— Я отвечаю, что буду рвать жопу, чтобы помочь тебе.
Он врет. Трезвым разумом я понимаю это, но он смотрит на меня так, что мне хочется верить.
Это плохая затея.
— Так кто сыграет за нашего вожака? — отвлекается он, разрывая контакт, от которого мурашки бегут по спине. Не уверена, приятные или нет.
— Да мы зайдем, — говорит Книжник, и они с Давыдовым становятся по другую сторону стола, а Илюха разливает пиво в пустые стаканы, выстроенным треугольником.
Затылок по-прежнему жжет. И я очень надеюсь, что не пожалею обо всем этом.
Глава 7
Ян
🎶 Горький — Рви
Это не поддается контролю. Мне противна даже мысль о ней в моем доме. К горлу подступает ком, давит желудок, легкие рвет в клочья, иначе почему еще я так часто дышу? Мне до вывернутых наизнанку ребер неприятно видеть ее на фоне родных стен, слышать, как в гуле знакомых голосов тонет ее голос. Я ненавижу даже просто чувствовать ее рядом. В каких-то жалких метрах от меня.
Она отравляет все. После нее ночной воздух, влажный из-за озера, кажется чистым ядом. Он уже проникает в тело — кожу жжет, меня душит, уплывает сознание. Я всей душой ненавижу то, что происходит: как она смеется после очередного попадания, запрокинув голову назад и оголяя длинную шею, как, проиграв партию, заливает в себя пиво и бьет пять Остроумову. С ним у нас будет отдельный разговор.
В ней течет та же кровь, что у ее отца. Это мерзко. Зато парни вокруг похотливо облизываются на ее плоский живот и голый пупок, которым она светит, завязав широкую майку узлом на груди. А я вижу лишь мелкие шрамы на ее боку, будто от ожогов, которые уходят под резинку пижамных штанов. Я ничего не знаю про них, но хорошо помню ее жалкие попытки играть с парнями в футбол.
Сколько ей было? Десять? Это был первый и последний раз, когда я допустил девчонку к нам. Она пропахала коленями газон и в слезах убежала за мячом в кусты, где напоролась на стекло. Пришлось на руках тащить ее вопящую домой и слушать причитания ее папаши. Еще тогда нужно было сгноить его, мир стал бы чуточку лучше. С мамой все было бы хорошо.
Я чувствую на языке фантомную горечь и резко выдыхаю через нос, будто получив под дых, когда она распускает свою гриву, а следом улыбается в тридцать два. Я никогда не видел ее широкой улыбки.
— Три-три! — орет кто-то из толпы.
— Слушай, Бес, — толкает в бок и, прикалываясь, пытает меня Мирон, — ты очень хочешь с ней пососаться? А то, может, мы тут напрасно надрываемся? Девчонка молодцом идет.
Он понимает мой ответ без слов. А я понимаю, что она всех очаровывает, блять. Она слишком живая, чтобы ее игнорировать. И куда делась та фанатичная ненависть, если каждый здесь с удовольствием бы загнул ее на этом столе?
— Ты тоже вместо головы думаешь членом? — срываюсь я на Дэна, который пьет очередной стакан после меткого попадания Ланской. У него в прямом смысле текут на нее слюни.Полный бред. Пора прощаться. — Кончайте ее, — говорю Мирону и получаю короткий кивок.
Илья волком воет, заводя парней, те бушуют и орут, болея уже хрен пойми за кого. Савва явно не поддается Книжнику, и я просто не секу, в чем соль. Но Мир по команде лупит один стакан за другим. Он король вечеринок, у девчонки не было шансов.
Я вижу, когда осознание накатывает на нее, как меняется у нее лицо. Кажется, она в один миг трезвеет, одергивает пальцы от полного стакана, будто тот обожжет. Я вот одного не пойму, она правда не дружит с головой? Запереться в дом полный мужиков. А если бы ее тут по кругу пустили? Или салага все же говорил правду?
— У-у-у! — тянут волки.
— Детка, жги! — кивает Остроумов.
— Карточный долг — дело чести, — как клоун, поклонившись ей, громко заявляет Мирон.
Ланская стоит на месте, не шевелится и, кажется, не дышит. Зрачки сожрали радужку. От страха или предвкушения? Может, ей сразу предложить член?
— Это просто поцелуй, — шепчет она еле слышно одними губами, на которые я смотрю. Они снова покусаны и обветрены. Уверен, от нее несет пивом, и меня заранее тошнит.
Нет, ни при каких условиях, — эта мысль пульсирует в висках, затем несется бегущей строкой перед глазами, но я все равно молчу, пока та огибает стол и медленно уничтожает метры между нами.
Я хочу ударить больнее, поэтому жду. Жду критичный момент, предвкушаю ее распахнутые совиные глаза и застывшие в них слезы. Нет, я хочу, чтобы они лились градом. Я хочу, чтобы она поняла — это не игры для сопливых девочек. Ей, в конце концов, нужно понять, что это взрослый и жестокий мир. На ее лбу пульсирует вена, я хорошо вижу, потому что она останавливается в шаге от меня. Нижняя губа едва заметно дрожит. Грудь скачет вверх-вниз, сдав ее с потрохами.
— Боишься? — я не хочу вести с ней диалог, но зачем-то спрашиваю.
Ее брови сходятся на переносице.
— Если это какой-то извращенный способ снова поиздеваться надо мной…
Нет, блять.
