и попасть и в багажный отсек, потому что он просто не найдет скважины для ключа; в-третьих, исчерпав все приемы электронного открывания замков; и в-четвертых, вызвав такую оглушительную какофонию охранного устройства, что заставит повскакать на ноги все живое вокруг.
Невскрываемый джип с броневыми стеклами угнать было бы и вовсе невозможно, потому что машина настроена на одного водителя — именно на Милова, и перенастроить анализатор мог только он. Конечно, и эту машину можно было взорвать или, скажем, расстрелять в упор хотя бы противотанковой гранатой.
Внешние поверхности автомобиля были обработаны такой физикой и химией, что самая хваткая взрывчатка отвалилась бы после первого же деликатного толчка, а на наличие радиозапала джип отреагировал бы мгновенно, как и на любое другое электронное устройство, оказавшееся ближе пятидесяти сантиметров к кузову. Такие машины были сконструированы для борьбы не с контрабандой, а с террористами, однако сейчас эти направления преступной деятельности все больше срастались.
Так что за машину Милов мог вроде бы и не бояться, и в то же время именно она внушала ему наибольшие опасения. И не потому даже, что, столкнувшись с неожиданным техническим уровнем заурядного автомобиля, обитатели Приюта заподозрят Милова. Это они и так сделали, хотя опознал его человек, чьи пути некогда пересекались с его орбитой, по чистой случайности. Худо было другое: машина на самом деле взвоет, начнется суета, хватятся его и Евы — и найдут, конечно, потому что этот аврал помешает им ускользнуть незамеченными. Потом такой возможности скорее всего не представится: разом, как всегда в экваториальных областях взлетит солнце — и пиши пропало.
Что остается делать, когда ситуация выходит из-под контроля? Прежде всего попытаться использовать помеху в своих интересах.
Помехой этой сейчас был звуковой сигнал сторожа на машине Милова. Включившись при попытке чужих рук воздействовать на джип, сигнал помешал бы Милову бежать. Значит, следовало отключить звуковую сигнализацию.
Средство было, и находилось оно не где-нибудь, а в кармане у Милова. Электронным ключом к машине, настроенным тоже на параметры водителя, можно было отключить любую из функций автомобиля, находясь не далее пятнадцати метров от него. При этом между человеком и машиной не допускался никакой экран. Ключ этот внешне напоминал дистанционный пульт управления ну хотя бы телевизором с шестью десятками каналов. Однако, чтобы пустить его в ход, надо было перебраться из патио наружу и приблизиться к машине на нужное расстояние. Именно это Милов и собирался сделать, однако теперь обстоятельства заставили его спешить и действовать более рискованно.
Тренированный мозг Милова перебрал все варианты и выдал нужный ответ не более чем за две минуты. Вернер, по его расчетам, должен был начать с ближайшего автомобиля; это был, как Милову помнилось, «ровер». Там не будет никаких сложностей: Вернер вскроет машину, установит аппаратуру, подсоединив провода, ну, минут, скажем, за пять. Идти до машины — минута. Значит, Милов располагает шестью минутами, из которых истекает уже третья. Ждать больше нельзя.
Он глядел на сторожа. Тот, не снимая рук с автомата (наш, «АК» десантный, определил Милов еще издалека), работал головой, как локатором: полуоборот влево — полуоборот вправо, и снова, и опять. Две-три секунды вглядывается в один угол патио, потом пробегает взглядом по окнам, из которых в гостиничной постройке светится лишь одно, помещение, в котором находятся те двое, замысливших убийство Милова и Евы. Это хорошо и плохо, но скорее все-таки хорошо: они не смогут из окна увидеть возню у машин. Две-три секунды сторож глядит в другой угол — и все сначала.
Так. А между прочим, дверь Приюта скрипела, когда ее отворяли. Едва слышно, но скрипнула, а в этой тишине звук разносится хорошо. Милов, у тебя со звукоподражанием вроде бы хорошо? Вот и давай, воспользуйся данным свыше талантом…
Он сделал все одновременно, когда часовой устремил взгляд в противоположную сторону: встал во весь рост, поднялся на вторую ступеньку крыльца, издал звук, который даже знаток принял бы за скрип плохо смазанной дверной петли, и зашагал, не скрываясь, свободно размахивая руками, прямо к охраннику.
Тот и услышал, и увидел, шевельнул было автоматом, но тут же вернул его в первоначальное положение: похоже, появление Милова в первое мгновение не вызвало у него никаких подозрений.
Приближаясь, Милов вытащил из кармана первый попавшийся листок бумаги и, помахав им, словно белым флагом, протянул руку, как бы стремясь поскорее передать послание адресату. Записка могла предназначаться сторожу или Вернеру — это было еще вероятнее. Так или иначе, клочок бумаги служил пропуском и оправданием. Страж у ворот так, вероятно, его и воспринял и потому позволил Милову подойти на расстояние примерно трех метров, когда стало уже различимо лицо. Тут брови непроизвольно поползли вверх, к густой щетке светлых коротких волос, а ствол автомата дрогнул и словно бы нерешительно стал поворачиваться.
Так-то оно так, но флажок предохранителя ясно показал Милову, что автомат к мгновенной стрельбе не готов. А три метра были уже вполне преодолимым расстоянием. Кроме того, стрелять мало — надо еще и попасть. Впрочем, Милов никак не хотел озвучить немые кадры происходящего.
