одинаковые бесцветные глаза. Золотистые нити пульсируют над их головами, на них больно смотреть – слезы льются, превращают аэропорт в акварельный набросок.
– Закрой глаза. – Звук голоса гулкий, как удар в бубен.
Разворачиваюсь, почти ничего не вижу, шатаясь, делаю пару шагов – и утыкаюсь в куртку. Чья-то рука плотно обхватывает меня – слезы не впитываются в обработанную пропиткой ткань, молния впивается в щеку. Под курткой тепло, под моими ладонями – шелковистая ткань рубашки. Чувствую, как человек, обнявший меня, вытягивает руку за моей спиной. Я поднимаю голову вверх, щурясь, чтобы разглядеть его глаза под козырьком кепки: один голубой, другой – обесцвеченный серый, как у бесшумных людей. Золотая нить над его головой пульсирует, еще одна вьется по левому плечу, определяет движения руки. Сердце снова ударом отправляет кровь в виски, я пытаюсь вырваться, но он держит меня и крепко прижимает к себе и, может быть, что-то говорит, пока мне наконец не удается успокоиться.
Через полчаса мы сидим за одиноким столиком с видом на летное поле. Я пью кофе, который принес мне Макс. Во рту остается терпкий привкус вишневых косточек. Мне все еще страшно, но я уже не плачу.
«Если слишком долго смотреть, можно ослепнуть», – сказал он. Глаза до сих пор чешутся – красные от лопнувших сосудов белки видны в отражении на стекле.
– Ты видел меня здесь раньше? – спрашиваю я.
Мужчина в куртке фыркает, как будто я спрашиваю о чем-то совершенно очевидном, и касается козырька. Его глаза снова скрыты тенью.
– Проверяешь? – усмехается он и называет меня по имени, а потом произносит цифры и буквы, месяцы и даты.
Чувствую, как по загривку ползают маленькие паучки с колючими лапками мурашек. Это странно, чертовски странно – он называет рейсы и даты моих прилетов, которые я сама вспоминаю с трудом.
Макс замолкает и стоит, положив руки в карманы.
– Кто ты? – начинаю я с простого вопроса.
– Gatekeeper, – спокойно отвечает он.
– Привратник, – пытаюсь подобрать русское слово. – В каждом аэропорту?
– В Дубае четверо. В Павлодаре достаточно одного.
– А здесь?
– Очень нужно пополнение штата.
– Вот как.
Мы молчим. Женский голос на трех языках объявляет посадку.
– Я догадывалась, что вы существуете, – выдавливаю я.
– «Догадывалась»… Детский сад, – бубнит он. – Ты меня вызвала. Билеты положила на алтарь, оставила угощение и постучала три раза.
– Я… случайно, – говорю я, засовывая нос в стаканчик, и чувствую, что у меня горят щеки. Значит, круг в три четверти – э