— Ничего не будет, — говорю и затем еще громче: — Не хочу, чтобы меня стошнило.
Все разом переобуваются и скандируют бесконечное «у-у-у». Она сглатывает, поджимает губы, но почему-то будто бы выдыхает. Я совсем не этого хотел. Где слезы? Где истерика? Где все?
— Я подумала о том же.
Я открываю рот и тяну руку, чтобы…
— Тогда я за него, — встает между нами Савва и, толкнув ее подбородок вверх, целует Ланскую.
Остроумов целует Ланскую, запихнув свой язык прямо ей в рот.
Блять.
Меня рвет на части. Противно, но я продолжаю смотреть. Как Савва терпит? Разве она может быть настолько вкусной, чтобы с таким аппетитом жрать ее лицо?
Злость — или что бы это ни было — вибрирует между ребер. Все выходит из-под контроля. Уже. Я не контролирую ситуацию. Это не приемлемо. Все окрашивается в красный. В глазах вспышки. Сердце коротит.
— Это что за тело? — слышу, будто издалека.
— В душе не знаю, пьянь какая-то.
Я с мясом отрываю взгляд от Ланской и смотрю поверх забора в сторону озера. Ничего не видно, кроме теней. И одна из них направляется прямо к нам, шатаясь с заносом в целый метр.Прежде чем меня озаряет, девчонка срывается со всех ног и едва не сносит с петель калитку в заборе. Она с ходу врезается в это тело и уводит в кромешную темноту, где уже при желании не увидишь и зги.
— Это че, папаша ее?
— Может, навалять ему?
— Бес, ты…
— Я, — отвечаю до жути спокойно, — заприте дверь. Савва, — киваю тому в сторону дома.
И едва мы оказываемся внутри, толкаю его в грудь.
— Это что было, блять?
Тот задирает руки вверх и глухо смеется с самодовольной рожей.
— Чего только не сделаешь во имя вожака стаи, — он пьян и в наглую отворачивается, чтобы подхватить с подоконника банку пива. С треском открывает ее и заливает в себя, пока я с трудом сдерживаюсь, чтобы не снести ему башку. Остроумова спасает лишь тот факт, что я знаю его с малых лет. Но он давно чернит. А сейчас в край оборзел, и я не пойму причин.
Напряжение между нами разбивает ввалившийся в дом Книжник. Дэн, не обращая внимания на перестрелку взглядов, хлопает Савву по спине и пихает меня кулаком в плечо.
— А че за беспредел, Ян? — он искренне недоумевает. — Почему Савве можно тусить с Ланской, когда она под запретом, а мне нет? Я бы сам с удовольствием, — он пьяно ржет, — она ж мне еще в прошлом году… Но если нет, — Дэн явно считывает все по моему лицу, — если нет, то нет.
Ну а я, втянув с шипением воздух, шлю всех на хер и поднимаюсь к себе. Включаю «Three Days Grace» на всю громкость и заваливаюсь на кровать, забив на телефон, который остался где-то внизу.
Я хочу убивать. Это нормально вообще?
Ненависть заполняет так, что бьет через край. Кипящая кровь обжигает вены, больно жжет.
Я ненавижу Ланскую и все, что с ней связано.
Я ненавижу все, что происходит.
Я ненавижу.
Должен.
Я…
Глава 8
Мика
🎶 Бюро — Трещины
Кап.
Мне снится, как вода на озере выходит из берегов.
Кап-кап.
Она топит все. Сбивает течением с ног и утягивает на дно.
Кап-кап-кап.
Я пытаюсь дышать и рву легкие, но те горят, заполняясь водой. Свет меркнет, меня окутывает мертвая тишина. Последний выдох…
— Ланская? — слышу я знакомый голос, размазанный глубиной.
Вдох…
Я резко открываю глаза и испуганно втягиваю воздух. Пульс частит, я жадно дышу, схватившись за сердце. Вакуум растворяется, и на меня звуками обрушивается внешний мир: гремит гром, дождь нещадно барабанит по стеклу, из-за стены долбит воскресный, чтоб его, плейлист, а с потолка прямо мне на лоб капает… вода?
— Да твою ж… — бурчу под нос и, стиснув зубы, вытираю рукавом лицо.
Крыша снова течет. В прямом смысле. На самом деле, она текла уже в прошлом году, потому что сильный ветер сорвал часть черепицы. И папа еще тогда обещал вызвать работников, но осень-зима выдались сухие. Весной перед всеми этими событиями его хватило лишь на то, чтобы забраться на чердак и подставить под протечку ведро, а теперь… теперь на это нужно найти деньги, которых у нас нет.
Все, что он накопил благодаря книгам и что должно было стать моей путевкой во взрослую жизнь, ушло через суд на лечение Наташи и оплату штрафов. Мама каждый месяц, конечно же, пополняет мою карту, но… все это сложно, в общем. Я иногда подрабатываю, когда становится особенно тяжело, а вот папа, который теперь числился в издательстве рецензентом на полставки, будучи обязанным по постановлению суда найти официальную работу, он, блин, совсем не старается! Он практически не берется за работу, целиком поглощенный поиском дурацкой музы, чтоб ее!
Выдохнув, я выглядываю из окна, за которым льет дождь. После иду чистить зубы, а когда спускаюсь вниз, то нахожу папу там, где вчера оставила его — распластанным на диване в одежде и с перегаром. Проветриваю и, выпив воды, обреченно возвращаюсь в спальню, а мокрое пятно на кровати растет и растет.