Когда трехметровая дистанция была преодолена и сторож готовился уже громко окликнуть подошедшего, Милову не повезло. Глядя часовому в глаза, он не обращал внимания на неровный грунт, следствием чего явилось падение, да такое, что сквозь зубы у него вырвался короткий стон. Однако Милов тут же повернулся на бок, приподнялся, опираясь на левую руку, а правой по-прежнему протягивая растерявшемуся сторожу все ту же бумагу. Тот непроизвольно шагнул вперед и склонился, тоже протягивая руку — левую, естественно, чтобы перехватить послание, а может быть, даже помочь встать: в лежащем редко видят серьезного противника.
В следующее мгновение рука Милова, выпустив бумажонку, мертвой хваткой стиснула кисть сторожа и рванула на себя. Одновременно нога ударила часового под колено, и тот рухнул. После удара по голове охранник лишился сознания — надо полагать, надолго. Впрочем, для верности Милов тут же обеззвучил его, сделав кляп из собственного носового платка, лишенного, однако, каких-либо характерных признаков.
Следующим его движением было сорвать с выведенного из строя противника автомат — чтобы обезоружить его и вооружиться самому. Теперь нельзя было терять ни секунды.
Он проскользнул в зеркальный тамбур, оттуда осторожно выглянул во двор. Вернер действовал медленнее, чем думалось Милову: он все еще копался в открытом моторном отсеке «ровера». Это давало беглецу возможность изменить намеченный было план. Вернувшись в патио, он огляделся. Все было спокойно, окно номера Евы, через которое он вылез, оставалось отворенным. На этот раз Милов пересек двор напрямик, длинными скачками, и лег грудью на подоконник.
— Ева?
Она отозвалась через секунду-другую:
— Дан, это ты?
— Собственной персоной. Где ты?
— Я… я спряталась.
— Вылезай. Быстрее! Давай сумки. Мою, потом твою…
Он принял и ту, и другую, бережно опустив на землю.
— Теперь сама!
Ева не заставила себя упрашивать: видно, с возвращением Милова страх ее испарился. Ногами вперед она выскользнула из окна. Риска не было никакого: подоконник отстоял от земли примерно на метр двадцать, но на всякий случай Милов подхватил ее, обнял, прижал — и тут же выпустил.
— Держись за мной. Не отставай. У нас еще пара минут в запасе…
Так же, по прямой, они пересекли двор. Охранник лежал все в той же позе.
— Помоги, Ева. Надо занести его в тамбур, чтобы не бросился в глаза, если кто-нибудь выглянет из окна…
Они перенесли часового не без труда: он был тяжеловат. К тому же в тамбуре ему было тесно.
— Пока оставайся здесь, — сказал Милов, когда они вошли в помещение с конторкой для регистрации. — Выйдешь, когда позову.
— А если кто-нибудь войдет?
— Снаружи вряд ли, об этом я уж позабочусь.
— А если со двора, оттуда?
— У тебя же есть пистолет?
— Он такой маленький…
— В такой тесноте не промахнешься и из маленького.
— Но, Дан… Нужно ли это?
— Всего лишь самооборона, подружка. Если нас схватят, мы не доживем и до рассвета. Хотя до него осталось не так уж много. Будь внимательна.
Он не видел в темноте, но знал, что она кивнула.
Наружная дверь, к счастью, не скрипела. Милов, приотворив ее, протиснулся, остановился, прижавшись к стене. Здесь было темнее: это пространство не освещалось. Небо было чистым, и звезды, наверное, отражались бы в полировке машин, не будь они такими запыленными. Секунд десять Милов постоял, привыкая. Похоже, что Вернер закончил наконец снаряжать «ровер» и только что перешел к джипу. Милов почти бегом подкрался ближе, вытянул руку с заранее подготовленным электронным ключом. Палец лежал на нужной кнопке. Он нажал. В машине коротко, тонко щелкнуло. Милов облегченно вздохнул: звуковой сигнал сторожа отключился. Но звук был услышан и Вернером; тот застыл. Прошло не менее минуты, прежде чем он решился продолжить свое дело.
Милов совсем освоился в темноте и теперь видел, как Вернер возится в поисках левой дверцы, шаря в поисках замочной скважины. Милов улыбнулся, ему захотелось немного порезвиться; к тому же надо было отделаться от Вернера. Он снова прицелился ключом, нажал кнопку — на этот раз другую. Стартер пел не дольше секунды, потом мотор заработал на малых оборотах; отрегулирован он был прекрасно, недаром Милову еще в Хайфе говорили, что крышку капота ему придется поднимать лишь по требованию таможенников.
Когда мотор заработал, Вернер мгновенно отпрыгнул метра на два с лишним — испугался. И естественно: всякий струхнет, когда в пустой машине вдруг сам по себе срабатывает стартер и заводится движок. Вернер и Милов наблюдали, что будет дальше. С машиной ничего угрожающего не происходило, и Вернер наконец вновь приблизился к джипу, постоял перед ним и влез на передний бампер, решив, по-видимому, начать с моторного отсека. Милов только того и ждал. Одна кнопка. Другая. Сначала включилась коробка, потом акселератор. Машина двинулась вперед. Не удержав равновесия, Вернер распластался на крышке капота. Милов плавно жал клавишу. Скорость десять миль — пока хватит. Еще, еще дальше. Что он там — поворачивается на бок? Газанем… На сколько они уже отъехали — метров на пятьдесят? Прекрасно…